Стихи Ю. Чубарова
В фондах музея истории колледжа хранится общая тетрадь с лирическими стихами Ю. Чубарова, выпускника 1946 г. Тетрадь, рисунки и некоторые документы передала в дар музею его сестра, Чубарова Галина Григорьевна, бывшая учительница математики школ Ленинского района Нижнего Тагила.
Юрий Григорьевич Чубаров по специальности – горный техник, геологоразведчик. Писал стихи, неплохо рисовал. Готовился к поступлению в институт на литературное отделение. Но был слаб здоровьем, и судьба отвела ему совсем немного – 25 лет земной жизни. В семье Юры отец был репрессирован, и пятерых детей поднимала одна мать. После 10-ти лет лагерей отец вернулся в семью. В 1949 году его опять арестовали, а гораздо позднее – реабилитировали.
Во время учебы Юра Чубаров был членом литературного кружка, где получил элементарную закваску поэта. В выписке из диплома Юрия всего две "4", остальные "5"! По окончании техникума Юра немного работал в проектном отделе завода имени Куйбышева. Затем работал преподавателем в техникуме, участвовал в создании геологического музея. Ушел из жизни в 1951 году. В последний путь его провожали преподаватели и учащиеся техникума под звуки студенческого духового оркестра…
1945 год
(писано в техникуме на III курсе "Геологи")
Надпись на обратной стороне рисунка,
подаренного П. Демшиной
Очи голубые,
Полные огня.
Васильки степные
Кружите меня.
От другой читаю
Скучные листы,
А в душе ласкаю
Милые черты.
Надпись на обратной стороне рисунка,
подаренного Н. Рябовой
Я, увидев тебя, обезьяной назвал,
Но пришлось изменить своё мнение
Потому, что привык и чуть больше узнал,
И в груди затеснились сомнения.
Яркий смех твоих фраз
Для меня очень нов,
А в ручье чёрных глаз
Я купаться готов.
23 июля 1945 г.
Опять ни грусть, ни утеснение,
Опять ни болен, ни здоров.
Опять бесплодные мучения,
Шумит тревожно кровь.
Порою дерзкие мечтания,
А то сомнений скользкий лёд.
То жажда дела и познания,
То чувственных страстей полёт.
*
В глазах её – то синий холод,
То нежность женская, то месть.
Она не верит мне. Я тоже ей не верю,
Но между нами всё же что-то есть.
Портрет одной девочки
В узких глазках – крови жар,
Рожа – медный самовар.
Загляни в неё – заноза.
В песенках поёт: "О, роза!"
Алексею Малинину
Алёшка! Трезвенный философ,
Выученик Толстого Льва!
Я, признаюсь, с твоих прогнозов
Не раз кружилась голова.
Когда от разных глупых дум
Не видел я вперёд ни зги,
Вправлял твой злой и трезвый ум
Мои прокисшие мозги.
Не то, чтобы тебе я верил,
А просто перестал блажить.
И после снов твоих не мерял:
"Зачем, к чему и сколько жить".
Урал
(набросок)
Урал – лес и горы. Могуче спокоен.
О нём не напишешь сверкающий стих.
Но каждый пригорок здесь – будущий воин,
А горы – железная сила скрывается в них.
Природу Урала поэты не пели.
Магнолий и лавр не ищи здесь парад.
Иглистые сосны, да тёмные ели,
Да тонкой берёзы неяркий наряд.
Но, если пал духом – усни под берёзой,
Вдохни полной грудью ту смоль сосны –
И выпрямишь плечи, и высохнут слёзы,
Забудешь больные кошмарные сны.
Сердиты и жгучи Урала морозы,
Но на печь не лезь – выходи на простор.
И мышцы – пружинки, на щеках – розы,
И ходит в руках и пила, и топор.
А люди Урала! Упрямые люди!
В бою под огнём, у станка, у горна –
Спокойны и мерны могучие груди,
Хоть дни, точно струны, хоть ночи без сна!
Летний пейзаж
Как облиты керосином
Облака горят огнём.
Белый пар повис над синим,
Над ушедшим днём.
Блёкнут краски чередою –
Не вернёшь назад.
Встали вдруг передо мною
Карие глаза.
И цветной шали узоры,
И слово "не неволь",
И в твоём последнем взоре
И укор, и боль.
