Горщик Тимофеев
Мурзинка. Скажи в любой точке страны любителю камня название этого села, и сердце у него учащённо забьётся, в глазах появится блеск, и если кто не был, то наверняка мечтает побывать. Раскинулось село на красивой реке с поэтичным названием Нейва. Одна его сторона крутая, другая низменная, заливная, на ней дома от воды подальше рассыпаны, а на высоком берегу – улицами да переулками выстроились.
В ранешнее-то время почти в каждом доме ограночный станок визжал, камни гранили. А кто не гранил, те в горе робили, кто аметистам, кто топазам и бериллам шурфы да шахты били. Да как работали – некоторые жилы вглубь заманивали. Вот Каменный ров – жила так называется – аж до глубины семьдесят метров дошла. И всё вручную – кайло, лопата, порох. Ну и, конечно, ожидание фарта – это значит когда повезёт. И везло – были годы, когда аметист возами возили. Сколько нарыто, столько копей забито.
Копать мало приходилось, больше кайлить кайлом да ломом в мокроте, в опасности – не каждый вроде бы согласится. Труд адский, а всё одно тянуло людей, и называли они себя "горщики" В горе работали, значит, хотя гор тут нет, одни бугорки. А мне кажется, "горщик" произошло от слов "горе", "горемыка", потому как не в каждой жиле хороший дорогой самоцвет попадался -было и пусто-пусто. Бросай яму – новую жизнь начинай.
Но самоцветы от себя не отпускали. Тот, кто попадался на эту красоту, на всю жизнь становился горщиком. Да, красивые люди были, это они драгоценные камни самоцветами назвали, а слово "драгоценный"" не в обиходе было. "Самоцвет" – сам светит и тебе жизнь освещает. Вот цветок по весне после стужи радует. А самоцвет в любое время цветёт, всеми гранями переливается, смотришь и думаешь: что природа сотворила! Наверняка не просто так, а с умыслом – в природе просто так даже чирей не сядет, всё к месту, всё для чего-то. Ну, а самоцвет точно для радости создан, потому как кристалл – само совершенство. И что ещё удивляет: каждая копь, каждая жила название имела, и не просто имя владельца или ещё как, а по происхождению, по находке, по богатству.
До революции основных копей насчитывалось семьдесят пять, да канав и ям нет числа – одним словом, всё перерыто, живого места нет, где камень шёл. И точные, ёмкие, с понятием давали названия. Знаменитая на весь мир Мокруша – значит воды там – качай не откачаешь, вот и работать на ней старались больше зимой, зато какой камень шёл! Кристаллы по одному кило-грамму – занорыш таких размеров, что в эту пустоту залезть можно. Занорыш – это навроде гнезда, где самоцвет в кристаллах по стенкам родится. А чтоб до занорыша добраться, надо нору пробить в пегматите (гранит так называется, его ещё еврейским камнем зовут, на письмена похож. Если его отполировать, тоже камень поделочный, красивый). Недалеко от Мокруши копь Голодная – тут понятно, камень редко, видимо, шёл – можно деньги все прожить и голодным остаться.
И опять же недалеко от Голодной – копь Тысячница – значит камень был хорош, и много, могли за образец и тысячу дать. Знаменитая копь Старцевская – это хозяин копи был по фамилии Старцев, в ней огромный берилл был найден, о нём все журналы писали. А вот копь Сиротка – значит бедная копь, сиротская. Или ещё Подкопытница – это коровы камень копытами выбили. Или копь Бык – само собой, бык рогами землю пахал, вот самоцвет и выпахал.
А копь Подъельником свою историю имеет: горщик рыл, рыл – ну не везёт, и всё тут, хоть волком вой. И приснился ему сон, что в знакомом месте под ельником аметистов груда. Утром встал, пошёл, нашёл. Правда иль нет, но так мне старики говорили. Да и почему нет – когда очень любишь и очень хочешь, всё равно повезёт. Вот Сарафанница – девка по ягоды ходила и приметила: в промоине ручей тёк, землю промыл, а на дне камушки переливаются. Ягоды выкинула, задрала сарафан, наложила туда камней и домой принесла. Не всегда девки в сарафане мальцов приносили, бывало, и самоцветы попадались.
Копь Халявка
И так эти названия прикипали к копям, что через столетия до нас дошли. Вот у Мурзинки гора Тальян есть. Сейчас спроси местных: почему "Тальян" – не ответят. А было время, аж с самой Италии за самоцветами итальянцы приезжали, аметист добывали, были такие братья Тартирри. От итальянцев и пошло название, только букву "и" забыли. Да оно и удобнее, Тальян звать, чем Итальянская гора. И камни потом ласково называли тальяшками.
Шурф на Тальяне
Много воды в Нейве за сотни лет мимо Мурзинки протекло. После войн да революций самоцветные копи всё больше зарастали лесом, осыпались. При советской власти поначалу и галстук нельзя было носить, буржуйское это дело, а уж драгоценный камень тем более пролетарию ни к чему, даже во вред это. Так вот и стали зарастать дороги к тем ямам да закопушкам. Только в деревне всё одно сохраняли от дедов и прадедов самоцветы редкие, держали за божницей, иногда доставали, детям играть давали да рассказывали им про старо-давние времена. Некоторым ребятам это в душу западало, и, влюбившись в камень, начинали ходить, искать дедовские копушки, перебирать отвалы. Расспрашивали стариков, что да как называется. Ведь как родник ни забрасывай, ни затаптывай, всё одно где-то пробьётся чистая вода, сначала слезинкой, а потом и ручейком говорливым побежит, зажурчит.
