На военных дорогах

Молодцы!

    Мы ехали по шоссе Москва-Ленинград, не обращая вникания на сигналы регулировщиков. При приближении контрольно-пропускного пункта (КПП) генерал Густишев обычно говорил шофёру: "Давай, давай! Ну их! Мне нужно спешить! "Шофёр уже привык к этим наставлениям генерала и при приближении очередного КПП только косил глаза на него, а он повторял неизменное. "Давай! Давай!"

    Проехав Крестцы, вскоре свернули в сторону. Дорога пролегала по густому ельнику, заметно избегая открытых мест. Подъезжаем к КПП. Через дорогу большой транспарант: "Стой! Предъяви документы!" На дороге девушка в полушубке с флажком подаёт знак. "Остановиться!" Шофёр притормаживает и косит взглядом на генерала. А он опять неизменное: "Давай! Давай!"

    Объехав регулировщицу впритык, продолжаем путь. Послышалось своеобразное пощёлкивание и треск автоматной очереди. И тут же взвизгнули тормоза, машина юзом проползла несколько метров и встала поперёк дороги.

    К машине бежали двое.

    – "Товарищ генерал! Разрешите документы!" – потребовал подбежавший сержант с нашивками на гимнастёрке за ранение. Регулировщица стояла невдалеке с автоматом на изготове. Шофёр подал документы, а чаерез несколько секунд послышалось: "Счастливого пути, товарищ генерал!"

    Мы тронулись, но проехав буквально несколько метров, генерал вскрикнул: "Стой!" Опять взвизгнули тормоза. Генерал вышел из машины и закричал: "Сержант! А ну оба сюда!" Мы с адъютантом генерала тоже вышли из машины. Запыхавшись, подбежали сержант и девушка, и оба хором доложили: "По вашему приказанию, товарищ генерал!" Генерал, приняв, как мне показалось, какой-то неузнаваемо торжественный вид, скомандовал: "Смирно!" Оба регулировщика и мы с адъютантом вытянулись невольно по стопке "смирно". А генерал торжественным голосом, может быть, вспомнив лихую конницу, которой командовал в гражданскую войну, по-кавалерийски протяжно произнёс: "За бдительность и отличное выполнение своих солдатских обязанностей от лица своей службы объявляю благодарность!" – "Служу Советскому Союзу!" – послышалось в ответ. Генерал скомандовал: "Вольно!" Ещё не смолкло эхо: "Вольно...,льно...,но", а генерал изменившимся голосом, обращаясь к девушке, сказал: "Плохо стреляешь, дивчина! Плохо! Даже в машину не попала... " – "Недавно в армии, ещё научусь", – оправдывалась девушка. Генерал попрощался с обоими за руку, что-то тихо прошептал девушке на ухо, на что, смутившись, она ответила: "Спасибо!"

    Дорогой, не обращаясь ни к кому, генерал нет-нет да и опять скажет: "Молодцы! Ей-богу, молодцы! Генерала заставили подчиниться!" Это не то что растяпы у Валдая или Крестцов – эти не растеряются."

    Через несколько минут мы были на КП командующего фронтом, С обратным выездом задержались. Оказывается, не так уж плохо стреляла девушка. Задний скат пришлось сменить.

    На обратном пути шофёр аккуратно останавливался на каждом КПП. А генерал часто приговаривал: "Молодцы! Ей-ей, молодцы! Генерала заставили подчиниться!"

Это было под Старой Руссой

    В июне-июле 1942 года генерал Густишев проводил инспекционные поездки по соединениям, находящимся во втором эшелоне обороны. Приехав в 43 гвардейскую Латышскую дивизию, генерал попросил оседлать пару добрых коней. Оставив машину с шофёром и адъютантом, приказал мне сопровождать его. Это было невдалеке от города Старая Русса, занятого немцами.

    В воздухе несколько немецких самолётов. Из них непрерывными струями сыпались какие-то мелькающие чёрные точки. Понял, что это такое, когда кругом появились хлопки разрывов. Инстинктивно соскочив с лошали, нырнул в ближайший окоп. Когда разрывы удалились, выглянул из окопа. Генерал спокойно сидел на лошади, держа за поводья и мою. Весь вымазанный в глине, я вылез из окопа, ожидая заслуженного порицания. А генерал обычным спокойным голосом сказал: "Ну, герой, поехали! "И подал мне поводья.

