Воспоминания
Воспоминания Натальи Григорьевны Завалишиной печатались в различных изданиях, включая наш журнал "Тагильский краевед". В настоящее время в Средне-Уральском книжном издательстве готовится ее книга.
С самого детства и по многу раз слушала я рассказы моих родных об их прежней жизни. Быт того времени легко и ярко восстанавливается в памяти, т.к. я росла среди тех вещей, фотографий и книг, которые их всегда окружали. И вот мне захотелось рассказать о том, как чудесный поэт Иван Саввич Никитин сватался к моей бабушке, Наталье Вячеславовне Плотниковой, дочери небогатых помещиков, имевших усадьбу Дмитровку в Воронежской губернии.
Прохладно. Все окна открыты
В душистый и сумрачный сад.
В пруде горят зведзы. Ракиты
Над гладью хрустального спят.
Певучие звуки рояля-
То стихнут, то вновь потекут;
С утра соловьи не смолкали
В саду – и теперь все поют.
Поник я в тоске головою,
Под песни душа замерла...
Затем, что под кровлей чужою
Минутное счастье нашла.
Иван Сергеевич написал. Задумавшись, подчеркнул слово. На столе горела свеча, и пламя ее почти не колебалось, хотя окно было широко открыто. За ним темнел густолиственный, мрачноватый сад. Он спускался к едва поблескивающему пруду.
А дом был "чужой" и не чужой. Дом самых близких друзей Плотниковых, и он, уже известный русский поэт, не имея своей семьи, постоянно приезжал сюда.
В этом одноэтажном доме, построенном над добротным сводчатым подвалом, жила патриархальная семья небогатых помещиков.
Главой ее была властная Евдокия Александровна, при ней тихий покладистый муж – Вячеслав Иванович.
Они оба радушно принимали Ивана Саввича, но его подлинным другом был брат хозяйки дома, постоянно живший в Дмитровке, отставной моряк – Павел Александрович Всеволожский.
Иван Саввич отодвинул узкий красный тисненный золотом альбом, в который только что записал стихи. Альбом обычный, как у всех провинциальных барышень.
Он встал, потушил свечу и спустился в сад. Дом спал весь в темных окнах, и за одним из них спала владелица альбома, девятнадцатилетняя Наталья Вячеславовна. Она была некрасива, худощава, но ее внимание к людям и желание помочь притягивали к ней. Ее небольшие серые глаза, грустные и добрые, могли внезапно стать колючими и сердитыми, суждения беспощадными и резкими.
Он шагал по дорожкам сада, от росы ноги стали совсем мокрые, а он не замечал этого, думая о ней. Сегодня они говорили о литературе, и он удивлялся ее неожиданным самостоятельным суждениям, заставлявшим его снова задумываться о прочитанном.
Иван Саввич не заметил рассвета, все ходил и думал.
Наутро, сидя за чаем, передал альбом [1] Наталье Вячеславовне, и она, не открывая, унесла его в свою комнату. Выйдя из-за стола, Евдокия Александровна прошла в комнату дочери и поинтересовалась написанным.
- "Негоже подчеркивать слова в альбоме у девушки", - заметила она, сжимая губы в ниточку. До самого обеда бросала она гневные взгляды в сторону Ивана Саввича, но он не беспокоился. Знал – все обойдется.
В это лето он чаще обычного приезжал в Дмитровку и, наконец, решился. Долго ехал он из Воронежа в пропыленном экипаже по пыльной дороге. Солнце палило высоко в небе. Изредка из придорожной травы вспархивали жаворонки и без песен, которые так любил Иван Саввич, потрепыхав крылышками, снова пропадали в траве.
Июль месяц. Время песен прошло.
Вышел он из пролетки у самого крыльца Дмитровского дома. Выбежавший слуга сказал, что все дома, и Иван Саввич торопливо прошел в своп комнату.
Евдокия Александровна сидела у маленького столика с пяльцами. Солнце освещало яркие шерстинки на ее работе. Они выплескивались из круглой корзиночки у ее ног, торчали из разноцветных клубков.
Не садясь, а лишь прислонившись к полуоткрытой балконной двери, Иван Саввич просил у Евдокии Александровны руки ее дочери. Ее только что освещенное приветливой улыбкой лицо затвердело. Она вскинула на говорившего глаза и сказала быстро, не задумываясь, что Наташа еще слишком молола для брака. Он повернулся и вышел из комнаты. Было ясно, что скрывалось за этим закаменевшим лицом: неровня, человек иного круга мог быть другом этой широкомыслящей семьи, но зятем... никогда!
