Мой прадед Ефим на страницах очерка Д.Н. Мамина-Сибиряка "Медвежий угол "
В конце 1950-х годов, – мне было тогда лет 10-11, – я услышала от отца вот такую историю...
Его дед, а мой прадед Ефим Мулыгин, был в Тагиле известным потомственным охотником – медвежатником, один на один ходивший с рогатиной на медведя. Однажды его взял с собой на охоту Демидов (который – неизвестно) с тем, чтобы Ефим выгнал ему зверя. Зверя прадед выгнал, да что-то, видимо, сплоховал. Медведь подмял его, оставил на земле бездыханное тело, забросал мхом, положил сверху гнилой ствол дерева, – запас впрок... И не спеша удалился в чащу леса Демидов со свитой – ни живы, ни мертвы от страха – все это время просидели – кто за деревьями, кто на деревьях.
Прадеда изуродованного и уже почти неживого, привезли в заводской госпиталь. Он пробыл там около года кое-как выходили. А как пришел в себя, первыми его словами были: "Даст Бог, если останусь жив и встану на ноги, – разышу того медведя и убью...".
Вернувшись из госпиталя домой, Ефим выполнил свое обещание, а вскоре умер...
Помолчав немного, отец добавил: "А ты знаешь, ведь о нем писал Мамин-Сибиряк в рассказе "Медвежий угол". Я, правда сам не читал, но люди сказывали, что читали...".
С тех пор мне не давала покоя эта история. И не столько связь ее с Демидовым, Бог с ним, сколько с Д.Н. Маминым-Сибиряком. – Как ?! Неужели он мог знать моих предков? Сам Мамин-Сибиряк !? Каким образом? – Помню, я очень усомнилась тогда в достоверности отцовского рассказа И сомневалась еще многие годы, тем более, что нигде, даже в собрании сочинений Мамина-Сибиряка (изд. 1951 г.), я не встречала названия "Медвежий угол".
И только в августе 1996 г. я, наконец, нашла его! – Поиски завершились в библиотеке Тагильского музея-заповедника – В моих руках оказался зеленый томик серии "Уральская библиотека" с романом "Горное гнездо" (изд. 1981 г.). Название романа оттиснуто золотом на крышке переплета но вместе с ним, в одном томе, напечатан и авторский сборник "Встречи", а в нем – очерк "Медвежий угол". Радость мою не описать словами...
Да, действительно, в этом очерке писатель рассказывает о Ефиме Булыгине (первая буква фамилии заменена), и как рассказывает, и сколько! И о нем самом, и об отце его старике Акинфии – тоже охотнике. Даны прекрасные подробные подробные словесные портреты, – и внешние, и психологические, – даны даже некоторые детали их жизни.
Не могу не процитировать Мамина-Сибиряка, который посвятил Ефиму целые страницы.
- "Я много слышал об этом Ефиме и теперь рассматривал его с особенным вниманием. Небольшого роста, худенький и сутулый... но замечательно было худое, смуглое и узкое лицо: ... оно точно было снято с какого-нибудь раскольничьего образа Особенностью этого иконописного лица было то, что оно... постоянно светлело каким-то внутренним светом. Ефим славился, как лучший медвежатник, ходивший на зверя с глазу на глаз.., все Булыгины из роду в род медвежатники".
По свидетельству писателя, – со слов моего прапрадеда Акинфия, – первого медведя в своей жизни Ефим убил в 15 лет. Бывали годы, когда Акинфии и Ефим "медведей десятком считали...".
Помимо этого, Ефим был отличным охотником и на лося, и на выдру, и на птицу; он мог безо всякой снасти, только приспособив подручный в лесу материал, наловить рыбы – "харюзов".
- "А какое у тебя ружье, Ефим ?" – спросил Дмитрий Наркисович.
-" Да разное... у родителя-то пистонные были ружья, а у меня с казенной частью. Только я берданку не уважаю, здоровьем плоха Как пошел снежок, у ней затвор и не действует: хоть плачь. Я лесую с Пибоди... этот не обманет", – делился Ефим секретами охотничьего мастерства
Особенно образно нарисован психологический портрет прадеда Ефима:
- "Холодным северным ветром, глубокими снегами и фанатической энергией веяло от нашего вожа (проводника – ЕЕ.) Ефима Этот северный человек., не будет любоваться "тихими водами и ясными зорями, но, когда нужно, будет гореть в огне, гнить по острогам, таиться годами по лесным трущобам и все-таки спасет свое святая святых. Бедность внешних впечатлений здесь выкупалась полнотой и глубокой содержательностью внутреннего мира упорным исканием потерянной правды".
В очерке звучат такие характеристики Ефиму, как "особенный человек, приятный человек".
Зримо в воображении встал облик прадеда ведь фотографий я никогда не видела – Он был старообрядцем-раскольником, а потому почитал за грех фотографироваться. Да это мог быть только он!
