Воспоминания

     

Краевед, геолог, участник Великой Отечественной войны

Растерянность

    В начале августа 1941 года я ехал к месту своего назначения на пассажирском поезде в сторону Ленинграда. В районе станции Чудово немецкие самолеты один за другим "пикировали" наш поезд, а машинист, то резко тормозил, то прибавлял скорость. Бомбы взрывались по сторонам, то слева, то справа. Один летчик перестарался в точном наведении на наш поезд, не выйдя из пика врезался в полотно впереди поезда и взорвался. Состав основился у края воронки взорвавшегося самолета, остальные самолеты, как бы в отместку за смерть своего коллеги начали расстреливать пассажиров, разбегающихся по сторонам. Многие, в том числе и я, попрятались от пуль в копны сена, которых было множество по обеим сторонам железнодорожного полотна. Тогда я испытал растерянность от беспомощности и беззащитности, а также безнаказанности фашистов, сеющих смерть на нашей земле.

Удивление и возмущение

    В августе группа офицеров, организующейся кавалерийской части временно расположилась в здании райвоенкомата поселка Фирово. В центре поселка была железнодорожная станция одноименного названия. Райвоенкомат был расположен примерно в 100-150 метрах от здания станции. И вдруг ночью грохот разрывов бомб, стрельба. Самолеты несколькими заходами бомбили станцию, с нескольких точек летели сигнальные ракеты на станцию, водокачку, на стоявший эшелон, как-то не укладывалось в сознании, что среди советских людей были желающие видеть поражение нашей Родины, оказывать помощь врагу. Это и удивляло и возмущало. Миф о "пятой колонне" был видимо реальностью.

Беспомощность

    Это было в Латвии в 1944 году. Увидев бронеавтомобиль полковника Андреева, начальник штаба 115-й стрелковой Холмской ордена красного Знамени дивизии, я остановил его, надеясь уточнить местонахождение КП нашей дивизии к исходу дня. Движение по дороге было интенсивное в обе стороны. К фронту – подкрепление, боеприпасы, в тыл – ходячие раненые, повозки, машины с тяжело ранеными. Пока разговаривали, откуда-то вынырнули "мессершмиты" и начали обстреливать дорогу. Я не успел отбежать в сторону и упал в кювет. Когда щелканье пуль и визг пикировки прекратился, я поднялся и обезумел, с моей одежды лилась ручьями кровь, мелькнула мысль: "Правду говорят, что сразу ранение не чувствовал" и я начал размахивать руками, ногами, двигать шеей, во что же ранен? Рядом валялась лошадь, прошитая пулями, она содрогалась от судорог и сообразно ее движениям то увеличивались, то уменьшались фонтанчики крови, которые меня доставали только при сильных рывках.

    Как хрупка жизнь! Только благодаря бесчисленному количеству случайностей она может не прекратиться.

Испуг и стыд

    В конце 1944 года инспектор кавалерии генерал Густишев проводил инспекционные поездки по частям II-го эшелона в районе, примыкающем к Старой Руссе. Я его сопровождал. На одной из небольших высоток, рытого-перерытого траншеями ходами сообщений и замаскированных сетями и ветками деревьев дислоцировались подразделения 43-й латышкой гвардейской дивизии. Вдруг низко-низко с крестами свастики летят три больших самолета, а из их чрева высыпаются мельтеша какие-то предметы. Я еще мало нюхал пороху и понял, что это такое, когда кругом раздались хлопки разрывов. Видимо инстинктивно "нырнул" в ближайший старый окоп. Когда хлопки разрывов удалились, я вылез из окопа весь вымазанный в глине, генерал сидел в седле, держа за поводья мою лошадь. Мне было до тошноты стыдно за свое малодушие и фактически, трусость перед самим собой и перед генералом.

Апатия

    Летом 1944 года я получил оперативное задание от начальника штаба 115-й стрелковой дивизии полковника Андреева проконтролировать готовность батальона одного из полков дивизии к операций "разведка боем" и точное выполнение сценария его начала. Цель "разведки боем" – захватить "языков", выявить систему огня, какие части противостоят, а также оперативные планы и задачи противостоящих частей, их моральный и боевой дух.

