Воспоминания о детстве

    Помню теплое прикосновение к маме с её особым запахом, теперь знаю точно - запахом хлебного поля.

    Собачка с кисточкой на хвосте. Она ест из своей мисочки. Ползу к ней. Собачка яростно бросается ко мне и кусает за плечо и руку. Появилась ягодка крови...

    При выходе из какого-то болезненного состояния, слышу топот склонившихся надо мною голосов: "Вона ще жыва!" (Она еще жива!)

    Ползаю по глиняному полу. Переползаю через высокий порог в другие комнаты, крепко ухватившись за огромную медную ручку на двери. Комнаты ярко залиты солнечным светом. Паркет зеркальным блеском отражает моё движение на четвереньках. Горит лампадка. Чем-то ароматно пахнет.

    По какой причине, не знаю, долго мне пришлось ходить на коленках.

    Во дворе тепло. Видна часть дома и сени. Они покрыты зеленым железом. На углу дома, недалеко от сенок, растет зелено-ветвистая груша. На ней желто-красные плоды. Вот ветки пошатнулись и большая груша падает к моей ноге. Радостно подбираю её и кусаю. Сладость потекла по телу.

    Светит солнце. Подо мною яркая зелень травы. Лицо вымазано белой мазью. Откуда ни возьмись, возле меня падает большущий рогатый жук. Испугавшись, падаю лицом в траву. Боль заставила поднять голову, и я открыла глаза. Жук, переваливаясь, медленно отползает в сторону. Долго разглядываю его, осмелев прутиком стала отгонять его. Тут как бы в защиту жука, подлетела пчела и ужалила меня в лицо. Постепенно губа стала толстой, рот плохо закрывается, глаз ничего не видит. "Всэ згынэ. (Всё пройдёт)" - ласково успокоила меня бабушка и дала мёда в сотах.

    Старший брат Павлик учится в школе. Он сидит и громко учит стихотворение "На смерть Т.Г. Шевченко".

    Долго и надрывно вгрызается в каждое четверостишье. Внимательно слушаю. В уме повторяю за ним и незаметно запоминаю. Теперь, где он останавливается, подсказываю. Все удивлены...

    Перед сном Павлик сказал, что поведет меня в первую группу. Лёжа, в воображении, рисую школу: "Открылась дверка у печки. Я сижу на стульчике. На коленях открытая книга. Кругом закопченные черные стены. Под ногами белесые угасшие угли". Сказала брату, что в школе только одна печь и все в неё не поместятся. Он просмеял меня. (Не различала смысла слов -"груба" - печь-по украински, "группа" - класс).

    Как училась в первом классе, подложив под себя ноги, сидела за партой, хорошо помню. А как в течение одного года закончила два класса, до сих пор объяснить не могу. Хотя получила подарки – ручку и карандаш.

    Но на всю жизнь остался в памяти рисунок нашего учителя (какая-то эмблема когиза). Чистота, яркость и контрастность черной туши на белом ватмане поразили меня.

    Постепенно ноги стали крепнуть.

    Выбегаю в густую траву. Соседский мальчик косит её. Я прошу его, чтобы был осторожен. "Дывысь, на окосы". Сама бегу дальше. Вдруг, что-то холодное проскользнуло внизу ноги. Вижу – бьет струей кровь, впереди меня дугою. Откуда-то прибежал папа. Присел и закрыл ногу тряпкой. А кровь и через неё бьёт далеко!.. Я еле дотягиваюсь руками до папиной шеи, хочу ухватиться за неё. Тут голова моя падает...

    Под тряску и стук телеги ощущаю боль. Едко пахнет лекарством. Нога замотана бинтом. Хорошо вижу большое кровавое пятно на них...

    В хате пахнет свежей травою на полу. Чисто, кругом висят рушники, горит лампадка. Праздник...

    Стучат ножами. Раздается ступенчатый хруст в руках бабушки. Идет засолка. Пахнет капустой, яблоками, арбузами...

    Во двор пришел какой-то дядька и попросил показать больную ногу, потом пройтись перед ним. С трудом делаю это...

    Папы дома не было совсем. Его задержали в городе. Кто? Почему?

* * *

    Шум, крик, слёзы... Нас сонных наскоро одевают... кормят... много людей должны ехать с нами куда-то.

    Подвода, нагруженная узелками, тронулась. "Соловки?" - крикнул кто-то. Люди загудели. Все шли пешком. Малых несли на руках. Некоторых привязывали к себе большими платками. Меня посадили на телегу поверх узлов, покрытых вялым сеном. Рядом лежали костыль с палкой.

    Выехали на луг, окаймленный густым лесом. До мельчайших подробностей вижу все краски зелени в лучах брызнувшего солнца. Но всё это медленно уходит назад. Потом всё быстрее и быстрее. Грустное предчувствие и в мыслях скользнуло: "Прощайте! Бильше на побачу..."

    Остановились против большого сарая на пригорке. Детей быстро собрали в кучу и отвели в сторону. Матерей увели куда-то. Долго мы стояли, все плакали и ждали. Однако неожиданно огромная черная дыра в сарае открылась. Люди темным потоком сбежали с горы. Мама со слезами и криком подскочила к нам. Обхватила всех нас со словами: "Ой, диточкы мои!"

