Штрихи прошлого

Война

    Годы детства моего поколения были щедры на невзгоды и скупы на радости. Да и радости были суровые. Вот в памяти и остались многие острые, незабываемые случаи.

    Об одном из них, когда мне было пять лет, и хочется рассказать.

    Шестеро нас было тогда в семье. Старшая сестра Тая, сестра Лиза и Клава, трехлетний Вася и грудной Саша.

    Все сестры и братишки сидели в погребе, прижавшись к маме, как испуганные цыплята к клушке, и прислушиваясь к каждому звуку вверху. Каждый раз, когда вздрагивает земля и долетит хлопок разрыва снаряда, Тая объясняет нам, малышам:

    – Это, наверно, рядом у дяди Яши в огороде. Или:

    – Это, пожалуй, на наших больших грядках.

    Мама поощряет наш гадательный разговор, чтобы отвлечь от страха.

    Отец и дедушка Никанор в погреб не спускались – дежурили наверху. Часто кто-либо из нас, ребятишек, кричал:

    – Тятинька! Иди к нам! А то снарядик в тебя попадет. Тогда мама объясняла:

    – Нельзя ему. Снарядик упадет в сарай, нас засыплет.

    Кто будет отрывать нас? Одному дедушке Никанору не справиться.

    На другой день рано утром вся семья ушла из Горбуново. Дома остался один дедушка Никанор.

    Несколько суток скитались по покосным избушкам. Питались в основном дарами природы (ягоды, грибы). Иногда мама с отцом ходили подоить корову, оставшуюся в Горбуново. Потом перебрались через реку Тагил и попали в Шайтанку.

    От исключительной скученности и сырости в покосных избушках, невероятной антисанитарии, в обстановке нервозности и недоедания разразилась эпидемия сыпного тифа.

    Вся наша семья металась в жару, болезнь пощадила только папашу, меня и сестру Клаву.

    В это время на окраине Шайтанки завязались бои. В панике толпы местных жителей и беженцев двинулись к деревне Грань.

    Засобирался и отец. Одел меня первым, Клава оделась сама. Вышли под окна и отец попросил знакомых из горбуновских кержаков, проезжающих мимо, присмотреть за нами, пока он соберет остальных и догонит их.

    Примерно на полдороге между Шаитанкой и Гранью обоз обогнал скачущий галопом всадник с развевающимся красным флагом. Не останавливаясь, он кричал на ходу:

    – Братцы! Мы победили! Возвращайтесь по своим гнездам!

    Произошло замешательство. Некоторые немедленно повернули обратно, другие свернули на обочину и советовались, куда лучше податься.

    Небольшая часть конных и пеших продолжала двигаться вперед.

    В многолюдной встревоженной толпе, полной забот, растерянности от неопределенности и необычности происходящего, трудно не затеряться даже взрослому человеку.

    Мы с сестрой, как нам казалось, все время шли за повозкой знакомых горбуновских кержаков. Но оказалось совсем не так. Шли за незнакомыми людьми, не знавшими ни нас, ни даже наших родителей. В этой сутолоке людей и лошадей мы были на правах беспризорных в течение двух суток. А нашли нас случайно. Абсолютно голодные, охрипшие от рева и спанья на сырой земле, пригретые солнышком, мы похрапывали, прижавшись друг к другу. Екатерина Кузьминична Федюнина, наша тетя, придя в деревне Грань к ручью за водой, увидела нас и привела к родителям, без стеснения зарыдавшим от радости.

    Через десять-двенадцать дней странствования по покосным избушкам и баням Шайтанки и Грани семья возвращалась домой в Горбуново. Возвращались усталые, обессиленные, с тайной надеждой, что дома все в порядке и в то же время обеспокоенные:

    – Как там?

    Уже начало темнеть, когда подошли к южной окраине Горбуново. Не осмелясь идти домой в потемках, заночевали в доме Ивана Сусуевича Толстова. Рано утром побрели по улице к своему дому.

    Отец с громадным узлом за плечами ведет меня за руку. Мама с изрядной ношей на спине одной рукой придерживает грудного Сашеньку, а другой ведет Васю. Сестры с посильными ношами за плечами и в руках.

    Пустынно и тихо. Кое-где небольшие воронки от снарядов, окопы и груды винтовочных гильз. Часто разбитые стекла окон, несколько сгоревших домов.

    А вот виднеется и наш родительский дом с искореженными воротами. А у ворот дедушка Никанор. Прижав ладони к глазам, он, оглядывая улицу, увидел и нас, еще не узнавая. Рядом с дедушкой наша корова. Мама радостно закричала:

    – Марусенька! Наша кормилица! Целехонька, родимая!