И все же добрые отношения с семьей Плотниковых не прекращались. Чуть реже стал бывать, чуть меньше говорить о Наташе: но семья осталась для него самой близкой. Он знал все мелочи ее жизни, интересовался ими. В письме от 7/lX-1856 г. [2] Иван Саввич весело подтрунивает над мадемуазель Жюно (компаньонкой Наташи): "А! Матильд Ивановна! Мое Вам почтение! Здоровье Ваше? За счастье почел бы воспользоваться Вашими уроками, но человек – раб обстоятельств."
В его письмах нет и тени официальности. Он обращается то к Вячеславу Ивановичу, то к Павлу Александровичу и, наконец, снова к Наталье Вячеславовне: "А Вы, Наталья Вячеславовна, уж пожалуйста, не исполняйте моей просьбы, о которой Вы узнаете по получении письма от Матушки Митрофании (настоятельниц монастыря). Вы больны. Виноват!"
Совершенно изумительно письмо Ивана Саввича Вячеславу Ивановичу от 9/ХI-1856 г. В нем он тонко, мастерски описывает хорошо ему известный быт семьи...
"Ну позвольте хотя заглянуть в Вашу комнату... время предобеденное... здесь так уютно и так удобно делать наблюдения. Вы сидите в покойном кресле, на Вас старенькое пальто и курите трубку, на которой оправа вроде серебряной... конец чубука в трубке с небольшим повреждением, что доказывает наложенный на это место сургуч. Семейство Ваше, не исключая и Матильды Ивановны, занято работой ковра". "Грудь, мамаша, больно", - говорит Наталья Вячеславовна и медленно выпрямляется, прислоняя голову к спинке дивана . "Брось, мой друг, - отвечает Евдокия Александровна, - ты устала".
"А что", - спрашивает вдруг Вячеслав Иванович, относясь к дочери, - записала ли ты вчера в книжку расход?". - "Запишу сегодня, - слышится в ответ. А мы, папаша, видно, не поставим на сцену пьесы: Иван Саввич обещался прислать "Неутешную вдовушку», да не сдержал слова. Несносный человек! – Несносный человек краснеет.
Вдруг..."Шилов приехал!" – докладывает Павел угрюмо. И в комнату входит почтенный Петр Матвеевич, поддерживаемый своим человеком, детиной среднего роста... Шилов делает вопрос Наталье Вячеславовне: "А что Ваш ройаль?" Она в небольшом затруднении, старается по возможности скрыть его и отвечает с улыбкой: "Кое-что играли, но мы были заняты отделкою ковра. Сыграемте что-нибудь". Электронная версия historyntagil.ru. Шилов выражает совершеннейшее согласие. Подают скрипку в красном футляре весьма незавидной работы... После крайнего взаимного совещания играют карнавал. Наталья Вячеславовна фальшивит, Шилов... тоже. Но пьеса сходит с рук.
"На стол подано!" - угрюмо докладывает Павел. Все отправляются в столовую... Но тут, как гость не приглашенный к столу, я не смею следовать за другими... со вздохом выходя на крыльцо...
Здесь меня соблазняет сад, в особенности бесконечная аллея."
А что же Наталья Вячеславовна? Ведь, отказывая Никитину, мать не спросила ее мнения. Она была совершенно равнодушна к Ивану Саввичу, сохранив к нему теплое отношение на долгие годы.
Зато, вскоре, полюбив человека, все сделала по-своему, не считаясь со мнением родителей.
Примечания:
1) Этот небольшой сафьяновый альбом с автографом Никитина хранился у нас в семье до самого вторжения фашистов в г.Пушкин.
2) Письма и стихотворение И.С. Никитина взяты из "Однотомника И.С. Никитина". Изд. 1955 г.
В те же годы, что и И.С. Никитин, в Дмитровку начал часто ездить начинавший практиковать молодой врач Рудольф Иванович Домбровский. Это был человек болезненно привязанный к своей родине - угнетенной тогда, страдающей Польше. С огромным трудом, перебиваясь на гроши, окончил он медицинский факультет и стал работать врачом в Воронеже. Благодаря своим знаниям, чуткости к больным и работоспособности он за несколько лет стал известным, а вскоре и знаменитым врачом. Помещики, купцы и богатые чиновники присылали за ним экипажи и щедро оплачивали его посещения. А к бедноте он ходил пешком, лечил, ставил на ноги и не брал ни копейки. Но основная его энергия была направлена на помощь соотечественникам. Его дом был пристанищем революционно настроенных поляков, которым нужно было скрыться от полиции.