    Когда и как грузились в вагоны, не знаю. Ехали бесконечно долго. В вагоне всегда было темно. Высоко, под потолком, виднелась одна круглая дырка. Её открывали редко и только к вечеру. Спали все, сидя на полу. Ели зеленоватый горький хлеб с плесенью, да гадкую капусту, запивая водой из общего ведра. В углу было завешано тряпками отхожее место.

    Боль, духота и вонь часто бросали в забытье.

    Вагоны лязгнули друг о друга, вздрогнули и повалили всех сидящих. Двери с грохотом отворились. С улицы доносятся какие-то непонятные голоса. В проеме громкий повелительный голос приказывает выйти всем из вагона и вынести параши.

    Вышедших людей дальше двух шагов от вагонов не пускают. Люди оправляются тут же.

    Не знаю, сколько еще времени прошло от остановки до полного прекращения этого мучительного пути.

    В густом лесу, поросшем густой травой и мхом, были сброшены узлы. Людей семьями стали разводить по домам. Дома были бревенчатые с резким запахом сырости.

    Поселили нас в недостроенном доме. На стенах торчали клочья мха. В доме народу было много. Когда мы просыпались, взрослых уже не было. Все уходили на работу.

    Мужчины валили лес. Распиливали его на бревна. Топорами и скребками ошкуривали их. Кололи дранку для крыш. На высоких козлах большой пилой, похожей на прямоугольник, пилили доски. Женщины, подростки и дети драли мох. Собирали ветки и сучья в огромные кучи прямо у домов. Строился поселок. Поселок спецпереселенцев.

    В почти готовые дома, разделенные перегородкой, расселяли людей по две семьи. В каждой половине стояли обмазанные глиной большущие печи. В нашей – была еще и железная печка "буржуйка". Пол был не весь постлан.

    Проснулись утром. Слышали, собирают людей на поиски: кто-то потерялся в лесу. Оказалось, потерялась наша мама. Да и папу не видели давно. Много дней маму искали. Так и не нашли. Детский плач, голод и холод поселились у нас. А папа не приходил.

    Осталось нас четверо. Старший брат Павлик младших – Гришу и Маню посадил на печь. Печь была завешена с обеих сторон тряпками. Я забиралась сама. А Павлик куда-то уходил. Холодно...

    Надо топить печь. Но она такая большая... Подкатила чурку. Ползая на животе, сжав зубы, наложила дров. Стала зажигать их. Потянуло дымом, глаза слезились, из носа потекло. Дрова шипели, не зажигались. Слабые огоньки потухали. Концы у дров становились черными. А мне стало уютно, тепло.

    Гриша и Маня на печи, не переставая, плакали. Что мне делать? Полезла под печку. Набрала картошки. Нарезала и на слабых огоньках запекла её. Закопченые и горячие "печенки" складывала столбиком. Довольная, стала кормить. Маня, почти грудная, а Гриша старше. Он все плакал и плакал. Хотел есть. Я никак не могла его успокоить и... стукнула. Он заплакал еще громче. Схватила его, прижала к себе и громче его плакала сама.

    Вся в саже, с отполированными до блеска манжетами, ходила в школу, не сознавая того, какая я грязная.

    Спали мы на печи, свернувшись в один клубок, крепко прижимаясь друг к другу. Тихонько оставила их спящих. Незаметно от людей, пошла искать маму. Ходила вокруг деревьев и глубоких зарослей так, чтобы было видно дом. Горячо верила в то, что именно я найду маму.

    Под вечер, уставшая, подпухшая, с невидящими глазами от слез, вернулась домой. Почерневшая, холодная, открыто стояла печь. Гриши и Мани не было. Лежала вязанка дров и никого... Утром пришел Павлик. Сказал, что он уходит на заработки. Гришу с Маней взяли в ясельки. Осталась я одна в холодном доме.

    Заготовка дров и топка печи отнимают всё мое время. Бывало, одну чурку отпиливаешь целый день. Ширкаешь пилой, а режется в одну сторону, в сторону вылетающих опилок. Отпиленную чурку надо расколоть. А как? Ставила её и топором протюкивала щель. В неё забивала щепку в виде клина. Потом била до тех пор, пока не отколется "полешко" толще лучинки. Это я видела, так мужики кололи дранку. Правда, клинья там были железные.

    С радостью бежала в школу. Там была громадная железная печь, можно хорошо обогреться. Давали похлебку. Ребята пекли печенки. Они мне давали кусочек или два. А самое главное – я не одна. Здесь было счастье для меня. Училась ли я? Я здесь жила. Сидела на последней парте, слушала, но ничего не понимала. Все что-то говорят (по-русски), а до меня не доходит. Я почти не писала и не считала. Меня никто не упрекал, не выгонял. Я ни с кем не говорила. На перемене все играют – я в уголке. Как играть?

    О чем говорить? Не понимала я многого, да и в голову ничего не приходило. Все, что видела я, этим жила, этим и "училась".

