Военная юность

Страшная опасность нависла над нашей Родиной 22 июня 1941 года! Я училась в школе №1 в седьмом классе. Мальчики, только что окончившие 10 классов, пошли на фронт, а наших ребят на фронт не брали. Они пошли работать на заводы, рудники, учиться в техникумы, ремесленные училища, чтобы быстрее получить специальность, хотя некоторые из них рвались на фронт, осаждая военкоматы, например, Новожилов В.Г.

Начиная с шестого класса, нас на лето и осень направляли на сельхозработы в колхозы. Учёба начиналась с 1-го октября, но до этого мы сумели освободить школу под госпиталь и перевезти школьное имущество в школу №31, располагавшуюся на улице Челюскинцев. Во время войны в выходные дни, да и после учебы, нас направляли на завод № 63 сколачивать ящики под снаряды, на завод имени В. В. Куйбышева что-то сортировать, корчевать пни, копать целину, валить тонкий лес. В школе было введено военное дело. Мы изучали оружие, отравляющие вещества, тактику, строевую подготовку, санитарное дело. В морозные зимние вечера после школы, голодные и замёрзшие, шли агитаторами в дома, объясняя положение на фронте и в тылу. Дежурили в госпитале, ухаживая за ранеными. И, несмотря на трудности и голод, мы продолжали заниматься в школе художественной самодеятельностью, ходили выступать в госпитали перед ранеными. Летом 1943 года я работала массовиком в туберкулёзном санатории, занималась с детьми, организовывала художественную самодеятельность: хор, песни, танцы, декламация, разучивали и ставили скетчи, пьески ( тогда выпускались интересные книжечки, называвшиеся "Затейник"), ходила с детьми строем в кинотеатры "Горн", "Искра". Вечерами в корпусе взрослых я играла на пианино, а также мы танцевали под гармонь вальсы, танго, а вот кадриль со многими фигурами, я так и не смогла освоить как следует. Взрослые катались по пруду на лодке и часто приглашали меня.

Недалеко от санатория находился кирпичный завод, где работали репрессированные немцы. Однажды медицинская сестра Клавдия Ивановна пригласила меня в клуб немцев на танцы. Мы хотели удрать в 9 часов вечера, но как-то узнала об этом заведующая Александра Васильевна и мне запретила идти.

В санаторий на работу я ходила пешком из дома по железнодорожной линии, проходя мимо пересекающих её улиц Тагильской, Высокогорской, Пароходной, Клубной, минуя клуб железнодорожников имени Крапоткина, от улицы Фрунзе я сворачивала налево, на плотину Выйского пруда, она была деревянной, с правой стороны – фабрика, а с другой стороны - какие-то низкие деревянные дома без окон, возможно, склады. Проезд для машин был очень узкий, тротуаров не было, прохожие жались к обочине. В дождь на плотине всегда были вода и грязь. С обувью в те годы были трудности, носили туфли из сыромятной кожи, промокающие быстро. В хорошую погоду я одевала чёрные босоножки на деревянной, да деревянной, конечно, негнущейся подошве. Видимо от недоедания или от натёртости, на ногах появлялись нарывы, которые долго не проходили, и к которым я привязывала подорожник, но всё равно "опять по рельсам (шпалам) шла домой по привычке".

Во время войны в Тагил был эвакуирован Ленинградский Новый театр. Спектакли проходили в клубе имени. М. Горького. В санатории я познакомилась с девочкой, что там лечилась, Тамарой Волчёнковой. Её брат был артистом этого театра. Жили артисты в одноэтажном доме, (бывший дом Управляющего Тагильскими заводами) на берегу пруда, что стоит во дворе горсовета (ныне музей-заповедник). Каждая семья имела по одной комнате. Тамара жила с мамой, которая во время эвакуации сломала ногу, и с братом. Все жили очень бедно, нуждаясь во всём. С Тамарой в последствии я долго переписывалась, а пока она жила в Тагиле мы ходили в театр бесплатно.