    Дорогой как бы в оправдание я сказал: "Товарищ генерал! Но ведь так убьёт ни за что ни про что" - "Дорогой мой! Каждой пуле кланяться – скучно воевать будет". После минутного молчания добавил: "То, что простительно одному, негоже для другого и непростительно для третьего. Ну, хватит философствовать, поехали быстрей". И мы крупной рысью поскакали дальше.

    В тревожные бессонные ночи иногда перед глазами промелькнёт до мельчайших подробностей зафиксированная в памяти картина....Кругом расщеплённые, иногда оголённые совершенно стволы деревьев с отметинами осколков снарядов и мин. И среди этих деревьев множество землянок, дзотов, часто забросанных ветками деревьев, иногда под сетями маскировки. Зигзагами многочисленных траншей и ходов сообщений, площадки для ПТР, пулемётов и других огневых точек. Везде копошатся люди. Низко-низко безнаказанно летят с полдюжины громадных самолётов со свастикой на крыльях. Из их чревов сплошной струей вылетают мерцающие точки. Кругом белые хлопья разрывов противопехотных гранат.

    И на фоне этой панорамы силуэт генерала на коне как символ бесстрашия и самообладания.

    Мне не стыдно признаться сейчас, почти через полстолетия, в своём малодушии. Я уверен, что не только я, но и сотни солдат и офицеров, которыми обильно была заселена эта высотка, после преподанного урока самообладания стали многократно смелее и увереннее.

Латвия. Лето 1944 года

    Стояли погожие летние дни. Куда не кинь взгляд, кругом живописные хутора с ровными полосками ухоженных посевов, изумрудных трав и небольшими аккуратными рощами. Непривычно тихо, уютно и красиво. По всему видно: война не коснулась этих мест, удалённых от больших дорог. Было как-то обидно и почему-то стыдно за молодую девушку, капризно расплакавшуюся из-за нескольких цветков, помятых на её клумбе. У этой клумбы провели ночь офицеры штаба, используя борта клумбы вместо полушки. И мы все так старались не помять цветов, не помышляя кому-то угодить, а просто любуясь красотой, как чудом, и одновременно удивляясь сохранности и ухоженности во времена, когда всё подчинялось одному девизу: "Всё для победы!"

    Обстоятельства сложились так, что от хутора, где мы ночевали, по полевой дорожке пошли вдвоём. Моим попутчиком был старший лейтенант Архипов Иван Архипович, мой приятель, агроном. Располагая временем, мы остановились у небольшой речушки. Помылись, сполоснули и подсушили портянки и носовые платки. Несколько минут блаженно полежали на зелёной лужайке. И, конечно, как всегда в такие свободные минуты, пофантазировали: "Когда кончится война, то я..."

    После такой приятной и ободряющей процедуры резво прошли пару километров. И опять маленькая, соблазнительная своей прохладой и зеленью речушка.

    - "Вот здесь и устроим перекур", - сказал старший лейтенант и уселся на бережок.

    - "Будем курить вон у той рощицы", - ответил я и сам про себя удивился необоснованному изменению желания своего и товарища.

    - "Что ж, начальству надо подчиняться, - недовольно буркнул старший лейтенант и, догоняя меня, пробурчал: "Ты, Павло, сегодня какой-то..." Последние слова заглушил сильный взрыв. Оглянувшись, мы увидели в воздухе обломки машин, человеческие фигуры и ещё что-то непонятное в фонтане пыли, камней, земли. Там, где несколько секунд назад сидел на бережке мой приятель, дымились пылью развалины моста, валялись обломки машины и бездыханно лежали или корчились в предсмертных судорогах несколько человек.

    ... Какое-то необъяснимое чувство и немотивированный поступок отвели от нас погибель. Такое на фронте случалось не раз.