    Заслышав знакомый голос хозяйки, корова громко замычала и, издавая трубные звуки, ускоренным шагом пошла нам навстречу.

    За ней с клюшкой, неуверенно, боясь упасть, в валенках, все еще держа ладонь над глазами, потихоньку движется дедушка Никанор...

    ... Это было в 1918 году.

Где же смысл?

    В Горбуновской школе (1924–1925 гг.) было три класса. Окончив ее, ребятишки ходили в школы Нижнего Тагила за шесть километров от села.

    Желающих отдать своих детей учиться в город было мало. Из Горбуново в четвертый класс ходили двое (я и Моисеева А.). В другие, более старшие классы, ходили еще трое (моя сестра Клавция, Моисеева Агния и Лобырева К.).

    Как-то раз мы с отцом шли по селу и встретили отца моего соученика, третьеклассника Коли Шалунова. Между родителями произошел следующий диалог:

    – Что ты своего Кольку-то не отпустил учиться в город?

    – Пока они учатся, Никанорович, мы той порой к коммунизму придем. Все будем жить одинаково. Сейчас мой-то на метелках тридцать, а то и все сорок копеек в день зарабатывает. А твой-то у тебя на шее. Где же тут смысл-то, Никанорович?

Деревенские дипломаты

    До коллективизации наша семья (9 человек) имела что-то около двух десятин пашни. Сеяли рожь, овес. Как-то в середине двадцатых годов у нас оказался недостаток овса на семена. Отец пошел попросить овса взаймы у справного малодетного крестьянина Новожилова Василия Моисеевича.

    Выпросившись пойти с отцом, я оказался свидетелем их разговора и потом часто в детстве копировал его под хохот дедушки.

    – Дорогой Василий Моисеевич! В ножки кланяюсь! Выручи, пожалуйста! Дай взаймы меры три овса. Не оберегли семена-то. Семья, известно.

    – С удовольствием бы, Василий Никанорович, тебе удружил! С удовольствием! Но овес-то больно хороший.

    – За каждую меру осенью отдам полторы отборного.

    – Еще раз говорю. С большим бы удовольствием! Но не могу.

    – Не верите что-ли мне, дорогой Василий Моисеевич?

    – Да что ты, дорогой Василий Никанорович! Верю. Очень даже тебе верю. Но вот обстоятельствам твоим не верю. Так что с большим бы удовольствием, дорогой.

Торговки

    Горбуновские ребятишки часто занимались сбором и продажей на рынке города лесных ягод, покупая на вырученные деньги школьные принадлежности или немудрые обновы двадцатых годов.

    Как-то сестра Клава с Ниной (Клавдия Васильевна Перевалова и Нина Григорьевна Цапля, проживающие сейчас в Нижнем Тагиле и обе прабабушки) пришли с рынка довольные быстрой продажей ягод и хвастаются:

    – Мы идем по рынку и кричим: Просим по 60 копеек, отдадим по 45. Ягоды свежие, душистые, вкусные.

    К нам подошли две старики и сразу купили обе корзинки. Даже нисколь не торговались.

3авариха

    Учительствуя в Горбуновской школе в начале двадцатых годов, старшая сестра Таисья (теперь Т.В. Чайко) получала раз в неделю паек овсяной и ржаной муки.

    Сколько по весу, не знаю, но хорошо помню: хватало пайка на одну завариху всей нашей семье.

    К приходу Таи мы, ребятишки (братья и сестры ее), дежурили под окном, а ведерный самовар дышал паром.

    Пришедшая с заветным узелком сестра и мама священнодействуют у самовара, а мы провожаем глазами все их движения, предчувствуя ни с чем несравнимое наслаждение.

    Наконец, мама подает знак, и мы мгновенно усаживаемся за стол. Каждому отдельная порция заварихи в блюдечке или в чашке.

    Какой же эта завариха была вкусной!

    Общеизвестно, что все познается в сравнении. А сравнивать мы могли с супом из крапивы да с просяными лепешками наполовину с липовым листом или молодой липой, натертой мелким напильником.

    Сравнение всех тогдашних явств было в пользу заварихи. Без масла, часто совсем не соленая, по теперешнему понятию, обычный клейстер, И все-таки самая добротная, вкусная еда того времени. Жаль, что есть ее приходилось только раз в неделю.

Прозвища

    Коренное население поселков близ Нижнего Тагила имело привычку, отчасти сохранившуюся сейчас, давать прозвища. Этому содействовало то, что в каждом поселении преобладали одна-две фамилии и нередко у нескольких людей были одинаковые имя, фамилия и отчество. И сейчас в Фотеево живут в большинстве Гаевы, в Анатольсюй – Заматаевы, в Горбуново – Серовы и Федюнины, в Бобровке – Чайко и Неруш.