    Иду домой, встречаются ребята и говорят, что нашли маму. Ужас и страх сжали меня. Тихонько подхожу и вижу перед домом, на прутиках, сделанных скамейкой, лежит в черном длинное тело. За слезами лица маминого не вижу. Подошла женщина ко мне и, обняв, повела к себе. Там я и ночевала.

    Утром увидела маму на полу. Вижу её глаза, а там ползают белые черви. Притихла... Женщины говорят, чтобы я расчесала ей волосы. Я села за маминой головой. Волосы, запутанные и мокрые, плохо расчесывались. Я боялась сделать маме больно.

    Пришел дядька, сказал, чтобы я пошла в конторку и получила муки 4 кг (давали на месяц). Мне указали на тропу в лесу. Я пошла...

    За спиной привязали мне мешок с мукою. Дали две мороженые, очень красивые, рыбины. Много раз видела их во сне! Их я завернула в полы жилетки. Жилетка была сшита из полотенца. Крепко прижала к себе и почти побежала обратно. Подхожу, мне говорят, что уже похоронили маму. Бросила все и бежать! Навстречу идут люди. Одна женщина схватила меня, успокаивая, повела назад. Так я и не видела ни похорон, ни могилы.

    Прошло время. Откуда-то пришел папа и принес грибов. Сварили, жарили в жестяном листе. Наелись, и чуть не умерли. Кое-как пришли в себя. Пекли "хлеб". Моя задача посушить и помять березовые листья. Муки немножко было. Склеили березовую труху. Стали катать колобки, а потом и печь их. Я подавала, вернее, садила на лопату, а папа в печь. Было высоко и неловко. Колобок чуть не упал. Папа стукнул меня лопатой по голове. За что?!! Вытерпела. Ночью он сильно заболел. Сидел у железной печки. Попросил завернуть ему цыгарку.

    Утром он оказался на полу, свернувшись в невероятной позе. Положили на нары. Два дня пролежал. Не говорил ни слова. Только хрипел. К утру третьего дня посинел. Вернулась из школы. Его нет! Похоронили... А где?! В доме никого. Кого спросить?

    В леденящем доме я одна. Углы стали покрываться инеем. Пол разворочен. Картошку, замерзшую, из-под печки кто-то унес. В доме никого не видела, а всё куда-то девалось...

    Меня переселили к кому-то. Устроилась у входной двери в уголке. Принесла с собою две "булки" и еще немного муки. Положила под голову и легла спать. Утром муки не стало...

    "Сытая" моя жизнь была только в школе. В очередной раз утром собралась туда, как пришла женщина. Сказала, чтобы я пошла в ясельки и забрала Гришу. Умер он. Это я восприняла как-то без особого внимания и тут же пошла.

    Принесла его и положила на своё место. Сама побежала в школу. Вернулась почти к вечеру. Гробик стоял на крыльце. Открыла крышку. Там лежал Гриша, Легла к нему. Он был холодный. Утром рано вышла на крыльцо. Посмотрела, всё на месте. Отошла к лесу. Нарвала зеленых стебельков брусники и положила их в гроб вокруг Гриши, Несколько дней гроб стоял на крыльце. Вернулась из школы, а его нет! Никто не сказал, что будут хоронить. Я больше не увижу его!

    Незаметно, вечером почему-то не стала видеть. Вечерами тоже собирались в школе. Ребята о чем-то говорили, играли, пели песни, читали стихи. Когда шла по улице, я еще видела. Когда села на скамейку, почувствовала, что темнеет в глазах. Ребят уже не вижу, но хорошо всех слышу. Поднимаю голову, вижу только желтое пятно вместо лампочки. Кто-то крикнул, что видно северное сияние. Все побежали, подхватили и меня. Показывают мне, а я и ребят не вижу, не только сияние. Молчу... Все кончилось... Стали расходиться. Ушли почти все, а я стою. Слышу, идет учитель. Говорит, что проводит меня. Нам в одну сторону. Он идет впереди, я плотно за ним. Мне видно одну полоску внизу. А в ней мелькают его пятки и мои носки. Он пошел дальше, а я осталась. Как мне быть? Ощупью пошла.

    Наткнулась на дерево, которое лежало сучьями в сторону нашего крыльца. Днем я хорошо видела и помнила. Сколько лазила по дереву, ощупывая каждую ветку, не могу сказать. Постепенно добралась до вершины, а тут стало светлее. Я вступила на крыльцо.

    Лесоруб взял меня в няньки. Отправлял нас дядька. У лесоруба было две лошади. Одна с седлом и сзади него перекинутые мешки с мукой и зерном. Меня посадили на мешки. Дядька передал лесорубу мои "пожитки": узелок с "булочкой" и куском полотна, мамину черную "керсетку" (кофточку). Откуда она взялась? Мы поехали. Вторая привязанная лошадь шла сзади. Я держалась за какую-то петлю. Ехали двое суток. К первой остановке приехали поздно вечером. Здесь "керсетку" хозяин на что-то променял. На что? Не знаю.