О долге, чести и совести

    Боевые части нашей 115 стрелковой Холмской ордена Красного Знамени дивизии успешно продвигались вперед. Ухоженные поля и перелески Латвии, погожие июльские дни, насыщенные опьяняющими запахами трав, настраивали на созерцательный лад, как будто бы война с её психическим напряжением уже нереальное и прошлое.

    Штаб дивизии расположился на окраине маленького хутора у опушки значительного лесного массива, редкого в здешних местах. Вокруг хутора в 150-200 метрах полукольцом расположились строения для хранения сена, наподобие наших сараев. В Латвии скирдовать сено не принято. Одну из таких построек, заполненных сеном, занял отдел кадров и офицерский резерв дивизии. После длительного перехода и нестерпимой жары все свободные от службы офицеры блаженствовали на сене в сарае. А я, устроившись около сарая, принялся печатать проект приказа. Дежурный офицер и автоматчик бродили вокруг, завидуя находящимся в сарае и мечтая о скорой смене.

    Увлёкшись работой, я не увидел, а почувствовал, что около меня кто-то стоит. Не поднимая головы, подчёркнуто вежливо спросил: "Что вы хотели?" Неожиданный ответ на ломаном русском языке заставил меня вскинуть голову: "Мы хотим в плен".

    Передо мною стояли заросшие рыжей щетиной двое в немецкой военной форме. Видя моё изумление и считая, что я не понял их ответа, оба солдата, как по команде, подняли руки вверх, повторяя: "Мы хотим в плен".

    Автоматчик и дежурный, не одолев соблазна, находились в сарае.

    Я ещё не закончил переговоров об условиях и деталях сдачи в плен большой группы солдат немецкой армии, ожидавшей возвращения парламентёров в лесу, как прискакал конный связной с приказом начальника штаба дивизии: "Связь с боевыми частями потеряна. Приказываю всем отделам штаба сосредоточиться у высотки южнее хутора и занять круговую оборону. Исполнение немедленное".

    В сложившейся обстановке я сделал то, что считал правильным. Одного солдата отпустил, чтобы он привёл в плен остальных. Другого оставил в заложниках, поручив одному из офицеров резерва отконвоировать его в разведотдел дивизии.

    Через полчаса офицерский резерв уже занял свой сектор в круговой обороне. Когда начало смеркаться, мы силой оружия не подпустили близко группу солдат, идущих с поднятыми руками.

    Больше всех волноваться пришлось мне. Я обещал этим солдатам через посредника разоружить их и направить в тыл. Но в изменившейся исключительно опасной обстановке я не мог, не имел права и не хотел доказывать начальнику штаба, что это уже не враги, а солдаты, сложившие оружие. Для этого слишком мало было оснований и никаких гарантий. Главное – мы были очень уязвимы. А пленение или захват врагами штаба дивизии – это прелюдия к разгрому её боевых частей. Поэтому я не мог рисковать. Необходимо отвести возможную угрозу жизни нескольким стам моих братьев по оружию пусть даже ценою гибели десятков бывших врагов, а, может быть, ещё и настоящих – так пришлось думать тогда.

    Вспоминая об этом эпизоде, иногда чувствую угрызения совести. Оправдано ли это мучение? Если это были солдаты, решившие сдаться в плен, то они меня посчитали подлецом. А если всё-таки это были враги, жестокость, коварство и хитрость которых безмерна, тогда я и все мы поступили правильно. Да! На войне случалось всякое.

Предчувствие? Что это такое?

    В оперативную группу штаба дивизии на этот раз входили старший помощник начальника оперативного отдела штаба дивизии майор Шведов, бесшабашный московский балагур; начальник дивизионной разведки, бесстрашный и удачливый майор; начальник связи, угрюмый и молчаливый великан в чине капитана, три офицера из офицерского резерва, пять автоматчиков и я. Обычно в состав опергруппы входил и начальник инженерной службы майор Ревазов, но на этот раз вообще не было представителей от сапёров. Оперативная группа в указанном составе вечером получила задание: "В районе, приближенном к дислокации боевых частей, подобрать место для командного пункта. Срок – три часа. О выполнении выслать боевое донесение с места будущего КП, где и ожидать дальнейших указаний".

