Каждый раз, уходя, прощались...
75 лет со дня прорыва блокады Ленинграда. 1943-2018
Семьдесят пять лет прошло с того январского дня 1944 года, когда была снята блокада Ленинграда. Казалось бы, эти события уже утратили свою остроту, и нашли свое место в учебниках и памятниках. Но только стоит прочитать строки воспоминаний участников событий, как сжимается сердце и голове одна мысль: Это не должно повториться. Никогда".
По воспоминаниям Розы Николаевны Терентьевой (Кононовой).
Нижний Тагил, станция Сан-Донато. Лето 1942 года.
"Ботва жирная, выдернуть и там крупная картофелина посажена. Мы да в лесок. Об траву вытерли и ешь – понравилось. Никому не говоря, обедали, и опять гулять да кушать с поля. Ножичек с собой взяли. Ботву и очистки закапывали, а картошкой наслаждались. Уголок поля голый стал. И какой-то объезжал на лошадке верхом дядя, увидел такое, глянул в лес и увидел нас. Слез с коня и так доброжелательно говорит: "Вы из Ленинграда, жалко мне вас, но прекратите это, умереть можете, вон сколько съели, а где, у кого живете?" – Мы не говорим, а плачем", – это строки из воспоминаний Розы Николаевны Терентьевой (в девичестве Кононовой), жительницы блокадного Ленинграда, эвакуированной в Нижний Тагил летом 1942 года.
Ленинградская блокада длилась без малого два с половиной года (с 8 сентября 1941-го по 27 января 1944 года) и унесла жизни по разным данным от 600 тысяч до 1 миллиона 500 тысяч человек. Среди них и жертвы артобстрелов и бомбардировок, которым регулярно подвергался город, и жертвы "тихих убийц" – голода и холода.
Розе Николаевне, ее сестре Люсе (Людмиле Николаевне Щекутовой) и их матери повезло: старшая сестра эвакуировалась вместе с заводом на Урал еще в июне-августе 1941 года – до блокады. Она-то и вызвала своих родных из осажденного Ленинграда в Нижний Тагил.
"Мы мечтали об Урале", – так пишет в своих воспоминаниях Роза Николаевна. – "Сестра из Тагила делала вызов, чтоб мы ехали в Тагил, там 800 г хлеба. Как мы радовались, представляя: четыре раза можно по 200 г есть. А отец, уже уходящий из жизни, с таким азартом заулыбался: "Неужели – правда, увозят нас, как же встать на ноги, а?" Но не дождался".
До блокады было их пять человек: отец, мать и три дочери – семья Кононовых.
Блокада не пощадила главу семьи. Его смерть от голода на глазах у дочерей – тяжелое воспоминание, которое осталось с Розой Терентьевой на всю жизнь.
"Я сейчас пишу и плачу. Этого не забыть. Дома лежит неделю, врач ходит, помощи никакой, просто отмечал, что жив, а потом больничный дает и иди опять отмечаться. Каждый раз, уходя, прощались с ним, и так между собой, ведь уходишь из дома, не знаешь, где застанет бомба, обстрел дальнобойных, то просто от голода. Вот отец уйдет несколько раз с трудом, а далеко ведь пешком идти и где-то свалится. Гэлод брал свое. Находились люди, сообщали родным адрес, где лежит больной (адреса – все люди носили записки). Нам везло три раза. Сообщали, и мы туда на санках везли его, сами еле живые, а квартира на втором этаже. Надо поднять, не можем, он крупный был, хоть и дистрофик, но кости имели вес и он стонет: "Дайте крошечку ли корочку мне, и может я сумею помочь, есть хочу, оставьте меня здесь, в подъезде и идите". Описать, как он, бедный, крупный такой мужчина, рыдал, показывая руки и, тряся, ими рыдал: "Есть хочу, мне плохо. Вот руки, ноги есть, умираю с голоду, а вы все за мной на очереди". Купим пайку 250 г. Он делит на три части, уже лежал тогда. На стенку вешал мешочек хлеба. Съест один, лежит и мешочек гладит, щупает и опять берет".
Все выше описанное – страшная реальность блокады, которую в наши дни можно увидеть только в кошмарном сне. Но люди жили и в таких условиях. Примиряясь с жуткой действительностью, пытались выжить. Иногда теряя при этом чувство собственного достоинства и, порой, человеческий облик.
В блокаду бок о бок с Розой Терентьевой и ее семьей жила тетка, сестра матери – тетя Муся (до войны Кононовы жили в г. Урицк станции Лигово, но с подходом "немца" перебрались в Ленинград).
Читая воспоминания Р.Н. Терентьевой о тете Мусе, складывается впечатление, что та жила в иной реальности, нежели сестра и ее дети: "сильная", "сытая" – так описывает Роза Николаевна свою тетю в дни блокады.