Рисунок Ю. Чубарова
В июле
От зноя женщина укрыться
Спешит в саду тёмно-зеленом.
И раздевается, ложится,
Томясь желаньем распалённым.
Кричит, с чего – не знаю сам,
В густой траве галчонок чёрный.
По зеленеющим овсам
Горячий ветер гонит волны.
И жёлтой дрёмою повиты
Синеют дальние хребты.
В августе
Близкой осени дыханье –
Тихо мокнет день.
Скрылась в седеньком тумане
Дальняя рамень.
Небо плачет – дождь волнами
И грустит земля.
Сникнут мокрыми ветвями,
Плачут тополя.
Хорошо с женой в лени
Вечер коротать.
Как ребёнка на колени
Вместе с шалью брать.
И глаза своей хорошей целовать.
Если ж нет жены – ну что же –
Почитал и спать.
Кувшиновой
Помню, тёмный, холодный вечер,
Седую шаль сентябрьских туч.
На меня ты смотрела: "Приду, до встречи",
Улыбнулась и будто луч
Мне согрел и сердце, и плечи.
С этих пор не могу забыть
Чёрных глаз, что чего-то ждали,
И улыбку твою. Быть не быть
Нашей встрече – гадаю в печали,
Но не верю тому, чтоб не быть.
Полусерьёзно
Что есть на свете тяжелее
Любить однажды сразу двух?
Гадать, которая милее…
И даже замирает дух,
Как вспомнишь, что с одной
Идти к семи часам в кино,
К другой в семь тридцать… Бог ты мой!
Шагать под ейное окно.
И так скакать, скакать, как мама
С утра до ночи. И бесплатно
Тянуть трагедию. О, мама!
Роди, роди меня обратно!
Кувшиновой
Возле сквера запах липы.
Ты придёшь.
Вот скрипки всхлипы.
Не могу сдержать волненье,
Сердце бедное в забвеньи
Бьётся сильно и тягуче:
"Ну иди, иди, не мучай!"
Вот и сумрак. Нет не видно.
Что-то там. Ах нет!
Обидно.
Сердце бьётся так тягуче:
"Ну иди, иди, не мучай!"
Ночь. Глубоко пахнут липы.
Слышу я свои лишь хрипы.
Машинально, ждать наскуча:
"Ну иди, иди, не мучай!"
1945
Лицо твоё в альбомчике на фото
Опять меня волнует и манит.
Усмешка губ и взор – темнее грота,
Так много мне о многом говорит.
Опять бы я хотел сейчас смеяться
Словам твоим весёлым и родным,
Прижаться и под утро расставаться.
Потянется из труб лишь белый дым.
1946 г.
(писано в техникуме, на 4-м курсе геологического отделения)
Красные маки
Неожиданной тягучей
Болью сердца укололо,
На меня взглянули маки
Из-за прясла-частокола.
Расцветали так же маки,
Вместе с травами качались.
Я и парень сероглазый
В этих травах целовались.
А когда помчались танки,
Он сказал мне: "Ну, не трусь!
Будут снова эти маки,
Как домой с войны вернусь".
Расцветали, опадали
Маки нежные, как были,
А моего лейтенанта
На Карпатах схоронили.
Что грустите, красны маки,
Если б вам не листья – крыльца,
И спуститься, где желтеет
На могиле медуница.
Если б милому сказали,
Что живёт его Урал,
Что растёт, шепнули б маки,
Сын его, по нём удал.
Что не знаю я устали
У его, трудясь, резца,
А ослабну – сын наш станет,
Чтоб продолжить путь отца.
Кувшиновой
Снег летит неслышный, мелкий,
Ты стоишь и ждёшь чего-то.
Воротник из серой белки.
Утра сонная дремота.
Ты пришла совсем проститься.
Я молчу. Смотрю в глаза.
Что же чёрные ресницы
Опустились и дрожат?
Бабье лето
(Кувшиновой)
Бабье лето жёлтым сарафаном
На леса гальянские легло.
С неба льётся грустное тепло,
Ароматы вянущей малины.
Солнечные пятна под ногами
Плавают – иди и собирай.
Ты пахучей веткою листвянки
Тёплых глаз стыдливого огня
От меня, смеясь, не закрывай.
Ты смотри в глаза и жди ответа,
Опустись со мною на траву.