Во время войны в домах местных жителей разместили эвакуированных. В нашем доме жила семья из 3-х человек, прибывших с заводом № 183 (авиационный) из Ленинграда. Муж ездил на Вагонку работать, жена с дочкой 3-х лет находилась дома. Эвакуированные, да и местные жители , все что-то меняли друг у друга, на рынках, ездили в деревни за продуктами, а у нас ничего не было для обмена - ни белья, ни одежды, ни хлеба, ни продуктов. Наши чулочки и белье были в заплатах, мама научила аккуратно их накладывать. Мария Викторовна Иванова, внучка Швецова Фотия Ильича, привозила кой-чего из одежды, но это было "на выход". У мамы, бабушки и брата развилась дистрофия 2-й степени. Кроме карточек никаких дополнительных талонов и пайков для учителей школ не было, а на заводах выдавались и "Стахановские талоны", по 1 кг хлеба и дополнительны талоны. Некоторые заводчане продавала на рынке булки хлеба, но мы его не могла купить, денег не было. Мама получала хлеба 500 гр. в день, а мы – иждивенцы и бабушка по 300 гр. Мама и бабушка от своих пайков ещё отрезали кусочки нам, детям. Жиров полагалась 400 грамм на месяц, сахара – 500 грамм. Карточки мы сдавала в столовую, где и питались 1 раз в день, иногда брала обед на дом. Когда было возможно, наша соседка Степанида Семёновна Колесникова, наливала супа нам немного больше, чем положено, вероятно, в память о моей бабушке Екатерине Демидовне (у ней учился её сын Георгий Фёдорович в 20-е годы) и из уважения к Кире Сергеевне. Столовые находились в разных местах. От школы № 23 столовая была в угловом доме улиц Фрунзе – Тагильский Криуль (ныне улица Черных), где сейчас бывший магазин "Подарки". Столовая от школы №1 находилась по Черноисточинскому тракту, мы шли туда обедать, а затем на уроки во вторую или третью смены в школу № 31, что по улице Челюскинцев, так как в здании нашей школы №1 размещался госпиталь. Карточки мамы и бабушки отоваривались в прикреплённых магазинах, но продукты были неважные по ассортименту, и иногда родитель её ученика Брославский Я. И., работавший начальником ОРСа ВЖР, прикреплял нас к ИТРовскому магазину, что находился по улице Больничной, где сейчас стоит дом с магазином "Охота". Но мы всегда испытывали неловкость и унижение от просьбы и отоварки в чужом магазине. Картошки и капусты с огорода нам хватало только до января, а потом мы ели зелёные листья от капусты, посоленные в бочке. Из них варили суп, чуть приправленный крупой. Я помню как получив на карточку сахарный песок желтый-прежёлтый, мы его моментально съедали в один присест. Это был пир!

Чтобы отопить дом, приходилось маме и нам детям (15, 14 и 9 лет), валить тонкий лес на делянке за городом, что была выделена для школы №23, и возить дрова на школьной лошади, дрова пилили сами, а бабушка Надежда Владимировна, дворянка, ещё научилась тонкие поленья колоть, моя сестра и брат в 10 лет тоже кололи дрова. Огород обрабатывали сами. Жившие у нас после ленинградской семьи Мария Павловна, эвакуированная из Киева, партработник из Ленинского райкома партии (её дочке было 3 года, муж – летчик, на фронте), очень нас жалела и всегда помогала копать гряды. Как-то она отдала коричневые краги мужа, и нам в мастерской изготовили туфельки на высоком каблуке, что мы надевали "на выход". С огорода у нас воровали картошку, овощи, да и у других тоже, во дворе ночью перерезали кур, и после этого мы их не держали. Купили козлёнка, выросшего в упрямую козу, которая не хотела давать молоко. И эту затею тоже оставили. Но не все жили так плохо. Местные жители имели коров, коз, кур и другую живность и питались хорошо. Уличные комитеты организовывали дежурства по 2-а человека, ходили и били в колотушку, летом караулили свои огороды. Как-то я со своей подругой Верой Савватиной ночью дежурили на огороде, а утром оказалось огромная куча ботвы от съеденной нами во время дежурства моркови. Помню часто мы с ней по ночам распевали арии из "Евгения Онегина", тогда в 1942 году в 8-м классе мы очень многое знали наизусть из текста. Каждое лето, начиная с 1941 года, мы работали на полях в колхозах, как и все школьники, но ничего за это на получали. Маме за работу в Балакино, дали 2 кг зерна, которые так и не смогли перемолоть в муку. На мельнице – крупорушке зерно не приняли, на чьей-то домашней мельнице, наверное, кофейной – не получилось.