Оказывается, Ефим Булыгин (Мулыгин) был проводником Мамина-Сибиряка при его поездке в отдаленный, затерянный в глухом уральском лесу раскольничий скит (своеобразный раскольничий монастырь) к старцу – отцу Варсонофию, куда вела "настоящая скитская тропа, когда ни конному, ни пешему дороги нет".
По словам сестры писателя Е.Н. Удинцевой, он "часто бывал в раскольничьих скитах, знакомился с влиятельными "старцами" и "начетчиками". (Д.Н. Мамин-Сибиряк в воспоминаниях современников. Свердловск, 1962 г.).
Все мои предки по линии отца были, по словам Д.Н. Мамина-Сибиряка, "раскольники искони".
Да и отец часто рассказывал мне, что они появились и обосновались на месте будущего Нижнетагильского завода, у горы Высокой, сразу же после реформы патриарха Никона в 1666 году, как ревностные хранители "древлего благочестия", не желавшие мириться с нововведениями и бежавшие от притеснений властей и официальной церкви. Это передавалось в устных рассказах из поколения в поколение моими предками.
События, описанные в очерке, датированы самим писателем (в письме к матери) – летом 1890 года.
Вот тут получается досадное, на мой взгляд, несоответствие по времени. – Ефим – холостой человек, готовящийся к уходу в скит, в то время, как у него уже должен быть сын – мой дед Василий Ефимович Мулыгин – Бессольников. (У деда была двойная фамилия, Бессольников – это уличная фамилия, как объяснил отец).
Дед Василий Ефимович умер в декабре 1928 года в возрасте 59 лет (у меня в личном архиве имеется справка). Остается предположить, что Д.Н. Мамин-Сибиряк сместил временную характеристику героя или неточно знал подробности его семейного положения на момент поездки в скит. А скорее всего, здесь, как и в любом художественном произведении, имел право быть некоторый вымысел, – для придания образу большей цельности и выразительности.
Как бы то ни было, усомниться в достоверности событий, изложенных в очерке, а также в существовании реальных лиц, описанных в нем, у меня нет никаких оснований.
* * *
Помню, как я, совсем маленькая, только-только начавшая осознавать свое просыпающееся "я" в этом мире, сижу на некрашеном полу у русской печки на медвежьей шкуре, разостланной вместо ковра.
Шкура старая, рыжая, местами густой мех вытерся, оголилась и блестит темная кожа Я глажу этот мех, рядом валяются камешки: блестящий пирит, кальцит, змеевик, малахит. Кукол у меня почти не было, вот мне и заменяли эти камешки все игрушки.
Отец (Мулыгин Никита Васильевич), приходя после смены поздно вечером (он 43 года проработал в Главном карьере Высокогорского железного рудника слесарем по ремонту и монтажу горного оборудования), приносил мне камешки, чаще всего – небольшие кусочки малахита подавая которые, говорил: "На играй! Будешь у меня Хозяйка Медной горы!"
Однажды, это было уже в конце 1958 года придя с работы, он сказал: "Лена давай-ка приглашай ребят из класса Наш дом будут сносить, рудник расширяет разработки. Как объявят сбор металлолома сдадите все железо со двора – все польза!"
Сборы тогда объявлялись чуть не каждый день. И вот у ворот нашего дома – весь класс в полном составе да еще половина увязавшихся "конкурентов" из параллельного. Все ждут, я открываю ворота вбегают чуть не с криками "ура!", обследуют каждый угол, вытаскивают все, что под руку подвернется: насосы, каски, гири, какие-то железяки неизвестного нам назначения. Но самое-то главное, что приводит мальчишек в неописуемый восторг, – это множество лязгающих створками и скобами капканов: тут и большие – на медведя, и средние, и совсем маленькие. Попутно вытащили широкие, короткие охотничьи лыжи, подбитые лосиной шкурой. Кто-то схватил лосиные ветвистые рога Помню, эти рога висели во дворе во всех углах, а на них – старая конская сбруя.
Так что наша металлоломная экспедиция растянулась на много метров по ключевским улицам. Впереди – трое мальчишек, впрягшись в большие железные сани (которые тоже пошли в переплавку), везут меня, как "королеву металлолома". В руках у меня какая-то железка У всех остальных, идущих пешком, тоже, хоть одна железка в руках, да есть.
Так, с помощью капканов прадеда Ефима и других прапрадедов наш класс занял первое место. И одновременно погибла целая музейная экспозиция, которая могла бы отразить историю охотничьего промысла в Тагиле.
* * *
Возвращаюсь к очерку. Рассказанный отцом эпизод охоты на медведя с Демидовым (вероятнее всего, это был приезжавший в Тагил в 1911 году Елим Павлович), наверняка не был известен Мамину-Сибиряку, который в это время и до своей смерти в 1912 г. жил в С. Петербурге. А, если допустить, что этот удивительный случай произошел не с Ефимом, а с его отцом, т.е. в более раннее время, то писатель обязательно отразил бы его в своем очерке. Значит, это был последний медведь в жизни моего прадеда Ефима.