    Учитывая боевую обстановку и дислокацию наступающих боевик частей дивизии, а также ограниченность времени для выполнения задания и надвигающуюся темноту, старший оперативной группы майор шведов решил: "Следовать не по дорогам, по которым прошли боевые части дивизии, а срезать угол, этим выигрывается два километра пути и время". Это решение было рискованным, поскольку увеличивалась опасность подорваться на минах, но, чтобы уложиться в срок, другого выбора не было.

    Подходя к господскому дому, предварительно намеченному на карте для размещения КП, по ряду признаков мы все заметили, что наши части здесь не проходили. А войдя с различными предосторожностями в помещение, удостоверились в правильности предположения. Недопитые рюмки с шнапсом, различные закуски на столе, добротно натопленные комнаты свидетельствовали, что немцы отсюда ушли не раньше, чем мы вышли из штаба. Причём ушли внезапно и поспешно. Нельзя было исключить, что немцев вообще нет в этом хуторе. Рядом загорелось какое-то строение. Безусловно, это был вражеский сигнал. Но сигнал чего?

    С офицером из резерва и двумя автоматчиками было послано короткое донесение начальнику штаба дивизии полковнику Андрееву: "КП намечено на XI хуторе. Но данные оперативной карты не соответствуют дислокации наших частей. Подробности устно".

    В создавшейся ситуации нужно быть готовым к любой неожиданности и не ослаблять бдительности. Решили остановиться на ночь в большом зале, окна которого выходили в сад. К залу примыкало несколько небольших комнат. Двери во внутренние комнаты и наружу забаррикадировали мебелью. Распределили, кто за какими окнами и дверями наблюдает, а в случае необходимости и обороняет. Нам с капитаном из резерва достались два окна, между которыми стояла кушетка. Капитан решил эту кушетку поставить к камину и попросил меня помочь её перенести. Я категорически возразил против перемещения кушетки. Аргументы сводились к следующему: у печки пригревает, и можно невольно заснуть. А спать сегодня нам абсолютно противопоказано. А если, не дай бог, придётся выпрыгивать из окна, то кушетка хорошая подставка.

    Ночью было много треволнений. Трагическое и комическое часто стоят рядом. В полночь услышали у дома шорох и приглушённый говор. Кто-то пытался открыть дверь. Потом громкий стук и требование открыть двери.

    Майор громко спросил: "Кто вы? Что вам нужно? Назовите командира или старшего!"

    В ответ послышались угрозы, ругань. Басистый голос предлагал: "Да что церемониться с власовцами? Брось лимонок в окно, пусть угощаются!"

    Оказалось, что это разведка одного из полков нашей дивизии. На нашей же оперативной карте значились боевые порядки этого полка.

    Но вот наступило утро. Приезжает начальник инженерной службы дивизии майор Ревазов, в прошлом художник-декоратор Сталинградского театра, фаталист до мозга костей. Как-то летом мы принимали оборону у одной дивизии, подлежащей отводу во второй эшелон. Сверяя схему расположения инженерных сооружений с фактическим наличием и состоянием их, как и положено, идём по ходам сообщения. А майор Ревазов чинно вышагивает по брустверу траншеи. Слышен свист и щёлканье одиноких пуль. Явно вражеский снайпер охотится за ним, а майор идёт открыто и заклинающе бормочет: "Нет! Нет! Ты меня не возьмёшь!"

    Как только этот майор вошёл, он закричал: "Друзья мои! Не с места! Выходить наружу осторожно, не задеть что-либо. Здесь всё заминировано".

    Оказалось, что в подвале здания склад мин и снарядов. Склад же заминирован. Самое драматичное состояло в том, что достаточно было сдвинуть с места кушетку, тысячи снарядов и мин превратили бы дом и всё, находящееся в нём, и поблизости, в груды хлама и пепла. Намётанный взгляд опытного сапёра сразу остановился на небольшой проволочке на одной из ножек кушетки.

    Когда мы вышли из здания, майор Шведов сказал: "Ну, что ж, друзья! Опять ведь мы не поддались окаянной. Но надо признать, случайно вы избежали её лап".

    Капитан из офицерского резерва несколько раз повторил: "Какое предчувствие! Уму непостижимо!"