Но жизнь есть жизнь, и юность брала своё. Все лишения переносились довольно легко, и потребность в культурном и духовном росте была необыкновенной. Мы ходили в кино, театр, слушали музыку. Молодёж собиралась по вечерам танцевать под патефон. Мама всегда с удовольствием принимала в этом участие. В 1943 году наш 9-й класс собрался на Октябрьские праздники в нашем доме. Ели винегрет, горячую картошку, по кусочку хлеба приносили с собой, пили чай. Ни о каком вине и водке и речи не было. Нам было весело: танцевали, играли в "почту", во "флирт" - цветы рассказывали, кто что хочет, в "фанты" - "что делать этому фанту", крутили "бутылочку". Пели мы военные песни: "Синий платочек", "Землянка", "Смуглянка", "Три танкиста", "Броня крепка, и танки наши быстры" и многие песни Утёсова. Танцевали танго: "Утомлённые солнцем", "Тайна", "Брызги шампанского". Мама учила нас танцевать падекатр, падеспань и другие бальные танцы.

У нас в доме была фисгармония. Играть сидя на ней я не могла, а вот стоя – играла, качая мехи одной ногой. Пели мы песни Вертинского "Где же ты теперь Татьяна", "Здесь под небом чужим, я как гость нежеланный…" и другие. Песни Петра Лещенко(они были запрещены), а также немецкие фокстроты "Розамунда" . Нравились нам наши песни "Прощайте скалистые горы", "Очи чёрные" и песни из кинофильмов.

Всё наше поколение увлекалось западными танцами: танго, фокстрот, вальс. Танцы проводились в клубе имени М. Горького, металлургов, летом в парках на танцплощадках. Бывало, летом поработаешь в огороде, вымоешь пол и доски во дворе, у летнего водопровода вымоешься, наденешь белые носочки, и белые матерчатые туфельки или босоножки, намазанные зубным порошком, наденешь белый костюмчик, зайдет за мной подруга Люся Косарева, и бегом на танцы в парк. С другой подругой, Верой Савватиной, мы "по пути", забрав дома четверть (это большая 3-х литровая бутыль), заходили за молоком, и, оставив её в кустах парка, потанцевав, забирали бутыль и шли домой. В кустах оставляли и тёплые кофточки, и как-то не оказалось ни бутыли, ни кофточки – украли всё.

В праздники в клубах и кинотеатре "Искра" проходили ночные танцы и ночные концерты, и в 2-3 часа ночи шли через Горбатый мост домой 2-3- девочки, ничего и никого не боясь.

Вся молодежь по вечерам собиралась около кинотеатра "Искра", "Горн", Пионерского клуба по улице Ленина, 19 или фланировала по улице Ленина. Ни драк, ни хулиганства, ни сквернословия не было. Все вели себя прилично, хоть мальчики и озорничали, желая привлечь внимание девочек. В военные годы у девочек были в моде шёлковые носовые платочки по краям обвязанные крючком шёлковыми нитками в виде кружев. Такой платочек у меня из кармана выхватили, взяв на память, так и не вернули его. В кассах кино всегда стояла очередь за билетами. Билеты стоили 25, 50 и 75 копеек. Желающих попасть в кино было огромное количество, и билетов не хватало. Настойчивые вертелись у входа в фойе и спрашивали "лишний билетик", а некоторые даже этот "лишний билетик" выхватывали из рук. Так было со мной, не надо быть разиней! Перепродавали билеты по той же цене, что он стоил в кассе. Кумирами нашими были Михаил Жаров, Людмила Целиковская, Любовь Орлова, Вера Орлова, Тамара Макарова и другие.