    Хозяйка встретила нас в доме с мальчиком на руках. На второй день, рано, напекли шанег с творогом и картофелем. Она вновь отправляла мужа на лесозаготовки. Больше в доме я его не видела. Хозяйка ходила на работу, занималась огородом. Я смотрела за мальчиком Валериком. Очень старалась и берегла его. Кормила, мыла, стирала, гуляла с ним. Хозяйка была довольна. Говорила я плохо и мало. Электронная версия historyntagil.ru. Не знала названий многих вещей. Как-то хозяйка попросила принести шабалу (шумовку). Я не знала, что это такое. Сказала, что нет её. Пришли обедать, а она берет с шестка и показывает мне. Стыд бьёт в лицо.

    Зрение у меня восстановилось. Долго жить в няньках я не смогла. Очень хотелось быть в школе и учиться. Уже прошла первая четверть...

    Ребята из этой деревни были на каникулах. Они убедили меня, что уведут в школу. Сказала хозяйке. Она стала собирать меня в дорогу. Из моего полотна пошила рубаху-станушку (верх полотняный, а низ из грубой мешковины). Мне уже уходить, а она не стала пускать. Просила, чтобы я осталась у них навсегда. "Будешь нашей" - сказала она. Подумалось: "Пока я маленькая буду вашей, а когда вырасту – стану чужой".

    Твердо сказала, что пойду учиться.

    В худеньких тапочках, без чулок, в рубахе, с надетой на неё жилеткой, пришла в школу села Гари. Поселили меня в школе за печкой на матраце, набитом соломой. Дело шло к зиме. Пришла ко мне седая учительница и сказала, что у кого-то есть вещи, еще хорошие, их можно носить. Я ничего не поняла. На второй день вызвали в учительскую. Там дали шубку, отороченную белой опушкой, поношенные рабочие ботинки и рыжую телячью шапку, с остро торчащим верхом. Мне стало тепло!

    Вскоре она опять принесла мне штанишки с длинными завязками вокруг талии, с обеих сторон, навстречу друг другу. Рубаху из мягкой ткани с коричневыми фигурками на ней. Черное платье из "чертовой кожи". Во всем этом я проучилась до седьмого класса. Учиться вроде старалась, а понимала мало. Мешало и незнание языка. Вместо слова "медведь" читала "Вэдмэдь" и т.д. Все смеялись, а я замолкала. Книг у меня не было, чернил тоже, редкими были тетрадь, ручка и карандаш. В классе книг тоже было мало. Одна, две, самое большее – пять. Чернила ребята приносили в разных пузырьках. Правда, у одного мальчика, Сережи Ливанова, была непроливашка! Где такую взял? Часто писали на старых книжках, или, если удавалось найти, сшивали тетради из каких-то конторских бумаг. Они были грязны. Их мыли, а подсушенные и проглаженные сшивали. Девочки и мне такую тетрадь сделали, хотя я писала мало. Учились бригадами. Один отвечал, а оценки ставили всей бригаде (семь, восемь человек). На разных уроках были разные бригады. Составлялись они добровольно. Меня часто брали в бригаду посильнее. На уроках литературы была у Сережи Ливанова. Он стихи писал девочкам в альбом. У меня никогда альбома не было и я их просто запоминала, но ненадолго. Никогда не знала, как найти абзацы или номера задачи. Всё это умели ребята. Но без школы жить не могла.

    Ярким моментом остался у меня рисунок волейбольного мяча с натуры, за что я получила единственную пятерку за всю учебу в школе.

    Сильным потрясением – стихотворение А. Некрасова "Плач детей".

    Создана детская коммуна из детей спецпереселенцев. Швейная и столярная мастерские, подсобное хозяйство. И две коровы были в ней. Все хозяйство вели дети. Выращивали овощи. Копали, сеяли, поливали и убирали. Была и столовая. Заведовали ею женщины из "вольных". Ребята помогали и в столовой. Мальчики ездили за хлебом. На карточку давали по 50 граммов, давали жмых, патоку. Руководил подвозом хлеба Андрей Колосов. Получали больше круглые булки. Тут удавалось ему прихватить еще две-три лишних. Он быстро делил между всеми. Андрей всегда меня держал в своем внимании. Он мне и запомнился ловким, быстрым, добрым. Правда, мальчики всегда заботились о девочках, предпринимая и такой риск. Но хлеба мы почти не видели, так как съедали его незаметно щепотками. Похлебку ели уже без хлеба. Коров доила самая умелая и опрятная из старших – Зина. Она и в столовой помогала на раздаче. К раздаточному окну я (помимо своего сознания) подходила последней. Еле дотягивалась подбородком. Зина часто, бывало, поскоблит по кастрюле и даст ложечку "лишней" каши.

    Коммуну почему-то скоро распустили. Ребята летом уходили к родителям. Я оставалась. Кормиться надо самой...

    Выручает кусочек мыла. Кто-то из ребят, уходя, оставил мне его. Открыто, в руках, понесла в село, чтобы сменять на картошку (с мылом было плохо). Женщина увидела и повела меня к себе. С поспешностью открыла подполье. Я даже испугалась! Она быстро нырнула и достала почти целое ведро картошки. И мыла брать не хотела. Спасибо! Таким добром повернулась ко мне эта женщина!

