"И пусть поколения знают..."
Авторы всех трех рассказов - сестры Василиса и Ульяна Гоголевы, они написали о военных годах по воспоминаниям своего деда Л.Л. Панова, ветерана ОГП.
Проводы на фронт
Проводы на фронт отца дедушка запомнил особенно отчетливо, во всех подробностях, что врезались в детскую память навсегда. Навсегда ушел от них в то утро и отец, Андрей Григорьевич Панов. Похоронки не было, только спустя шесть лет узнали, что он без вести пропал еще в 42-м...
Шли первые месяцы войны... В магазинах росли очереди за хлебом, взрослые собирались кучками, мужчины ходили хмурые, озадаченные: вот это надо сделать, а это уже не успею, а крышу-то в сарае надо в первую очередь починить. Мы, мальчишки, переживали по-своему: беззаботно играли в войну, плохо понимали, что происходит, и готовились к встрече с врагом, мастеря "поджиги". Многие сами пострадали от этого оружия - металлическая трубка от излишка заряда разрывалась - обжигали лицо, калечились.
Какие-то люди приносили в дома повестки, а когда уходили, в квартирах раздавался плач женщин с причитаниями и наши отцы шли в военкомат. Пришла повестка и в нашу семью. Папа прибежал с работы раньше обычного, стали с мамой собирать вещевой мешок, обычный холщовый мешок с привязанной по углам бечевкой - можно хоть в руках нести, хоть надеть на плечи. Мама что-то предлагала взять, папа отказывался, спорили. Мама плакала, папа ее утешал. Мы с сестрой сидели на кровати, молча наблюдая эту картину. Вернулись из военкомата поздно, отправку назначили на завтра. Отец позвал нас. Я сел на одну ногу, сестренка вскарабкалась на другую, он крепко обнял нас: "Помогайте и слушайте маму. Шурик, ты старший, за меня остаешься. Сколько война продлится, неизвестно: Германия далеко, пока до нее дойдем". Пришел дядя Миша, папин знакомый, тоже сел к столу. Его не взяли на фронт, оставили по брони. Сокрушался: "Придумали какую-то бронь. Сейчас, пока тепло, втянулись бы в солдатскую жизнь, топать ведь много придется". Он достал завернутые в газету два кусочка колотого сахара, протянул нам. Достал кисет, закурил самокрутку. В комнате запахло приятным дымом - отец не курил, и этот запах был для нас редкостью.
Мы видели, как мама хлопотала на кухне и еле сдерживалась, чтобы не заплакать. Но лицо морщилось, она всхлипывала, закрывая его полотенцем. Отец достал из шкафа бутылку с настоящей водкой, что делал только по самым торжественным дням. "Ну, с Богом" - сказал папа, и они выпили. Мы сидели на кровати притихшие, пока не понимая, грустить или радоваться и почему мама плачет. Ведь папа - артиллерист, у него будет лошадь, которая потащит пушку, и они быстро доедут до Германии и вернутся назад...
Разбудили нас рано. Погода пасмурная, в комнате полумрак, полушепот, порой раздавались приглушенный плач мамы и голос папы: "Не надо, Маня, не плачь, береги себя... Шурику осенью в школу, ты сшей ему одежду из моей куртки, парень уже большой стал". Сели на дорожку. Папа встал: "Ну, пора". Мама взвизгнула и с причитанием прильнула к нему. Только тогда мы с сестренкой поняли, что папа уходит от нас надолго. Мы тоже заплакали. В горле стоял комок, слезы застилали глаза. Сестренка осталась с соседкой, а меня взяли с собой.
Идти нужно было до Техпоселка, там была конечная трамвая. Народа на остановке много - подошел трамвай и набился до отказа. Я оказался где-то под ногами, держался за папин пиджак, было тесно и душно, слышно, как стучат колеса на стыках рельсов. Мы приехали на остановку, где нужно было переждать встречный трамвай. Ждали минут 15. Дышать в вагоне стало невыносимо - в 1941-м август был жарким, без дождей. То в одном конце вагона раздастся женский плач, то в другом, то пьяный мужской голос начинает браниться, то кто-нибудь затянет песню. Когда тронулись, подул ветерок, дышать стало полегче. На конечной надо было пересесть на другой маршрут, перейдя пути МПС. Вся толпа вывалилась из трамвая и с вещмешками, деревянными чемоданами и гармошками ринулась через насыпь. Втиснулись в другой трамвай, и все повторилось сначала.