В 1944 году по решению Нижнетагильского Горисполкома и ГОРОНО в школах города ввели мастерские различного профиля. Это были филиалы государственных ателье. Так, при школе № 23, где обучались только мальчики, организовали сапожную мастерскую, а при женской школе № 1 – швейную. Дети – школьники - работали в этих мастерских по собственному желанию. Электронная версия historyntagil.ru. Мой брат - Хлопотов Сергей Иванович - учился сапожному ремеслу, а сестра - Хлопотова Людмила Ивановна – шитью. Работали школьники после учёбы не более 3-х часов. За свою работу они дополнительно получали булочку "Школьную" диаметром примерно 3 см, а также вместо иждивенческой продовольственной карточки – карточку служащего, где хлеб определялся 400 грамм, а не 300, как на детской. Материал для работы им был предоставлен, а их продукция находила спрос у населения, так как это стоило очень дёшево. Но в основном работы состояли из ремонта обуви и перешивания или перелицовки одежды из старых вещей. Большинство населения проживало очень бедно.

Впервые в СССР в 1945 году десятиклассники сдавали выпускные экзамены на аттестат зрелости. Аттестат был единого государственного образца. До этого школьники, окончившие десятилетку, получали единое по Союзу свидетельство об образовании. К оценке знаний школьников в годы моей учёбы (1934-1944 гг.) подходили очень строго, экзамены сдавали каждый год, начиная с 4-го класса и по многим предметам. А уж на аттестат зрелости за 2-3 ошибки в диктанте назначали переэкзаменовку на осень.

С самого начала Великой Отечественной Войны в школах города ввели новые предметы. Мы изучали основы агротехники, военное дело. И если эти "удобрения", "яровизация" и т. п. нам не нравились, то военное дело мы любили. Мы маршировали, ползали по-пластунски, кидали гранату, изучали винтовку. Мы с уважение относились к девушкам, ушедшим на фронт: зенитчицам, разведчицам, партизанкам, радисткам. Старались быть похожими на них. Свою ветхую одежонку, особенно верхние куртки, подпоясывали кожаными ремнями. Страна жила и работала в напряжении: "Всё для фронта! Всё для победы!", " А что ты сделал для фронта?".

Велико было патриотическое воспитание и вера в победу. В классах на политзанятиях зачитывались сообщениями в газетах о героизме, храбрости наших бойцов, лётчиков, моряков. А в горно-металлургическом техникуме красными флажками по всему фронту отмечалось наступление нашей армии.

В 1944 году в Нижнем Тагиле открылся Нижнетагильский индустриальный институт. Я была зачислена на металлургический факультет. Через 6-7 дней всех студентов сняли с учёбы и направили на сельхозработы в колхоз Зайковского района, где мы трудились до первого снега. 30 сентября, несмотря на запрещение правления колхоза, мы (примерно 20 студентов – металлургов и механиков) отправились пешком, так как подводы нам не дали, домой на занятия. Идти до станции железной дороги было километров пятнадцать . Шёл липкий мокрый снег, слякоть, лужи, холод, ветер, "каша" из воды и снега. Одеты были плохо, у меня на ногах были 2 пары ботинок : одни из сыромятной кожи 35 размера, лёгкие, но промокаемые, другие , надетые на них, мужские ботинки 40-41 размера. Идти было очень тяжело, но всё таки мы успели к началу занятий 1-го октября.