"Бедною", "хорошею", "невестой",
"Черноглазым милым жаворонком",
В руки взяв, тебя я назову.
Лес молчит – тепло и сон над миром.
Ароматы вянущей малины.
Кувшиновой
Пытать ли собираешься,
Играешь ли со мной,
Мучитель черноглазый мой,
Капризная
Моя любовь.
При встрече полон радости
Открыто нежен взор,
Но переходит быстро разговор
На медицину, дактили
И прочий взор.
Прощаясь под окошками
В колючий снег и тьму.
Холодные ручонки долго жму,
Но губы отчего скучны –
Я не пойму.
Потом, тревог разлуки
Не выдержав, – пишу
И каждою строкою я дышу,
Что крепко и мучительно
Люблю.
Но со Свердловской маркою
Всё медлит твой ответ.
Потом примчится серенький конверт:
"Мне некогда. Мы встретимся,
А, может, нет".
Пане Демшиной
Вот метёт пороша,
Твоя шубка снежна.
Нынче ты – хороша,
Весела и нежна.
На ресницах твоих
Снег искрится, дрожит,
И на нас, на двоих,
Месяц кисло глядит.
Сквозь несущийся снег
Скучен месяца лик –
Он за долгий свой век
К поцелуям привык.
Кувшиновой
И грусть, и боль,
Как у меня,
В глазах потухших.
Твоих глазах,
Я ясно вижу.
Маня, бежишь,
Любя меня.
Как я тоскуешь,
Не спишь ночей,
А я всё вижу.
Кувшиновой
Мартовский,
Мохнатый,
Мокрый
Белый снег.
Снег.
Тебя люблю,
Любовь моя
Слепа,
Чиста,
Нежна, как снег.
Снег.
Смеюсь, в душе –
Твои слова.
Слова любви –
Как белый
Чистый снег.
Снег.
*
Теплынь густая весенней ночи.
Смеяться сердце и плакать хочет.
А влажный ветер деревья лижет.
Рекой запахло. Всё глуше… тише…
Паду наотмашь – лицом на травы!
Вдохну всей грудью весны отраву.
Засну с улыбкой. Не злясь, не плача –
Забуду беды и неудачи.
*
Ночка туманная,
Зорька стыдливая –
Где ж ты, желанная,
Где ж ты, жальливая?
Девичьи руки,
Холодные, хилые.
Сочные губы
И ласки стыдливые?
Ночка туманная,
Утро тоскливое.
Кувшиновой
Опять я одинок
Тобою, Аня,
Наскучивший щенок,
Как финкой в сердце – ранен.
Тебя я не молю.
Молчу как Эверест.
Я сильный.
Я терплю,
Не проклинаю крест.
*
Склон горы отлогий
Вниз бежит.
Звонок на дороге –
Стук копыт.
Дрожь перед рассветом.
Мгла в лесу.
Травы голубые
Пьют росу.
Позади остался
Трудный путь,
Наши кони близко –
С грудью грудь.
Ты ко мне склонилась
Головой.
Щеку мне щекочет
Волос твой.
Стали вдруг пустыми
Ссор шипы,
Слёзы и обиды
Так глупы.
Словно разорвался
Душный круг –
Близок и понятен
Другу друг.
*
Коль ты мечтаешь о покое,
Коль белый домик над рекою,
Да незабудки у плетня
Тебе встают вершиной счастья –
Ты не ищи во мне участья
И не люби.
Пока в миру нужда и войны
Я не могу дышать спокойно;
И жизнь моя – то труд упорный
За счастье будущего дня.
Но, если ты, чеканя брови,
Со мною рядом стать готова –
О, друг, люби!
Три стихотворения из цикла "Тайга".
Родник
Воды... Родник засох давно.
Тоска и зной в глазах оленя.
Припал над ямкой на колени
И лижет ссохшееся дно.
А было время – тучный, сытый
Олень склонял рога на миг,
Брезгливо фыркал на родник
И, злясь, топтал его копытом.
Весной
В июне сизяк на сосне поваленной,
Танцует, лопочет, любовью спалённый,
Ландышем пахнет овражек сырой,
Ручей еле слышно бренчит под горой.
Висит над тайгой синеватая марь
Сидит, отдыхая старик-золотарь.
Под ветром черёмуха тонкая гнётся,
То сникнет – заплачет, то тихо смеётся.