Приехали к "Северному Уралу". Сбор был в городском сквере. Народу собралось много - и старики, и молодые, и дети. Раздавались наказы детям, женам, мужьям (не лезь на рожон!). Кто-то шутил, кто-то матерился. Ждали команды. Появились люди в военной форме с рупором: "Выходи строиться!". Сквер вздрогнул, зашумел, заревел. Призывники поднимались на брусчатую дорогу улицы Ленина, строились в колонны. Весь провожающий люд поднялся к забору сквера: кричали, плакали, махали руками - за забор не пускали. В ушах стоял шум - ничего не разобрать. Я отбегал в сторону посмотреть на военных командиров и теперь не мог пробраться к своим. Кусты все одинаковые, люди шли валом мне навстречу. Нашел чудом. Помню, мама - маленькая, растрепанная - ухватилась за пиджак отца, повисла на нем и кричала: "Не пущу!". В глазах - только боль и отчаяние. Отец, высокий, черный, стиснув зубы, глядел в сторону и все повторял: "Маня, не надо, Маня, не надо". Потом мама, словно очнувшись: "Шурка, Шурка-то где?" Я подошел к ним, папа потрепал меня по голове, прижал к себе. Мама обняла нас обоих и заголосила: "Папка-то уходит!" Отец, пятясь, пошел от нас. Мы смотрели ему вслед. Папа был выше всех, и мы долго видели его голову в колонне, тронувшейся в сторону вокзала.
На вокзале стоял состав из теплушек. Когда мы пришли туда, призывники были уже внутри - из полузакрытых ворот и окон торчали их головы. Все кричало и гудело. Состав тронулся, и гул усилился. Вот показался последний вагон с двумя вооруженными солдатами на площадке. А толпа все не уходила, люди стояли и сидели на перроне...
Как жили и умирали в тылу
В нашей семье не осталось никого, кто воевал на фронтах Второй мировой, и мы просили рассказать дедушку Александра Андреевича Панова обо всем, что он помнит, - в войну он был мальчишкой. Воспоминания свидетельствуют, что люди и в тылу проявляли настоящее самопожертвование, обеспечивая армию. Мы открыли для себя новое в истории нашей семьи, мы и представить не могли, сколько испытаний пришлось перенести нашим родным.
Дедушка вспоминал, что родной брат ушедшего на фронт отца - Александр Григорьевич Панов - работал на ВМЗ слесарем, делал снаряды. По 12 и более часов в сутки, почти без выходных, ночуя в цехе. Пайки были очень маленькие, но иногда за хорошую работу мастер выдавал талон на 100г хлеба или на другую еду. Все заработанное он нес домой, даже не попробовав, так как дома его ждали жена и трое маленьких детей 1, 3 и 5 лет, и они должны были выжить. К концу 43-го его здоровье резко ухудшилось, но он шел на завод и многократно превышал сменные задания. 30 апреля 1944 года по дороге с работы дедушкин дядя упал и умер. Причина - голод и истощение организма тяжелой работой. В том же году умер родной брат нашей прабабушки - Петр Капитонович Останин, он был шофером на газогенераторной машине - той, что работала на дровах-баклушах. Получил воспаление легких, а места в лазарете не нашлось, даже в коридоре. В открытом кузове машины его отправили в больницу на Вагонке, но не довезли. Дома остались жена и два сына 10 и 8 лет, Юра и Леня. Дедушка рассказывал, что у братьев был один школьный костюм на двоих, и потому они учились в разные смены.
В 1941-м из Харькова были эвакуированы родственники по прабабушкиной линии, Тихоновы. Антон Егорович работал мастером на заводе, в цехе, где делали детали для "Т-34". В мае 45-го года в его трудовой книжке появилась запись: "Объявлена благодарность за самоотверженный и безграничный труд, проявленный в годы Великой Отечественной войны", а годом позже и медалью наградили. При этом условия их жизни были ужасными: всю войну семья с двумя детьми провела в холодной землянке, без электричества, и огорода своего не было - все приходилось покупать.
- Меня оформили учиться в школу-четырехлетку № 8, - рассказывает дедушка, - это был одноэтажный барак с коридором посередине, направо и налево двери в классы. Из коридора топят печи. Когда дверка печи открывается, из нее вырывается угарный дым. Первой учительницей была Зинаида Ивановна - молодая девушка, только после курсов. Проучила нас полгода и простилась - ушла на фронт. Больше ее не видели, ходили слухи, что повторила она подвиг Зой Космодемьянской.
Было в военное время и баловство особое. Почти все росли без отцов, матери работали сменами, целыми днями мы были предоставлены сами себе. На свалках и в вагонах-порожняках, пришедших на погрузку, было много военных принадлежностей, особенно патронов. В школе, чтобы сорвать урок, бросим в печку обойму патронов, и начинается канонада! Особенностью воспитания того периода было то, что любой взрослый имел право делать замечания нам, пацанам, и даже давать подзатыльники, за что родители только говорили "спасибо". Я получал наказания частенько. Мама "отходит" меня бельевой веревкой, а потом сядет и заплачет. Это было самое тяжелое наказание. Папе в письмах о моих проделках не писала, а я боялся этого.