    Вот несколько образцов этого народного творчества.

    ...В Бобровке по делам службы мне понадобился лесник. На вопрос, где он живет, мне ответили так:

    – Вы, видимо, знаете, где живет Миша-Яша? Вот наискось от них, в новом доме – Сашка Калина. Рядом с ним – Саперик, а напротив дом Дуньки Кривопупой. В нем и живет Культяпа, этот самый лесник.

    ...Мы обедали, когда пришла сестра Клава. Она с сыновьями перебралась в пристрой нашего дома. И пожаловалась:

    – Печка дымит у нас, надо печника позвать.

    – Вот только что Кадило прошел мимо нас, – ответила мама. – У нас он один печник.

    Через несколько минут печник, попыхивая неизменной трубкой, вновь проходит мимо. Я говорю об этом Клаве.

    – Товарищ Кадило! – кричит она, отворив окно.

    Печник ответил что-то такое, отчего сестра явно смутилась. Она не знала, что его в глаза называли "товарищ мастер", а за глаза – Кадило. И так к этому привыкли, что едва ли кто знал настоящие имя и фамилию мастера, тем более он был из приезжих.

    ...Мы ехали верхами с одним старателем из Висима. Дорога длинная, а разговоры еще длиннее. Узнав, что я родом из Горбуново, старатель сказал:

    – Вон оно что! А у меня зять горбуновский – Иван Александрович Иванов. Они живут тут сразу с прихода, в поперечной улице.

    Я мысленно перебрал всех живущих в поперечной улице, но И.А. Иванова не вспомнил.

    – Что–то никак не вспомню, хотя и жил тут же и всех людей знаю наперечет, – ответил ему. И начал вслух перечислять всех жителей этой улицы:

    – На углу – Егор Васильевич Федюнин, всех его сыновей знаю, дальше Матины Костя и Михаил, с ними рядом банька–Лапоть.

    – Вот, вот! Выходит он самый. Раньше-то они плели лапти всей семьей.

    Мне было неудобно и в то же время смешно. Не останови он меня, я бы жителей всей улицы ему перечислил. Тут были Тунана с Тунанахой, Коля Стропатунчик, Колька-Сковородка и еще ряд иронических и смешных, но в целом довольно метких прозвищ.

    И пусть потомки этих по своему интересных людей не посчитают оскорблением эти воспоминания. Ведь что было, то было. И как говорят, "из песни слова не выкинешь".

    В подтверждение "объективной необходимости" прозвищ говорят и такие факты:

    – Серов Василий – это имя носили мой отец, мой родной брат, мой сродный брат.

    – Серов Александр – так звали моего родного брата, моего родного дядю и моего среднего брата.

    – Федюниных Александров Ивановичей было двое, а Федюниных Александров – много.

    Тоже самое в части женских имен. Правда, часто различали одинаковые имена приставкой "старший", "младший", "большой", "маленький".

Татор – матор

    В тридцатые годы я приехал в Бобровку (село Елизаветинское) к сестре Таисье Васильевне Чайко. Ев сыновья Гриша (сейчас челябинский краевед и шестикратный дедушка) и Гена, перебивая друг друга, делились своими новостями и открытиями.

    Гена часто повторял:

    – Пойдем, дядя Паша, я тебе татор-матор покажу.

    Сразу не сообразив, о чем речь, но и не показывая вида, я пошел с ним смотреть его "новость".

    – Вон, вон лежит татор-матор, – указывает Гена на небольшой трансформатор. – Его на столбы поднимут, и тогда у всех будет, как молния (имелась ввиду лампа-молния), даже светлее.

    Как быстро забывается, что не так давно керосиновые лампы были чисто роскошью, а березовая лучина повседневностью.

Удалась брага!

    С 1930 года в родительском доме в Горбуново я бывал только как гость – в каникулы, в отпуске. И вот в одно раннее утро 1939 года меня разбудили знакомые и родные с детства звуки: рожок пастуха, резкие звуки хлыста, мычание коров, шум проходящего стада.

    Потом пришла соседка тетя Фрося (Ефросинья Дмитриевна Федюнина), мамина подружка, овдовевшая в молодости. И, видимо, поэтому она всегда страдовала "помощью". Она начала рассказывать моей маме, как удачно прошла "помощь."

    – Косили честь-честью, без "огрехов". Весь покос подкосили. Слава богу! Ну и мужики-то довольны угощением остались.

    Ведь брага-то уж больно, Ефросиньюшка, удалась! Все облевались! Право! Как есть все, мужики-то!

* * *

 

 

Главная страница