    Батальон сконцентрировался на небольшой высотке, примыкающей к болоту, в траншеях полного профиля, вблизи передовых траншей немцев. Каждым бойцом сделаны в стенах траншеи ступеньки для быстрого покидания ее. Атмосфера гнетущая. Вот-вот наступит миг и они ринутся навстречу смерти. Все-таки нелегко идти почти на верную смерть, чтобы приволочь пару, пусть даже полуживых, таких же обреченных вояк вражеской страны. В назначенное время начался наш артиллерийский налет на передовые траншеи противника. Осколки иногда визжат над нашими головами, но вот налет перенесен в глубину обороны и звенит команда "Вперед!". Траншеи опустели, начался ответный артиллерийский обстрел. Выбираясь из траншеи этой высотки, через прилегающее к ней болотце, сверлила мысль: "Только не здесь! Только не здесь!"... так не хотелось быть без вести пропавшим, а мины рвались кругом, обдавая меня брызгами грязи. Вдруг упала мина в двух-трех метрах впереди меня. Я машинально упал. Мина, видимо, ушла глубоко вниз, и выстрелил фонтан грязи, окатив меня с ног до головы. Я вскочил, а земля подо мною все качалась, по всей вероятности здесь был "зыбун". Мною овладела апатия. Смерть – она всегда черна, а встреча с нею, один на один еще мрачнее.

Жарко и светло

    Летом 1943 года наш состав подходил к станции Бологое, важному узлу Октябрьской железной дороги. Станция была затемнена. К станции примыкал большой пристанционный поселок, центр Бологоевского района. Не видать ни одной светящейся точки. Здесь строго следили за светомаскировкой. Вдруг вой сирены, сигнал воздушной тревоги, десятки прожекторов шарили по небу, отыскивая вражеские самолеты. То тут, то там загорались осветительные ракеты на парашютах. Стало ослепительно светло, захлопали зенитки, застрекотали пулеметы. Земля содрогалась от разрыва бомб. Вагон покачивало. Взрывной волной вышибло стекла в рамах, оставшиеся от прежних бомбежек. Пассажиры вагона, а это были все военные, кто стрелял из окна вагона автоматом, кто спрятался под вагон. Я вышел на площадку вагона и несколько раз выстрелил из пистолета в самолет, пикировавший, как мне показалось, на нас. Под скрещенными лучами прожектора один из самолетов метался, как мышь в мышеловке, а трассирующие пули со всех сторон летели на него. Но вот он, провожаемый лучами прожекторов пошел быстро вниз и глухой взрыв и вспышка зарева свидетельствовали о его кончине.

    Оглушительные взрывы бомб и пальба зениток, крепких ругательств от боли или бессилия продолжались долго, наконец все стихло, только искрящиеся остатки осветительных ракет, медленно опускавшиеся на поселок и станцию, да розовым светом отсвечивающиеся пожары, кажущиеся такими бледными после ослепительного света ракет свидетельствовали о разрушении и гибели многих. Но это была борьба "кто кого", а не безнаказанный расстрел беззащитных людей, как с начала войны.

Равнодушие

    Это было весной 1944 года. Шли несколько дней напряженные бои под пушкинскими горами. Я все это время находился при начальнике штаба нашей дивизии полковнике Шпандерман. Принимал донесения по рации о боевой обстановке и наносил на оперативную карту, а также выполнял другие поручения начальника штаба. Устал дословно мертвецки начальник оперативного отдела штаба полковник из магнитогорских горняков, разрешил мне пару часов отдохнуть. Сев в углу комнаты оперативного отдела, я мгновенно заснул. Во время моего сна был артиллерийский налет и дважды были прямые попадания снарядов, но здание кирпичное, крепкое (бывшая городская больница) и поэтому особых разрушений не было, а я все спал. Меня же, чтоб только несколько обезопасить, после неудачной попытки разбудить, перетащили в узкий коридор, проснулся от нестерпимой боли, проходящий мимо офицер нечаянно наступил на пальцы руки.

Ликование и страх

    Это было 7 мая 1945 года. Все ликовали. Война кончилась! В своих мыслях и мечтах жили уже другой жизнью, связанную со скорой встречей детей, жен, близких сердцу людей.

    Штаб нашей 115-й стрелковой Холмской ордена Красного Знамени дивизии форсированным маршем был передислоцирован и расположился на окраине города Цуцак, у устья косы Пуцыгер-Неругн. Но что это такое? То на окраине, то в центре городка слышны хлопки разрывов. Даже теперь, через полвека, нужно признаться, что каждый снаряд в тот день портил больше нервов, чем многочасовые артиллерийские налеты в прошлом. Жизнь становилась дороже и желаннее, и поэтому испытывали страх ее потерять в первые часы долгожданной Победы.

* * *

    Прошло полвека после окончания Великой Отечественной войны. Многое забылось в памяти, зарубцевалось в сердце, но сейчас, более чем когда-либо ясно - война - это чудовищно, страшно и преступно.

Павел Васильевич Серов

 

 

Главная страница