Помню, в 41-м урожай картошки был хороший, в яму опускать не стали, боялись, что украдут. Между ножками кроватей заложили доски и засыпали туда. Скоро картофель стал основной едой. Когда ввели хлебные карточки, хлеб казался еще вкуснее, его не хватало. Исчезли тетради, не хватало учебников. Мы писали на оберточной бумаге серого цвета. С фронта приходили треугольники писем тоже на бумаге от какого-то журнала, иногда с немецким шрифтом. Письма читались и перечитывались, мама плакала, снова и снова доставала чемодан, в котором хранились папины вещи, нюхала их, ревела, потом затихала и подолгу сидела в одной позе. Затем письма ходить перестали. Мы чувствовали недоброе, но вслух не говорили, жили надеждой.
1942 год был тяжелый, семена неважные, осень холодная, лили дожди. Картошку копали с доски, чтобы не провалиться в грязь. За углем бегали на станцию - собирали просыпь из вагонов. Нас гоняли, но жить-то надо было: сараи почти все сломали на дрова. Иногда на станцию приходили вагоны со жмыхом - отжимками с заводов, где делали растительное масло. Вагон обычно охранялся женщиной. Мы, пацаны, подбегали и бросали в охранницу камнями, но так, чтобы не попасть. Она, в свою очередь, делая вид, что обороняется, бросала в нас жмыхом, пока к ней не подойдет "помощь". Добытый жмых мы с сестрой сосали, как конфетки, которых в войну не видели.
Семья Пановых перед уходом отца на фронт
Писем с фронта от отца так больше и не пришло. Когда наступила весна 45-го, мама надеялась еще, что папа жив: может, попал в плен, может, где-то в госпитале. Сделали запрос. Ответ пришел только в 47-м, что Панов А.Г пропал без вести под городом Клином Калининской области.
Все мужчины в нашей семье...
Все мужчины в нашей семье - защитники Родины. Все наши прадеды воевали. Оба деда осиротели в войну, а бабушкам повезло: их отцы, раненные, покалеченные, но вернулись. Вернулся прадед Тимофей Ефимович Усольцев, ушедший на фронт добровольцем, а ведь у него была бронь. Электронная версия historyntagil.ru. Победу русского оружия сержант Усольцев отметил у стен Рейхстага. Прадедушка Петр Васильевич Фомушкин участвовал в боях с первых до последних дней войны, освобождал родную орловщину. А прадед Илья Алексеевич Гоголев погиб лейтенантом 7 июля 42-го под деревней Дубовка Смоленской области.
После войны на защиту рубежей страны встали наши деды. Владимир Ильич Гоголев служил в Германии, Александр Андреевич Панов служил на китайской границе, участвовал в боевых конфликтах, готовил самолеты к вылетам. Что такое напалм, знает не понаслышке, чудом остался жив. Но про ту войну он рассказывает неохотно. На той же границе служил позднее и дядя Коля.
Но самые тяжелые испытания выпали нашему папе - Игорю Владимировичу Гоголеву, он воевал в Афганистане и тоже мало рассказывает о той войне, только два случая. О нападении душманов, с которыми отец, когда опустел "магазин" его автомата, схватился в рукопашном бою. Он, кандидат в мастера спорта по самбо, все-таки избежал гибели, но ножом его ранили прямо под сердце. В другой раз незадолго до демобилизации смерть миновала его по случайности. В первой "вертушке" со своим взводом мест не хватило, и папе приказали сесть в следующую, с новобранцами. Когда взмыли в воздух, ракетой сбили ту, первую, с боевыми товарищами папы, с которыми вместе уже строили планы о мирной жизни на Родине...
А вот как вспоминает о наступлении мирной жизни в 45-м наш дед: "... Утро 9 мая было теплое, солнечное. Мама, я и сестренка сажали картошку на огороде за домами. Вдруг видим: бежит соседка, что-то кричит, руками машет: "Война кончилась!" Мы побросали все, и даже семена, побежали радио слушать. Так я встретил конец войны.
Утром на заводской площади состоялся митинг. Все - от мала до велика - пришли туда, чтобы вместе встретить долгожданный час победы. Крики "Ура!", тысячи счастливых улыбок, слезы. Опустели цехи, почти целые сутки удивительно тихо было на заводе. Но весь день и всю ночь шумел, ликовал праздник в рабочем поселке - пели молчавшие долгие четыре года гармони, звучала "Катюша".
Литература: Газета "Тагильский металлург" от 23.06.05.