Танцует сизяк, и немой Геркулес –
В истоме качается медленно лес.
И чудятся деду и смех, и глазёнки,
Когда-то и где-то любимой девчонки.
*
Ноябрь. На небе как плакат
Чеканный вырез гор Урала.
Летят стальные облака
Величественно и устало.
Сереет город. Мёрзнут клёны.
Пустынно. Грязь – Земля раздета,
Лишь алый флаг, вперёд склонённый,
Огнём над крышей Горсовета.
А по утрам – угрюмый зов,
К теплу, что больше не вернётся,
Гортанный клёкот соколов
Со скал синеющих несётся.
1947 год
(писано в период работы в проектном отделе завода им. Куйбышева)
Дрожит рассвет, на сумерки похожий.
Завода тело дышит тяжело.
К нему спешат – со всех концов свело.
В толпе шагает, молча, твой хороший.
Погнулись дыма серые колонны,
Как будто туч не в силах приподнять…
И твой поэт угрюм, но, неуклонный,
Он знает твёрдо – будет день сиять!
*
Мы врозь совсем. Немного грусть
Из сердца выжал я по капле,
И уж "надеждами не льщусь".
Пора умнеть. Пора. Не так ли?
В реке всеобщего труда
Плыву, привыкнув понемногу,
И встречный вал сминаю к богу,
Но иногда, но иногда.
Воспоминаний полоса
Туманом путь заслонит низко.
В тумане том, закрыв глаза,
Тебя я вижу, близко, близко.
И ощущаю, как живой,
Как внятный ландыш в тёмной чаще,
Приятный женский запах твой,
Тебе одной принадлежащий.
И под глазами вроде тень,
Глядишь, молчишь, грустна, как осень.
Мне тяжело. И в этот день
Мне говорят, что я несносен.
*
Дела забросив,
По лесам
Бреду, куда – не знаю сам.
Лишь бы от боли мне уйти,
Лишь заглушить бы желчь в груди.
Где горы рвал когда-то сброс,
Да сосны лепятся несмело –
Швырну на стонущий утёс
Вконец измученное тело.
Тебе, утёс, какое дело!
Молчи, утёс! Не надо слёз.
Забился ветер между скал,
Как будто он посажен на кол.
В испуге крылья расплескал –
Канюк взлетел,
Заныл,
Заплакал.
А ты – с другим, и боль без граней.
Ушла, ушла, подобно сну.
Оставив яд воспоминаний,
Да мук ревнивых желтизну.
И я, хоть так самолюбив,
Валяюсь, камень обхватив.
Никак от боли не уйти,
Не заглушить мне желчь в груди.
*
Ушла.
Каприз?
Иль нет возврата?
То дышит чуть, то взвихрит бег –
Мутна, изменчива, лохмата
Поёт пурга – кружится снег.
Хохочут злобные химеры –
Несётся вихрь!
Без дна,
Без меры!
И нет во мне любви и веры…
Но ты вернёшься!
Плача будешь
Ласкать безумно –
Знаю я!
А в сердце (что ей мозга удерж)
Впилась сомнения змея!
Майский дождь
Набежало тенями быстрыми,
Пропылило смерчами по полю.
Голубым и холодным хлынуло,
И сильнее запахло тополем.
Тракторист, продолжая полосу,
Весь промок и смеётся весело.
А за речкой девчонка-радуга
Свои ленты сушить развесила.
Из армянских настроений
Тепло твоё пьянит,
Пить бы его до дна.
Взглянешь – робею вдруг –
Это не моя вина.
Ты вот смеёшься всё:
"Эх, мол, какой верблюд!"
Я же тебя люблю –
Это не моя вина.
В дороге
Непривычно громок
Стук колёс
По ночной дороге
На совхоз.
Попутчица склонилась
Головой,
Шею мне щекочет
Волосок витой.
Без дальних размышлений –
Лишь скоротать бы путь –
Пристроился удобней
Щекою ей на грудь.
И девушка вздохнула,
Сказав: "Дурак какой!",
Но тоже прикорнула,
Меня обняв рукой.
Ермак на реке Тагил
Где обрыв половодьем подмыло
И густая ольха у воды –
Друг за другом по ряби Тагила
Проплывают казачьи плоты.
Тихо так, ни тумана, ни пыли.