    Приходилось собирать валяющиеся на дороге в пыли капустные кочерыжки, которые и коровы не подбирали. Привлекали красиво закрученные очистки на помойке. Деликатесом тех лет была перегнившая и высохшая на весенних полях прошлогодняя картошка. Многие её собирали. Промывали, складывали в жестяные банки, заливали водой и запекали на огне. Из банки вытряхивали столбиком темную желейную массу. Ели с величайшим наслаждением! Счастливо она виделась и во сне. Молодые побеги, мягкие части стебля и корней разных болотных и лесных трав, ягоды различной спелости – все приходилось собирать. Особенно клюква, как вишня, хотя и кислая, поедалась охотно. Работая в колхозе, собирала колоски. Их обминала и ела зерна. Редко удавалось гороха попробовать. За съеденный корнеплод карамки (брюквы) строго наказывали выговором. "Платили" за работу похлебкой из карамки в колхозной столовой. Иногда давали солёные грибы, изрезанные ржавой червоточиной. Грибницу – с густо коричневым наваром. Зачерпнешь, а в ней половина черноголовых червей. Часто и голодать приходилось – по нескольку дней. Вначале есть хочется, а потом все становится безразличным. Лежишь и встать нет желания. Спасибо, выручали ребята!

    Один раз удалось с мальчиками сходить за шишками. Подошли к кедру. Постояли. Мальчики пошли в глубь леса, а я боялась идти. Посмотрела на кедр. Шишек много. Через веерообразные мягкие ветки забралась. Сбить шишку очень трудно. Я сбила три. Ноги и руки задрожали. Надо слезать, а я не могу. Густые ветки не дают возможности. Выбиваюсь из последних сил, но не могу. Решила прыгать, пусть даже убьюсь! Наклонилась, взялась за концы веток, а они... пригнулись к стволу. Зацепилась за него! Это повторялось по числу веток на стволе. Теперь можно прыгать! Долго лежала, глубоко зарывшись в сырой мох. На дрожащих ногах вернулась без единой шишки. Мальчики нашли меня и принесли уже обжаренные шишки. То было счастье!

    Лес в тех местах часто горел. Были низовые и верховые пожары. Низовой смердит долго... Он сжигает всю толщу почвы, до самой глины. Остаются кучи почвенной золы да древесный пепел. Не дай бог ветра, а дай обильного дождя.

    Верховой словно бандит-налётчик. С бешеной скоростью, яркими факелами вспыхивают кроны, стараясь обогнать попутный ветер. Каждое дерево раздевается без жалости. А почерневший лес, словно слезы начинает ронять горящие сучья, поджигая молодняк и траву. Страшное бедствие!

    В этой осенней стихии приходилось без особого труда находить уже готовые шишки. Бывало, увидишь еще дымящуюся. Вцепишься руками и зубами. Чешуйки вмиг отлетят в сторону. Потом с жадностью выгрызаешь мягкую сердцевину ореха. При этом руки оденутся в темно-сернистые перчатки. Видными останутся лишь подушечки пальцев.

    Около рта надолго приклеится венок чешуйчатого цвета. А ты радуешься, что удалось сделать еще запас на несколько дней. Дней выживания.

    Нестерпимо болит живот, частые позывы и невыносимая слабость. Еле переступила порог фельдшерского пункта и как по стенке сползла вниз. Бесконечными днями лежала на судне. Ела ли я? Давали сухари и чай. Сухари не ела, а сахар не рекомендовали. Всё ссыпалось в мешочки. Глоточками пила воду или просто смачивала губы.

    В соседней комнате лежала сильно опухшая больная женщина. Через проём двери мне её хорошо было видно. Она попросила каши. Ей дали. А она умерла с кашей во рту...

    Очень плохо стало мне. Глаза не открываются, наступило безразличие, но еще слышу. На дежурство пришла сестричка с дочкой, их я не видела. Сестричка подошла к тумбочке, положила руки, грудью оперлась на них и низко наклонилась ко мне. Долго она стояла так и... поцеловала. Как под током встрепенулась я! Почувствовала, что кругом есть люди. Я должна жить! Тут наступила какая-то покойная тишина. Оконным лучом засветило солнце.

    Этот единственный поцелуй вызвал во мне силы к борьбе за жизнь!

    К вечеру сестричка вновь пришла и принесла теплую, воскового цвета, картофелину. Я откусила и съела кусочек. Наступил день выписки. Вышла в сени, спустилась на две ступеньки вниз. Назад подняться не могу. Всё, падаю. Вылезла на четвереньках.

    К школе три километра шла целый день. При малейшей ямке, как ветром сдувало с ног.

    Девочки уже в постелях, вели на разные темы разговоры. Вдруг одна девочка вскочила на подоконник огромного уже темного окна. "Домой! Домой хочу!" - кричит она и тут же открывает раму. Второй этаж. Девочки схватили её и положили на место. Постепенно все утихло.

    В село, уже к весне, приехали манси на оленьих упряжках. Был какой-то слёт. Видимо, готовился концерт. Меня пригласили в радиоузел с тем, чтобы я прочитала стихотворение А. Некрасова "Плач детей". Начали. Всё идет как надо... и вдруг, в глазах стоит яркая картина тяжелого труда детей. "Колесо чугунное вертится и гудит..." Опомнилась, а трансляция остановлена. Но концерт шел.