* * *
В моем личном архиве хранится подлинный документ, так называемый "Удостоверительньгй Приговор", утвержденный 10 августа 1913 года Земским начальником 7-го участка Верхотурского уезда Выдан этот документ был моему деду Василию Ефимовичу Безсольникову-Мулыгину 22 мая 1913 года на сельском сходе крестьян-собственников Троицко-Александровской волости Верхотурского уезда Пермской губернии в составе 378 домохозяев (из общего числа 565), имеющих право голоса на сходе в присутствии сельского старосты В.А.Долгорукова. Электронная версия historyntagil.ru. В документе значится: "...Василию Ефимову Безсольникову-Мулыгину... на правах личной собственности принадлежат сенокосные угодия, находящиеся в урочище Червякова болота,., приобретенные им по наследству от родителя Ефима Безсольникова-Мулыгина". Этот документ косвенно указывает на год смерти Ефима -1912...
* * *
Очерк Д.Н. Мамина-Сибиряка "Медвежий угол" – многоаспектный. Его можно рассматривать не только, как художественно-этнографический, но и как исторический.
Писатель, давно и серьезно к той поре занимавшийся изучением истории старообрядчества на Урале, дает самые подробные описания скита, в который он попал с помощью Ефима, – построек этого скита, людей, его населявших. А попутно описывает, поэтично и вдохновенно, уральскую природу, живое дыхание которой доносится со страниц очерка и по сей день.
За время поездки в скит Ефим показал себя человеком, умевшим "взяться за каждое дело", это был "свой человек в лесу". Лес был его домом, его родной стихией.
На расстоянии двухсот шагов от скита Ефим держал пчельник -"А меду к чаю добыть? – спросил Ефим у Павла Степановича (Костенецкого – друга писателя, который также участвовал в этой поездке – Е.Е.). – Живой рукой достанем".
- "Что, Ефим, много старцев спасается в горах ?" – спросил Дмитрий Наркисович.
- "Есть... А прежде больше было. Ослабел народ..."
- "Ведь нынче даны большие льготы старообрядцам, и должно было быть наоборот", – продолжал расспрашивать писатель.
- "Это для приемлющих священство, а не для нас. У нас старики правят. Между собой разделение пошло большое: что ни дом, то и своя вера. Бес проскочил промежду боголюбивыми народами. И старики наши ослабели: не стало прежнего гонения, не стало и крепости. Последние времена...," -подытожил свой рассказ Ефим.
Путешествие в раскольничий скит закончилось на горе Глухарь (легко угадывается по подробному описанию гора Белая, находящаяся на водораздельной части Урала между Обским и Камским бассейнами).
Вот как доносит до нас писатель свои впечатления от пребывания на этой горе:
"Вид с вершины шихана открывался такой, что даже дух захватывало... Замечательно было то, что в поле зрения, захватывавшем около 50 верст, не было ни одного жилого пункта, – эта была специально уральская пустыня, охраняемая посессионным правом...
За 20 лет моего отсутствия эта пустыня не изменилась ни на волос, да, вероятно, останется такой еще на двести лет..."
С вершины горы Дмитрий Наркисович увидел в двадцати верстах на востоке вытянувшуюся среди лесов желтую ниточку..." очень уж правильную ниточку, точно ножом отрезанную".
"А железная дорога...," – спокойно объяснил Дмитрию Наркисовичу Ефим, поднявшись на шихан. – "Она вон там, по заторам прошла".
Это, несомненно, строилась (в 1890 году) узкоколейка, соединившая потом Тагил с Висимом.
В заключение очерка писатель с грустью и болью говорит: "Спускаясь с Глухаря, я прощался с медвежьим углом навсегда: больше не приведется быть здесь..."
Да, это действительно было его прощание с "милыми зелеными горами", с природой Урала, которую он так вдохновенно любил.
* * *
Недавно я заглянула на последнюю страничку хранящегося у меня "Кануна" (который старообрядцы читали в дни поминовения усопших родственников) и обнаружила там запись, сделанную карандашом рукой моего отца: "Июнь. 15 – Ефиму година". (Год не указан).
Теперь, уже с большой долей уверенности, я могу сказать, что это был 1912 год.
Прадед Ефим умер в один год с писателем, так тепло и проникновенно рассказавшем о нем на страницах очерка "Медвежий угол".
1996 г.
1. Главный карьер (1959 год); 2. г. Нижний Тагил, улица Трудовая, дом 32, в котором жил Ефим Мулыгин. Построен около 1850 г.,снесен при расширении разработки ВЖР в 1959г. (Снимки 1959 года).
Е.Н. Епанчинцева (Мулыгина)