Разгорелся прозрачный закат.
Далеко мы, ребята, заплыли –
Не отыщешь дорогу назад.
Может быть, не придётся вернуться
И остался единственный путь –
Под татарским ножом изогнуться
И в холодной реке утонуть.
А чиста же водица. Неслышно
Вот мелькает рыбёшка на дне.
И по берегу ива, как вишня,
Наклоняется там, на Дону.
Там ночами, как только все лягут
У лучины старуха прядёт.
Непутёвого сына-бродягу
Понапрасну домой она ждёт.
*
Я добродушно проводил
Тебя до сонного вокзала.
Когда же поезд уходил –
Ты ничего мне не сказала.
Я всё шутил, смеялась ты,
Но существуют же напасти, –
Я не забыл твои черты
И смех, и грусть, и зовы страсти.
Твоё, я понял наконец,
Так сонно скрытое страданье.
И кто-то шепчет мне: "подлец",
И зреют нежные признанья.
*
Тёплый ветер и купанье,
И катанье по реке,
И увядшие ромашки
В смуглой девичьей руке.
Над деревней сумрак серый…
За стогами – ласки вновь,
Как пожар, как мёд тягучий
Смуглой девушки любовь.
Дождь в лесу
Дед и я
От дождя
В балагане лесном
Сидели.
Гулко грохался гром
И урчал за бугром,
И под ливнем
Леса шумели.
Воды капели
Над головой шуршали.
На мокром сене
Мы так лежали.
О, добрый гений!
Бродяга-туча
Прошла
За кручи.
Леса блестели
И зеленели.
Так пахли ели…
О том, как я заблудился
Солнце глазом воспалённым
В лес глядит сквозь белый иней –
Сединами убелённый,
Кустик жимолости синей.
Изморозь дыханье колет,
Кругом сосняк без краю.
Вот случилось же такое,
Что шагаю и шагаю.
Сел, ослабший. Мёрзлый вечер.
Тишина. Шабаш. Не выйду.
Уж горят и звезды-свечи,
Ветер правит панихиду.
Будто он запряжен в дышло –
Надо мной шумит угрюмо.
Хоть ты думай, хоть не думай –
До чего же плохо вышло!
К черту! Спички! Жизни, жизни,
Если так не можем – лёжа
Эти, братец, пессимисты,
Хоть живого в горб положат.
Утро зябкое в туманах
Небо жёлтое, как злаки…
Анне Кувшиновой
Стала ты далёкой, невозможною,
А не так уж кажется давно –
Бабье лето в зелень черемошную
Проливало жёлтое вино.
Твой загар от солнца был, как матовый,
Ветерками южными пропах.
Этот запах кожи виноградовой
У меня остался на губах.
Так уж вышло – врозь судьбу ломаем мы,
И никто нас вместе не сведёт.
Только запах этот – несмываемый,
Целовать других он не даёт.
1948 г.
(Писано, частью в больнице "Красный камень", в Н-Тагиле,
частью, в санатории им. Аксакова в Башкирии)
Я очнулся озябший и хворый.
Ночью страшен мне туберкулёз.
На окне ж ледяные узоры
Написал, как обычно, мороз.
Там за окнами – люди. Им спится,
Как обычно на шаре земном.
Если я и умру здесь, в больнице, –
Незаметно в масштабе таком.
Мать заплачет. И будет помногу
Говорить, что хороший был я.
На могильник свезти ей помогут
И, с морозу, напьются друзья.
Любови Семёновне Максимовой
Из окна на поле
Вид такой далёкий.
От пустынной пашни
Пар дымится лёгкий.
Вязнут пешеходы
И автомобили.
Что весной вам грустно,
Вы заговорили.
Что на этом свете
Вовсе одинока.
А уже проходят
Молодости сроки.
Вязли пешеходы
И автомобили.
Стоя у окошка
Вы мне говорили.
Мне же оставалось,
Глаз кося направо,
Видеть как апреля
Бродит в вас отрава.
Что тугим и нежным
Стало ваше тело.
А сказать по-русски –
Замуж захотелось.
Стихотворение, посланное Кате Григорчук
Башкирия
Я не знаю, право,
Как сказать словами,
Было или не было
Что-нибудь меж нами.
Только слишком часто
Душными ночами
Облик твоя я вижу
Милым и печальным.