    Видела, как гости танцевали, изображая охоту на зверя. У мужчин и женщин были заплетены волосы в мелкие косички вокруг головы. На меховых одеждах нашиты разноцветные полоски. Количество их и цвета у всех были разные. [1]

    Потом они купались в пушистом мягком снегу. Снег был ярко-режущей белизны. Я любила этот снег.

    Подошли девочки. Сказали, что поведут меня в детский дом. Там моя сестричка Маня. Где он? Мне не говорили. Пришли. Нянечка вывела черноглазую на худеньких ножках девочку. Я обняла её и мы сели на солому так, будто хотим ехать на санках. Она впереди. Я крепко прижала её к себе и... обе долго плакали. Потом сидели молча, обнявшись. Она не умела говорить, а я не знала о чем. Няня только сказала, что Маня ждала меня с коровой. Возможно, её утешали так?.. Здесь её я видела в последний раз. Куда она потом девалась, я не знаю.

    Сговорились мальчики и девочки, что пойдут за картошкой. Куда? Меня не посвящали. Решила, должна же и я вносить свой "вклад" в общее дело. Пошли. Сзади всех я. Не заметила, как оказалаcь одна. Вдруг навстречу бегут девочки. Мигом все скрылись... Теперь несутся мальчики из "вольных". Наших никого не видно. Вернулась...

    Утром иду по селу и слышу крики: "Воровка! Воровка!" Стало ясно. Вечером меня хорошо приметили по белой оторочке на шубке.

    Отросли волосы. Пошла к парикмахеру сделать стрижку "под польку". Мужчина был худощавый, красивый и добрый. Посадил. Сделал стрижку. Потом повернул лицом к большому зеркалу, а другим в его руках показал мне затылок. О, ужас! Каждый волосок, как серебром, усеян гнидами. Он участливо, по-отцовски, тихо сказал, что нужно вымыть голову и следить за ней.

    Вместе с учениками учителя готовили спектакли "Бедность не порок" А. Островского. Я ничего не знала. Наступил день премьеры. Девочки подбежали ко мне и потащили за "кулисы". Подошла Зина Трофимова. Меня быстро умыли, надели кофту и сарафан, причесали. Ловко завернули у платка кайму с цветочками и крепко повязали мне на голову. Тут же дали роль. Без слов (точно по мне). Во время грома я должна была затрещать трещоткой...

    После спектакля стали фотографироваться. Меня поставили на перевернутое ведро. Низко и ведро качается. Принесли высокий стул. Вот я со всеми, Я артистка.

    Ранним утром все убежали в столовую. Я не успела, и старшая девочка задержалась. Она перебирала какие-то пузырьки. "Думаешь мне не выпить?" – сказала она. Я ничего не поняла и скорей побежала на завтрак. Когда вернулась, её уже отпаивали молоком. Что она выпила – не знаю.

    В третьей четверти наш седьмой класс стал сильно редеть. Ребята куда-то выбывали. Подходят ко мне большие мальчики, один из нашего класса, двое из другого и сказали, что в области идут стройки и там есть школа... Можно выучиться, есть общежитие и кормят. Они уходят. Раздумывать мне нечего. Я иду! Добираться к поезду на Нижний Тагил пришлось по болоту. Вода мне чуть ли не по горло. Я оступилась и схватилась за кочку. Она пошатнулась и потянула меня под себя. Я уже захлебнулась. Быстро подскочил мальчик и подхватил меня. Он вынес меня на твердое место.

    Показались дощатые бараки, забрызганные грязью. Вдоль шла дорога [2]. Вошли в барак. Мальчики встретились со взрослыми, поговорили. Потом подошли еще какие-то мальчишки. Всем нам дали наматрасники и наволочки. Мы пошли и набили их стружками. Спать на таких матрацах было хуже. Грубые стружки впивались в бока. Впоследствии стружка превращалась в труху. Такой матрац трудно было перевернуть. Заправку же требовали с растравленными матрацами и взбитыми подушками. Одеял и простыней не было.

    Началась учеба. Изучали процессы и приобретали навыки бутовой и кирпичной кладки. Познавали, по чертежам, хитро-строгие сплетения арматуры. Везде нужно иметь большую силу. У меня её не хватает, да и ростом мала. Меня перевели в столярную мастерскую.

    Вызвали в какой-то кабинет. Посадили за стол. Дали карточку-тест. На ней нарисованы всевозможные линии – параллельные прямые, кружочки, линии, то сходятся в одну точку, то пересекаются, то проходят через кольца, то нарисованы в виде лестниц. Надо всё это "распутать", ответить на вопросы, тут же написанные. Видимо, я в какой-то степени справилась.

    В столярной мастерской отдельно изучали теорию, связанную с разнообразием пород и особенностями строения деревьев.