"Тете Мусе удалось устроиться в магазин отоваривать военных. "Понятно, ожила", – комментирует в своих воспоминаниях Роза Николаевна. – "Сама отъелась. Шоколад американский 70 сантиметров толщиной, сахар кусками да и другие продукты приносила и все закрывала в шифоньер. Гэрох проращивала в шифоньере, ростки длинные висят, жрет сама, чтоб мы облизывались".
Как же разительно отличался ее быт от быта ее сестры, матери Розы Николаевны!
"Мама нальет нам кипяточку, а мы посолим, и мама по крошечке кинет, а тетка шоколада 70 сантиметров толщиной съела кусок и сахар кладет в кружку и говорит: "Сестренка, я бы тебе дала, да ты ведь своим крысам отдашь". Мама в слезах и мы, на нее глядя, тоже отвечаем ей: "Нам не надо". "Мне, Мусенька, эти крысы – мои дети".
Тетя Муся, по словам, Розы Николаевны, "превратилась в пантеру". Она третировала своих племянниц угрозами выгнать из своей квартиры.
При этом, по воспоминаниям Розы Николаевны, сама тетя Муся "частенько не ночует, а часто у соседки собирались гулянки, где, видно, богатый стол, музыка, пляски, а мы с завистью и злобой слушали".
И тут же Роза Николаевна объясняет и причину всего этого изобилия: "Так было: она гуляла не с простыми солдатами, а с офицерами (она хороша собой, конечно, была), а дочь так и жила в садике". Увы, судя по всему, тетя Муся придерживалась принципа "Война все спишет..."
Как говорится, без комментариев...
Блокада испытывала людей на прочность (и физическую, и нравственную) постоянно.
Однажды 15-летняя Роза едва не поддалась искушению: "Я сама как-то шла и диво увидела: девочка лет десяти несет хлеба кусочек в руке у груди и у меня глаза засветились и мысль схватить у нее, а ноги еле таскались и моментом представила, как будут бить, а о девочке, вроде как, и не подумала, но... слава богу, а то до сих пор маялась бы совестью".
Тех, кто норовил стащить хлеб прямо из-под руки у прилавка или обкрадывал по пути из магазина, ленинградцы, действительно, били. По воспоминаниям Р.Н. Терентьевой, били жестоко.
"Были и у нас два случая – выхватили хлеб у окошка (магазина). Особенно (запомнился случай): лет 12-ти мальчик, его тут же, в магазине темном, поймали, как били страшно. Мы кричали: "Не бейте больше!" Его отпустили, а кто-то хлеб увидел на полу, нам отдали. Не носили хлеб в открытую, а прятали за пазуху или в мешочек".
Голодающие ленинградцы искали пищу, где могли и как могли. Порой ее находили, что называется, у себя под ногами: "Однажды иду на работу, недалеко от реки Мойки (фабрика на Мойке) на улице гляжу – кучка людей, наклонившись, что-то собирают и в рот. Дуют на руки и опять в наклон. Подхожу. Оказывается, в госпиталь везли молоко, и упала фляга, разбилась. А мороз в раз схватил и люди скоблили лед белый, видно, давно. Я протиснулась тоже.Правда, были только редкие белые пятна, но подсела и давай скоблить да в рот. Ох и жаль, как тепло бы было рукам, кому подвезло, то первыми полизали хорошо, а я пошла, дуя в руки, еле отогрела".
И – совершенно поразительный случай: "Как-то на улице Моховой упала лошадь (ехала с хозяином), а тут же после бомбежки дом разрушило и откапывали из развалин людей. Много было народу, и все сбежались с мечтой растерзать лошадку, но быстро ее увезли".
Иными словами, картина следующая: разбомбило дом, люди собрались, кто-то разбирает завалы, вытаскивает пострадавших, оказывает им первую помощь, кто-то стоит рядом, сочувствует. Но вдруг неподалеку падает лошадь и те же люди, которые минуту назад откапывали из-под завалов пострадавших, бросают все и бегут к упавшей лошади с большим желанием ее съесть!
В пищу жители осажденного города употребляли то, что, казалось бы, употребить нельзя: например, столярный клей. Его на рынках-тол– кучках продавали плитками, как шоколад. Из клея ленинградцы делали "холодец": заливали водой, добавляли соль, варили и разливали по тарелкам.
Здесь же на рынках продавали и мясо. И котлеты из этого мяса.
"Не знаю, брал ли кто?" – задается вопросом Роза Николаевна.
А вопрос этот совсем не праздный: многие выжившие блокадники, в том числе и Р.Н. Терентьева, описывали лежащие на улице трупы "с вырезанными мягкими частями тела..."
Во все времена и при любых обстоятельствах были и есть те, кто "ловит рыбку в мутной воде", и блокада Ленинграда также не стала исключением.
Огромной проблемой для блокадников было похоронить умерших родственников: транспорта практически не было – покойника надо было везти до кладбища "на себе"; не было гробов, поэтому тела умерших зашивали в простыни, одеяла. Сложней всего дело обстояло с могилами – умерших было много, хоронить было некому, у истощенных родственников едва хватало сил довезти почившего до кладбища (а то и не хватало, описаны случаи, как тела покойных оставляли на полпути), но выкопать могилу они были уже не в состоянии, тем более зимой.