Он меня тревожит
И к себе так манит.
И тепло, и грустно
Так на сердце станет.
*
У маленькой учительши
И вечером дела.
Метёт пурга январская
По улицам села.
Я скучный, я нерадостный
Сижу у ней опять.
И помогаю, нехотя,
Тетрадки поправлять.
Не прячу, не свожу с неё
Давно влюблённых глаз.
Она же мне с улыбкою –
Еще, мол, дескать, – класс.
В досаде дверью хлопаю,
Шагаю в снег и хлябь,
Чтоб завтра возвратиться к ней
Тетрадки проверять.
Что ж делать, коль метелица
На улицах села.
У маленькой учительши
И вечером дела.
*
Над проулочной черёмухой
Месяц льдинкой голубой.
И тепло жилья туманится
Белым паром над трубой.
Я один и боль сердечная
И тосклива, и легка.
Будто гладит сердце зябкое
Чья-то тёплая рука.
Я усну слегка встревоженный
И мне будешь сниться ты.
И утро, и солнце тёплое,
И туманы, и цветы.
1950 г.
(писано в период работы в техникуме)
Надпись на рисунке, изображающем анютины глазки
Как грустно, что на акварели
Не то цветы, не то рогожина.
Как грустно, что цветам в апреле
Цвести природой не положено.
Как жаль, что их по той причине
Сорвать Эльвире не могу.
В апреле лишь одни осины
Торчат из снега на лугу.
Тагил
1945
Когда мне бывает и трудно, и больно,
И, кажется, нет больше сил!
Тогда мне приходит на память невольно
Вогульское слово – Тагил.
Я долго смотрю на родные картины,
На город, заводов дымы,
В глазах закурились былые годины –
Военные трудные дни.
Я вижу усталые пыльные лица,
Упрямо нахмуренный лоб.
Нам трудно, но круглые сутки дымится,
Готовит оружье тагильский завод.
Я помню такое: людей вереница
Из леса на саночках возят дрова,
И молча насуплены потные лица,
Угрюмо наклонена в снег голова.
Но если, не выдержав, кто-либо слабый,
О тяжести вдруг прохрипит,
К нему обернутся со злобной осклабой:
"На Гитлера лучше кричи!"
Я долго смотрю на родные картины –
Уральский промышленный центр.
Вот этих заводов могучие дымы
Не отдал бы я и за тысячи цен.
Горновой
1945
Ладный парень, крепкий парень –
Знатный горновой!
Он и сам варен из стали,
Да еще какой!
Показал Урала хватку
Знатный горновой,
От его "гостинцев", всмятку,
Немцы выли вой.
Он чумазый и потливый,
И чудной такой:
У горна свистит, как чижик,
Этот горновой.
Но пыхтит послушно домна
Под его "глазком"
И струит чугун проворно,
Брызгая огнём.
И поют ему девчата:
"Приходи, хороший мой",
Крякнут деды в ус лохматый:
"Ладный парень, парень свой".
В геологическом музее
Карты – в красках мозаично
На стенах висят.
Мрамор глыбой прозаичной,
Вот витрины в ряд.
Руды, нефть, аквамарины
Сквозь стекло, уют –
В землях диких и пустынных
Их найти зовут.
Край уральский
1948
Край уральский! Запахи сосновые!
Заводские трубы за леском.
Бледный месяц тонкою подковою
Отразился в озере лесном.
Над осокой с удочкой не выстоять –
Всё звенит под ухом мошкара,
Значит, скоро тёплая, душистая
Отойдёт покосная пора.
Бабье лето в звонкие березники
Расплескает жёлтое вино.
Будет часто сыпать дождик пресненький
И рябина гнуться под окном.
Ночью ветер вдруг со свистом взбыстрится,
Бросив в слякоть волокна пурги,
А на утро… снег под солнцем искрится,
Лишь над домной бьются языки.
Родина моя
1947
Страна труда – таёжный край Урал!
В болотах – лось, напружено отважен.
Смородина у старых, мшистых скал,
И грузовик по тракту между пашен.
Тут малахита бархатный узор,
Да сталевара чуть угрюмый взор,
Да день и ночь над домнами заря –
Урал железный! Родина моя!
Подготовила к публикации Н.В. Зайцева,
заведующая музеем истории НТГМК
Текст для сайта предоставлен автором статьи