    Практические дела осваивали на верстаках. Вел их мастер-инструктор высокого класса. Милейший человек (узнать бы его фамилию). Он вел две группы: группу столяров-плотников и столяров-краснодеревщиков. Я была во второй. Материал выдавался прямо из сушилки, почти без сучков. Мы освоили все виды обработки древесины, клейку, фанеровку и полировку. Работы выполнялись с помощью личного инструмента, вручную. Мне всё нравилось и как-то всё удавалось. Особое наслаждение вызывал момент, когда из-под твоего фуганка закручивалась прозрачная поющая стружка. По её звуку понимаешь, как заточен инструмент, какая поверхность получается при обработке. Делали полумягкие стулья. Один, сделанный мной, был поставлен моими руками в кабинете управляющего "Тагилстроя" Царевского.

    Было раннее пасмурное утро. Во дворе стояла легковая машина "Эмка", Подошел ко мне мужчина и сказал, чтобы я отобрала стул своей работы. Мне понравился один с лучшим рисунком древесины и красивой расцветкой баракана. Его поставили в машину. Туда же села и я. Машина остановилась на Федориной горе у двухэтажного здания. Я вышла из машины. Кругом было сыро и грязно. Осторожно подошла к крыльцу. Электронная версия historyntagil.ru. Стул нёс мужчина. Когда поднялись на второй этаж, где находился кабинет управляющего, мужчина передал мне стул и открыл дверь. Вошли в кабинет. М.М. Царевский взял у меня стул, поставил на пол и поздоровалоя со мною за руку. Потом спросил, как бы сомневаясь, я ли его делала? Снова взял стул в руки и внимательно рассматривал его со всех сторон. "А как эти закругления делаются?" - спросил он. "Всё делаю вручную, точно по чертежу, начиная с выпиливания ножек по лекалу? - ответила я. Выслушав ответ, он продолжал смотреть ещё несколько минут. Потом поставил стул и поблагодарил меня. На этом встреча наша закончилась. Управляющий был невысокого роста, в темно-сером костюме с Орденом Ленина на лацкане пиджака. Я первый раз видела орден.

    После учебы два мальчика и я получили четвертый квалификационный разряд. Высшим был шестой. Передали нас на работу в ДОК. Из первых своих заработанных 5 рублей была сделана первая покупка. За рубль и двадцать копеек приобрела белые парусиновые полуботинки на резиновой подошве без каблука. Порадовалась и положила под подушку. (Это одно из мест, где я могла хранить свои вещи). Пришла с работы, а их украли вместе со справкой об учебе. Слёзы, долго не могла успокоиться. На работе поступил большой и громоздкий заказ (шкафы). Я с заданием еле справлялась. Тяжесть на работе и горечь потери я уже вынести не смогла. Ушла, и в течение трех месяцев скиталась по улицам города (Н. Тагила). Весна 1936 года...

    Осень надвигается...

    Очень скупо трачу оставшиеся у меня деньги. Только на хлеб. Потом и они вышли.

    Выручает случай. В кювете строящегося трамвайного пути нахожу грязный рубль. Это же радость! С чистой совестью иду тратить его. Он ничейный, он мог сгнить.

    Полураздетая, голодная и без документов пришла в Гороно. Встретила меня инспектор Постылякова Наталья Янсовна. Я кое-как объяснила её, что пришла устроиться на курсы. "Тебе в детский дом надо", - сказала она без внимания ко мне, с видом уже решенного вопроса. Почти с ужасом возразила я, что в детский дом идти не хочу! Хочу учиться!

    Закончилась учеба. Направили меня в мае 1937 года на работу в детский сад № 2 (во дворе школы № 32). Заведующей была Введенская Елизавета Аркадьевна. Жила я в детском саду. Вместе со мною учились, а потом и работали Нина Кусакина и Тася Печеркина. Все работники относились ко мне хорошо. Многому я у них научилась. Все свободное время тратила только на чтение.

    Поступила в педучилище на вечернее отделение. В 1939 году получила паспорт и трудовую книжку. Подросла, начала оформляться в девушку. Купила себе подходящее по цене мальчиковое черное пальто, беретку, туфли, в комиссионном магазине. Белую кофту сшила мне мама Гали Артымук (с Галей учились вместе). Во всем этом закончила в 1940 году педучилище и встретила войну.

В.Т. Слипченко (справа) с подругой, кон.1930-х годов

В.Т. Слипченко (справа) с подругой, кон.1930-х годов

    [1] По этим полоскам манси могли определить, к какому роду принадлежит человек, (примечание Е.А. Гаджиевой, научного сотрудника музея-заповедника).

    [2] Позже я узнаю, что это была I площадка Тагилстроя.

* * *

    Детская зрительно-картинная память очень цепкая. В ней шло как бы "складирование" картин прожитого.

    Судьбе, видимо было угодно через шестьдесят лет вернуться к безрадостным картинам своего детства. Просматривая их заново, я могу в какой-то степени восстановить то, что мои родители имели хорошо обставленный кирпичный дом под железом. Фруктовый сад, пасеку, бахчевые, занимались хлебопашеством, имели животных и надворные постройки.