Тильзит – первый вражеский город

    На рассвете 20 января 1945 года части 115 стрелковой Холмской ордена Красного Знамени дивизии, входившей в состав 43 армии, форсировали по льду реку Неман и штурмом овладели городом Тильзит. Тем самым боевые действия Первого Прибалтийского фронта были перенесены в Восточную Пруссию, рассадник прусской военщины.

    Здесь, в 1941 году под прикрытием договора о ненападении фашистская армия накапливала силы для нападения на Советский Союз.

    Отсюда 22 июня 1941 года двинулись на просторы нашей страны орды захватчиков, сея вокруг смерть и разрушение. Но что посеяли, то и пожинают. Близился час возмездия за всё зло, совершенное фашистами на советской земле. Немцы ещё яростно сопротивлялись, грозили применить чудо-оружие, раскидывали тучи листовок, описывающих немецкий рай для добровольно сдавшихся. Но всем уже было ясно, что катастрофа неотвратима, это уже понимали и сами немцы.

    Странно и жутко было видеть большой этот город пустым. Офицеры штаба с ротой автоматчиков осматривали тильзит, а передовые части уже выходили к его западной окраине. Островерхие крыши домов, непривычные русскому глазу, бесконечная паутина сетей маскировки, подозрительная тишина – всё это настораживало, на каждом шагу напоминало, что ты на земле врага.

    Мы подошли к дому, на третьем этаже которого едва заметно вспыхивал и гас какой-то огонёк. Вход с улицы вёл во второй этаж, в громадный зал. Мы оказались в магазине игрушек. После трёх с лишним лет жизни в окопах, траншеях и землянках, болотах и лесах, после заросших бурьяном и крапивой сёл Белоруссии, после встречи с похожими на скелеты детьми, выходившими навстречу солдатам на всём пути от верховьев Волги до берегов Немана, после ежедневных ужасов войны – царство игрушек казалось невероятным и сказочным.

    Игрушки, приносящие радость ребятишкам, вызывающие их миную улыбку, невольно переносили нас на далёкую родину, к своим детям, возможности видеть и ласкать которых мы были лишены столько лет. И, конечно, старший лейтенант Димитрук вспомнил своих детишек, о гибели которых он узнал, освобождая свою деревню. На развилке дорог, где она стояла, остались только развалины печей, поросшие репьём и крапивой. тогда он поклялся со слезами на глазах: "За это я отомщу многократно!"

    Разноцветные мячи и шары, автомашины и паровозы, куклы в нарядных платьицах и спортивных костюмчиках и мне напомнили о дочке на далёком родном Урале. С горечью подумалось: "Твоему папе, твоей маме, всему твоему народу не до игрушек. Но придёт время, моя дорогая дочка, и ты будешь иметь игрушки. Возможно, ты никогда не получишь их из рук твоего папы, но что получишь, за это я ручаюсь. Дошли до Восточной Пруссии, дойдем и до Берлина! Знаю, что не все, но дойдём!"

    Наше внимание привлекли тщательно отделанные детские пистолеты (позже, при капитуляции, "вальтеры", похожие на эти игрушечные, с изящными монограммами, выкладывали немецкие генералы), всех систем автоматы, пулемёты, кинжалы, сабли и различная сверкающая амуниция вызвали другие чувства. Эти игрушки вернули к войне. Они, если к ним привыкают с детства, приносят горе, слёзы и кровь. Не магазин игрушек, а навязчивая агитация за войну, приучение к оружию с детства. С таким, только настоящим оружием, пришли на нашу землю фашисты.

    Оставив магазин, наш отряд продолжил осмотр города. Около небольшого домика мы остановились. На мемориальной доске прочли: "В 1807 году здесь останавливался Наполеон, приехавший для подписания мирного договора между Россией и Францией".

    Один из сержантов предложил: "Давай, капитан, напишем: "По пути на Берлин этот домик посетили русский Павел и мордвин Иван".

    ... Послышался хлопок ракеты, осветившей бледным, чуть красноватым светом площадь. Минут через пять мы уже шли ускоренным маршем по дороге в направлении зарева Куришес-Хафф. В город входил медсанбат и подтягивались тылы.

П.В. Серов.

 

 

Главная страница