Тоже повторилось на следующий год. Перед началом занятий на 2-м курсе нас отправили на уборочную компанию куда-то за станцию Егоршино. И опять через месяц колхоз не отпустил, не дал подводы доехать до станции. Тогда группа из 15 человек, в числе которых было 5 девушек, отправились пешком за 60 км из колхоза до Егоршино. Шли по железной дороге, по шпалам. Стояла сухая погода. Вышли рано утром, ещё пары поднимались над полями, и солнце только всходило, а пришли на станцию после 23 часов, когда уже стемнело. Последние километры девушки проделали почти ползком, ноги были "чугунными" и не слушались. Мы буквально повалились на платформу, легли на спину, а ноги подняли на скамейки. Поезд на Тагил после 24 часов и ребята втащили нас с платформы в вагон. В результате, мы вновь во время приступили к занятиям.

В аудиториях зимой было очень холодно, на занятиях сидели в пальто, пальцы мёрзли. Чернильницы-непроливашки носили с собой. Писали ученическими ручками с пёрышком "86". Бумагу было трудно достать из-за отсутствия денег. Учебников тоже не было, ходили заниматься в библиотеку. Записи лекций по гуманитарным предметам делали на старых книгах, между строк. Всё для нас, вчерашних школьников, было интересно и ново: и лабораторные работы, и семинары, и коллоквиумы.

На первой же экзаменационной сессии в январе 1945 года (стояла очень холодная зима, идя на экзамен, я себе обморозила нос) весь первый курс был повергнут в шок. Сессию по всем предметам (даже физическую химию с "энтропией") сдавали удовлетворительно, кроме физики. Во всех группах, как механического, так и металлургического факультетов, 98-99 процентов студентов "завалили" этот предмет. Преподаватель физики Белоусов беспощадно ставил двойки. Эту сенсационную новость с улыбками, и , ничуть не горюя, сообщали ежедневно в коридорах по ходу сдачи экзаменов, радуясь, что "не я один завалил". Физику сдали только студенты Пятыгин, Кучерова, Горелова, Ольховикова и ещё кто-то. Пришлось всем учить физику основательно. Помниться, как ночами готовились к экзаменам, сдавали их и бежали в кино, а вечером – в парк, на танцы, перелезая с институтского двора через забор (с Борей Бунцельманом – моим будущим мужем, с Гришей Быховским или другими юношами и девушками).

Общежития для иногородних студентов находились по улице Уральская, 3 и на Вшивой горке, где в двухэтажном большом доме, внизу, в одной из комнат, проживали 17-20 девушек, в другой – ребята –фронтовики. На втором этаже было такое же расположение. В комнатах стояли кровати, тумбочки и обеденный стол. В тумбочках хранилась еда. Кухня была одна на всех. Общежитие отапливалось углем. Печи топила сторожиха, женщина из Польши. Воду носили в вёдрах из пруда.

Домашние задания обычно выполняли по записям лекций в общежитии или после занятий вечером в пустых аудиториях. Кто лекции не запишет, брали у других и переписывали. Ребята-фронтовики в чертежах и деталях машин разбирались лучше девочек, которые у них всё переспрашивали. Все с нетерпением ждали выходного дня, чтобы ехать домой. Зоя Константиновна Зайцева (бывшая Горелова) жила а Верхней Салде. До вокзала в Верхней Салде ей нужно было идти 3 км с мешком картошки, а поезд в Тагил уходил в 5 часов утра, В Тагиле он останавливался на станции Вагонзавод и ей до центра ещё нужно было как-то добираться. До вокзала Зою обычно провожала мать, но в поезде она как-то уснула, и у неё украли и картошку и продовольственные карточки. Нина Васильевна Дядюшкина (бывшая Ольховикова) , ездила на Уралец по узкоколейке. Там от станции до посёлка нужно было идти уже не 3, а семь километров.

Великая Отечественная война приближалась к концу, мы с нетерпением ждали Победу, ловили каждую сводку по радио. Несмотря на голод, лишения, мы были веселы и беспечны, юны и озорны. Конечно, мы и лекции пропускали, и в кино убегали, и экзамен сдавали иногда со второго раза (но редко), и на лекции опаздывали. Я помню, как мы с Германом Бушмичем (теперь кандидат экономических наук, заместитель директора института в Бердянске) ежедневно бегали в институт он с улицы Тагильской, я – с улицы Кооперативной. Он догонял меня на Горбатом мосту, взявшись за руки (я на буксире) неслись на лекции, сваливаясь кубарем с высокой горки у верхних провиантских складов и прямо влетали в подъезд здания институт по Уральской. В коридорах тишина, двери закрыты, преподаватель на месте, лекция началась, а мы, извинившись, прокрадывались в аудиторию.