    С малых лет я часто болела. К сожалению, болезни преследовали меня всю жизнь. Перед высылкой отец мой был посажен. Встретились мы только в вагоне. Привезли нас в поселок спецпереселенцев Пелья Гаринского района из Полтавской области в 1930 году. Все взрослые работали на лесозаготовках под присмотром коменданта. Ежедневно велась отметка. Никто не имел права без разрешения отлучиться. Несмотря на это, мой папа решил сбежать. Его поймали, долго держали в комендатуре и жестоко избили. В его отсутствие умерла мама. Из комендатуры папа вернулся сильно больным. Со мною он пробыл несколько дней и умер. Умер и младший брат. Старший брат ушел на заработки, а младшая сестричка была на попечении в ясельках. Впоследствии мы трое растерялись. Все мои попытки разыскать их не увенчались успехом. Я много лет бредила тем, что в каждом ребёнке видела свою сестричку.

    Итак, я осталась одна.

    Все мои желания были направлены на выживание – поесть и не замерзнуть. Какая-то неизвестная мне жизнь была где-то и не осмысливалась мною никак. Всё, не касающееся моего существования, отметалось. Душевное равновесие во мне вызывала природа. Хорошо помнятся солнечные дни, яркое разнообразие красок природы, сердечная щедрость и богатство добрых людей.

    Особо хочу остановиться на моей соученице Зине (Зинаиде Петровне Трофимовой). Она была старше меня, выделялась опрятностью и привлекательностью. Доброжелательный взгляд её серо-голубых глаз всегда располагал к себе. Она хорошо пела, играла на гитаре. Очень ловкая в любом деле.

Зина Трофимова (справа) и Валя Слипченко 1934 год

Зина Трофимова (справа) и Валя Слипченко 1934 год

    В дни моего одинокого детства она была "тайным" опекуном, а позднее духовным наставником. Наши школьные годы переросли в духовное родство. После разлуки в 1934 году суждено было нам встретиться вновь в 1942 году. Многие пробелы в моей памяти она восстановила. Вот один из них:

    Трофимова Зинаида Петровна, 1915 года рождения:

    "Мои родители были раскулачены и высланы с Курганской области Юргамышского района с. Кипель в 1929 году на Урал. Год прожили мы в бараке лесоруба Ереминского района Свердловской области. В 1930 году нас перевезли в спецпосёлок Пелья Гаринского района Свердловской области.

    Сюда же прибыли еще спецпереселенцы с Полтавы. Наша семья поселилась на краю посёлка. Против нас в дом поместили новеньких. Прошло время и мы, дети, идя по лесу, нашли умершую женщину. Она оказалась из этого дома прибывших. Хоронили её без гроба, наскоро вырыв неглубокую яму. Я была на этих похоронах и хорошо помню, как из могилы осталась торчать тряпка, в которую её завернули. Тут из родных покойной никого не было. Но у неё были дети, и в школе я училась с дочерью умершей. Фамилию её я еще не знала. Позже, когда мы учились в гаринской школе для спецпереселенцев, я узнала её фамилию – Слипченко.

    Девочка осталась одна и вынесла всю тяжесть сиротской доли (голод, одиночество, боль и унижение), но не сломалась, всегда стремилась к свету, знаниям.

    А о том, что мы нашли её маму в лесу мертвую, я никогда ей не говорила. Но я, как могла, помогала ей и опекала её. Так вместе со Слипченко Валей мы проучились в одном классе до 1934 года. В 1934 году наша семья завербовалась в Губаху Кизеловского района Пермской области. Тут наши пути разошлись.

    В 1938 году мы приехали в г. Н. Тагил. А в 1942 году я и Валя Слипченко случайно встретились и больше уже не расставались."

* * *

    Я много лет работала с детьми и твердо убеждена: обездоленное одинокое детство, как затяжная болезнь надолго отбрасывает человека от возможности своевременно встать на ноги.

В.Т. Слипченко.

    Валентина Тимофеевна Слипченко родилась на Украине в 1921 году в крестьянской семье. В 1930 году прибыла с высланными родителями в село Гари Свердловской области.

    В 1934 году по распоряжению местных органов НКВД была направлена на учёбу в Нижний Тагил в школу строительного ученичества (позднее - ФЗУ), где получила специальность столяра-краснодеревщика,

    В 1937 году закончила курсы дошкольных работников при ГорОНО Нижнего Тагила и работала в детских садах города, а в 1940 году, по окончанию вечернего отделения Нижнетагильского педучилища, - в начальных классах железнодорожных школ № 38 и 39. Накануне войны прошла одногодичные курсы медсестер, получила звание младшего лейтенанта медслужбы с правом работы в госпитале в полевых условиях. Работала в сандружине по организации госпиталей в школах № 6, 23, 33, санатории Руш, а позднее операционной сестрой.

    В 1945 году поступила в учительский институт. В 1950 году была направлена в школу профсоюзов при ВЦСПС. Позднее училась в Свердловске в институте марксизма-ленинизма при обкоме ВКП(б).

    С 1947 по 1977 г. работала в детских домах №1 и №2 воспитателем, учителем, завучем.

    С 1977 по 1992 г. работала в бухгалтерии Нижнетагильского аптекоуправления.

    В настоящее время на пенсии.

Валентина Тимофеевна Слипченко, 1970 год

Валентина Тимофеевна Слипченко, 1970 год

Главная страница