Вот и Васе Тимофееву попала в глаза искра самоцветная, да так и застряла. Некоторые рож-даются – с детства стихами говорят, поэтами становятся. У других в душе музыка звучит, композиторы будут. Ну и Васе бог дал сквозь землю видеть. С лозой он ходил, жилы находил, шурфы там бил, и камень ему шёл как никому другому. Ходил я с ним на Волчьи ямы. Это опять же так копь называется. Недалеко от Нейвы на пригорке волки нору вырыли и вместе с землёй аметисты из земли выкинули. Деды там вроде всё перерыли, все камни добыли, ничего уж и найти было нельзя, а мы с Васей пришли. "Рой здесь, – велел он мне, – камень будет". Стали рыть, и что ты скажешь: среди глинки сидели кристаллы в жилке – мокрые, фиолетовые, один к одному. Вася вытаскивал их, протирал, непременно облизывал. Говорил мне: "Камень – что ребёнок, оторвёшь от пуповины – облизать надо". Телёнка мать облизывает, да и вся другая животина так делает, а для Тимофеева камень живой был, да и как же не живой, коли он рос. Сначала махонький был, а потом в чреве земли, в темноте да сырости подрастал. Вот мы его и выродили, вырыли, значит, а теперь он нас, как дитя, радовать будет. Смотрел я на Васю и думал: "Это как любить камень надо, чтоб так о нём говорить, так с ним разговаривать..."
Ещё Василий пчёл любил, ульи держал, мог о них тоже часами рассказывать, да и сам был трудолюбив, как пчела. Но любовь к самоцветам оказалась у горщика сильнее. Забросил он пчёл и месяцами из леса не выходил. Дедовские отвалы мало трогал, все норовил свою жилу откопать – и находил, и откапывал. Жена ругает: "Все люди как люди, в колхозе работают, а ты?" Ну, понятно, что жена говорила в запале, а сама любила его, жалела. На Руси жёны в деревнях о любви не говорят, жалеют больше, да особенно, по их понятиям, непутёвый если достался, то есть не такой, как все. А Вася не как все, он мог без еды с глубины четырёх-пяти метров из шурфа породу выбрасывать. Найденные камни он отдавал в музеи. Его и в Москве, и в Ленинграде знали и уважительно называли по-старинному – горщик Тимофеев.
Старый шурф
В те времена, в 60-е годы, любителей камня на весь Свердловск мало было, по пальцам пересчитать. Ну, а про деревню и говорить нечего. Потом, в 70-х уже, модное поветрие пошло по всему Союзу – стали любители и в Мурзинку наведываться. "Продай, Вася, камень, покажи яму, где вырыть можно". Но не всякому доверялся он. Объяснял мне: "Я любителя от грабителя отличить смогу. Приходят, коллекцию смотрят, одни говорят: "Вот богатство-то, вот драгоценности" – аж глазами сверкают, ладони потными становятся. С такими мне холодно, жадные, не камень – деньги любят. Другие придут, увидят аметисты, топазы, бериллы и замрут, в руки бережно берут, глаза тёплые, светлые, говорят: "Вроде по земле ходишь, грязь, да глина, да асфальт, а тут надо же, красота какая, будто смотрят на тебя цветные глаза земли". Вот таким он дарил камни, с такими в лес ходил и дружбу водил.
Вот уже и нет горщика Васи Тимофеева, камни разошлись по музеям и коллекциям. Возьмёшь в ладонь его камень-самоцвет, и становится на душе теплее, и кажется, что камень помнит горщика, светится. Жизнь – это миг, как метеор чиркнет через небо – оставит на секунду след, и нет его. Но люди, подобные Тимофееву, оставляют след не на небе, а в душах, и долго этот след греет душу, будит воспоминания. И хочется в другой жизни стать самоцветом, чтоб кто-то нашёл тебя и возрадовался.
И. АРТЕМЬЕВ, с. Кайгородское.
Василий Фёдорович Тимофеев родился 15 апреля 1933 года в городе Боровичи Новгородской области. Отец был пчеловодом, мать – агрономом. В семье трое детей – дочь и два сына, Вася был вторым ребёнком. Отец погиб в первые месяцы Великой Отечественной войны, а мать умерла вскоре после похоронки. Детей отдали в детские дома.
Василий отслужил в армии, окончил курсы буровых мастеров. Его трудовая деятельность началась в геологоразведочных партиях Южного Урала и Среднего Урала. Увлекся камнями, а первой находкой была друза горного хрусталя на Приполярном Урале.
В 1964 году женился, затем родилась дочь Варюха. В 1967 году приехал жить в Мурзинку. Здесь Василий познакомился с Иваном Ивановичем Зверевым, с его богатой коллекцией камней. Они вместе ходили по старым копям, и Василий сам собрал большую коллекцию камней, которыми приезжали любоваться из разных уголков России.
Работая взрывником на Ватихе, Василий познакомился с забойщиком Виктором Николаевичем Коневым – тоже коллекционером, а ещё любителем-пчеловодом. Они стали соревновать в пчеловодстве, к ним присоединился Александр Иванцов, который был огранщиком. Когда Ватиху закрыли, Василий поступил работать пчеловодом, привёл пасеку в идеальный порядок.
Марина Ивановна ТИМОФЕЕВА.
Литература: Газета "Пригородная газета" от 13.06.2014.