В институте на высоком уровне велась комсомольская и профсоюзная работа. Бессменным секретарём комсомольской организации был Виталий Вислобоков, бывший токарь-лекальщик УВЗ, стахановец, молодежный вожак и заводила. Ныне он проректор УГТУ – УПИ по вечернему и заочному обучению. Председателем профкома был Коля Козлов, пришедший с фронта. Благодаря ему студенты ездили летом в дом отдыха. Я, например, с сестрой была в "Коуровке" в 1946 году. Все праздники и торжественные собрания институт проводил в помещении Пионерского клуба, который находился по улице Ленина рядом с кинотеатром "Искра". После торжественной части всегда были танцы под духовой оркестр: вальс, фокстрот, танго, вальс-бостон, краковяк. В институте были организованы кружки художественной самодеятельности: певцы, декламаторы, драматические "артисты", "балерины". К драматическим относились Николай Александрович Мезенин и его жена Ксения, Таисья Ивановна Бовина и другие. Так, на одном из вечеров преподаватель Козоровицкая (сестра Я. Б. Козоровицкого) на сцене танцевала лезгинку, а я и моя сестра – вальс крестьянок из оперы Ш. Гуно "Фауст" и венгерский танец И. Брамса, который я помню до сих пор.

Настало 9 мая 1945 года – день Победы! В 4 часа утра к нам домой постучалась моя подруга и сообщила долгожданную весть. В 8 часов все кинулись в институт. Солнечно, тепла, сухо! Смех, счастье, музыка, радость! А вечером – бал в столовой, что была на улице Первомайской в белокаменном двухэтажном особняке, которого давным-давно уже нет.

Давно закончилась Великая Отечественная война. Но не померкнет в истории ратный подвиг тагильчан.

150 учеников нашей школы за военные годы ушли на фронт, из них погибли – 41: Герман Занодворов – журналист, участник подпольной организации под Одессой, погиб от руки предателя; братья Кинёвы – Юрий – штурман бомбардировщика, погиб под Воронежем в 1942 году, Роберт – офицер-танкист, погиб в 1943 году в Крыму; Илья Гольштейн, Борис Оплетин, Юрий Рыков, Юрий Петров, Юрий Овчинников, Кончинский и другие. Вечная им память ! Она должна оставаться с нами , пока мы живём, - а мы, ещё живущие на Земле, должны передать всё, что знаем и помним детям, внукам, правнукам. Три героя Советского Союза вышли из нашей школы . Это Юрий Иванович Дерябин, Анатолий Иванович Шмаков, Николай Михайлович Епимахов.

Мой муж Бунцельман Борис Моисеевич родился в Херсоне в1921 году, хотя и не являлся учеником нашей школы, в 1941 году, окончив 10 классов, поступил в Херсонский политехнический институт. При наступлении немцев был эвакуирован на Урал. С 15 ноября 1942 года ушёл косомольцем-добровольцем на фронт. Присягу принял 20 декабря 1942 года. Он был автоматчиком. Участвовал в боях на Северо-Западном фронте с 15 ноября 1942 года, затем миномётчиком в составе 157-го Гвардейского полка 53 Гвардейской стрелковой дивизии по февраль 1944 года, а затем миномётчиком-наводчиком на Ленинградском фронте. Дошёл до Берлина, Демобилизовался 20 декабря 1945 года. Затем окончил УПИ и с августа 1950 года по январь 1982 года работал на Уралвагонзаводе - 32 года конструктором и начальником технического бюро. Ранен на фронте. Инвалид Великой Отечественной войны 2-й группы. Награждён орденом Отечественной войны 1-й степени и восемью медалями. Умер 14 октября 1993 года.

30.03.2005.

Главная страница