Стал прихварывать Вячеслав Иванович. Соседи посоветовали обратиться к молодому врачу, Домбровскому. И он приехал.
За обедом Наталья Вячеславовна приглядывалась к незнакомому человеку. У него были мягкие черты лица, но очень твердый взгляд карих глаз. Светлые волосы зачесаны назад, а вокруг лица курчавилась борода. Он был молчалив, но на вопросы отвечал без замешательства, спокойно и умно.
После его вторичного визита в Дмитровку они оба медленно спустились в сад и пошли, разговаривая, по длинной Широкой аллее.
Вскоре Наталья Вячеславовна начала кашлять. Пришлось Рудольфу Ивановичу снова ездить в Дмитровку не раз и не два, т.к. кашель не проходил. Если он не мог приехать, присылал порошки и никто не знал, что в них были записки к Наталье Вячеславовне. Так продолжалось всю осень и зиму, до самого сочельника.
В этот вечер Рудольф Иванович сидел в гостиной и играл в карты с хозяевами, а Наталья Вячеславовна с мадемуазель Жюно, горничной Анисьей гадали у нее в спальне.
Но занятие это вскоре надоело и вспомнили, что собирались "башмачок" бросать. Оделись, вышли на заснеженное крыльцо и невольно остановились. Тишина. Высокое черное небо и на нем яркие мигающие заезды. От освещенных окон дома яркие прямоугольники света на снегу. Холодно.
Наталья Вячеславовна огляделась: никого. Она поспешно сбежала по ступенькам, держа в руке туфельку. Размахнулась и кинула куда-то вдаль. Смеясь, толкаясь, девушки бросились к дому.
Утром, позвав дворника, она велела ему найти туфельку во дворе, да хорошенько запомнить место, где она лежала, дворник вернулся и уныло сообщил, что туфли не нашел. К вечеру, когда все сидели за самоваром, проскрипели под окном полозья саней. В сенях послышались голоса, и вскоре вошел Рудольф Иванович с пакетом в руках. Он подошел к Наталье Вячеславовне и, протянув его ей, сказал: "По-моему, это Ваша туфелька. Оказалась в моих санях, и я поторопился ее вернуть".
Евдокия Александровна была недовольна:"Глупости какие! Вот до чего гаданье доводит. Все Анисья устроила!" Взяв пакет, Наталья Вячеславовна вышла. В туфельку было вложено письмо. Последнее. Из него она узнала, что завтра Рудольф Иванович будет делать предложение.
Услышав слова доктора, Евдокия Александровна вспыхнула, встала и забывшись крикнула: "За голоштанника не отдам!" Эта фраза, как эхо, передалась по всему дому. Рудольф Иванович тотчас уехал, а Наталья Вячеславовна заперлась в своей комнате и не принимала пищи до тех пор, пока обожавший ее отец не вымолил у жены разрешенья на свадьбу.
* * *
Дом в тупичке широкой, короткой улицы был двухэтажный, каменный. Рядом просторный флигель – его сдавали жильцам. Перед ними широкий двор, за домом сад. Кругом белокаменная ограда, в ней массивные ворота. Но некрепко запирались они на ночь. Как темнело, а чаше всего глубокой ночью, их тихо открывали, и какие-то темные тени торопливо скользили к заднему узкому крылечку, которое вело прямо в кабинет хозяина. Днем в нем принимались бесчиленные больные, и молодая жена постоянно помогала мужу в их приеме. А ночью пробирались соотечественники хозяина, которые находили здесь помощь и приют.
Так на долгие годы обосновалась в Воронеже семья доктора Домбровского. Семья росла. За стол кроме родителей садилось шесть человек детей, да седьмую выносили на руках. Были здесь двое племянников Рудольфа Ивановича, перевезенных им из Польши, овдовевшая Евдокия Александровна и хорошенькая маленькая старушка, ни слова не говорившая по-русски – мать Рудольфа Ивановича.
Идут годы, взрослеют дети. Дом полон бурлящей жизнью. И как раз в это время Рудольф Иванович, заразившись от больного тифом, умирает.
Двор и прилегающая к нему улица полны народа. Доктор умер. Торжественно выносят гроб, за ним вся в черном еле идет Наталья Вячеславовна с детьми.
Процессия двинулась. Черные, с золотыми кистями, дроги следуют сзади. Они не нужны. Сменяясь, мужчины несут гроб через весь город. За семьей следует знать, купцы, чиновники в своих экипажах. Сзади – тихая, плотная толпа бедняков – их доктор умер.
Н.Г. ЗАВАЛИШИНА.