Выход из положения был найден довольно быстро: братские могилы – длинные рвы, в которых хоронили умерших. Но, по воспоминаниям Р.Н. Терентьевой, в таких траншеях "глубина еле-еле, только снег лежит и земли мороженой. Туда и сбрасывали трупы, прикроют снегом, никому не надо знать. А весной плавали по кладбищу трупы".
Естественным было желание близких похоронить своего родственника "по-человечески". И находились люди, которые за "плату", в качестве которой обычно выступал хлеб, сахар, копали могилы и хоронили умерших. Умирающие от голода люди "платили" хлебом за могилу для своих родных и хорошо, если "могильщик" оказывался честным человеком. Но могло быть и совершенно иначе: "Люди рады были оставить труп по– человечески, а уйдут с кладбища, ("могильщики") выкинут труп и вновь продают".
Такой вот "бизнес"...
Несмотря на юный возраст и голод Р.Н. Терентьева работала: "Ежедневно ходила к фабрике работать, возили дрова, в госпиталь шили белье и дежурить там по палатам, за ранеными ухаживать". Весной 1942 года вместе с другими учащимися ФЗО участвовала в посевной.
Но вот, наконец, наступил долгожданный момент: семья Розы Николаевны покидала блокадный Ленинград и отправлялась на Урал, в Нижний Тагил. Уезжали 6 июня 1942 года. Отъезду предшествовали проводы: "все плакали от зависти, обнимались как родные". Даже тетя Муся немного "оттаяла" и организовала машину с шофером из воинской части для перевозки вещей (багажа).
Блокадный Ленинград остался позади, осталась позади и первая, самая страшная, блокадная зима.
Но голод не выпускал блокадников из своих цепких рук и здесь, на Большой земле.
Совершенно понятным было желание любого, кто хотя бы краем уха слышал о блокаде, читал о ней в газетах и, тем более, видел блокадников воочию, их первым делом накормить. И потому вчерашних блокадников поначалу щедро снабжали едой – сухим пайком, в который входили буханка хлеба, кусок сала, кусок твердокопченой колбасы. Изголодавшиеся люди набрасывались на еду. Они мгновенно подчистую сминали выданный на несколько дней сухой паек. Колбасу съедали целиком, иногда даже вместе с веревочкой...
И умирали от разрыва желудка.
Роза Николаевна и ее сестра тоже чуть не "нарвались", ибо угощение было весьма обильным: "лапша и сардельки по две штуки и хлеба по булке".
Но мать строго ограничивала дочерей в еде: "Не передать того состояния, увидев пищу, и еще какую, сердились на маму, бедную".
Не осознавая спасительность и разумность этих ограничений, в пути сестры Кононовы самостоятельно искали себе пропитание и находили. Правда, порой довольно сомнительного свойства: "Мы на пароходе учуяли кучу мешков жмыха, дуранды с затонувшего корабля. И, конечно, давай ковырять потихоньку (жрать, грубо выражаясь) детвора, чтоб родители не видели. И не думали, что мешки уже плесневелые. Некоторые в посуду даже набрали. А когда подъехали, выходим, а моряки (они вверху стояли, не видели), а тут ахнули: да вы что делаете, отравитесь, вот и все. Ох, нас и ругала (мама): ведь я вас до места не довезу".
Приехав в Нижний Тагил, Кононовы поселились на станции Сан-Донато. Здесь старшая сестра, работница авиазавода № 381, разместившегося на территории Уральского танкового завода, снимала квартиру.
Питание тагильчан в годы Великой Отечественной войны и эвакуированных нельзя назвать обильным: около 50% рабочих Уральского танкового завода болели дистрофией. Здесь, как и по всей стране, продукты были по карточкам, которые так же не всегда можно было отоварить, здесь так же еще до рассвета занимали очередь за хлебом. Но все же нормы продуктов не были столь экстремальны, как в блокадном Ленинграде, и Нижний Тагил не бомбили и не обстреливали...
"Ничего не пугает, ведь нет бомбежек, обстрелов и прочего", – вспоминала Роза Николаевна.
"Наш рабочий поезд вынужден был пропускать военные эшелоны, вагоны раненых и разные составы с оборудованием, танками и прочим, а мы все стоим. Кто дремлет, кто поет, девочки и женщины пели, весело так. В вагонах темнота, а ничего не пугает, ведь нет бомбежек обстрелов и прочего. Привыкли и мы".
Но наесться ленинградцы не могли долго. Вот и повадились две сестры, Роза и Люся, дергать за ботву картошку на станции Сан-Донато и есть ее сырой. Затем, когда переехали на улицу Кирова, поражали простодушных тагильчан поеданием картофельных очистков: "Как картошку чистить свежую, мы эту чашку с толстыми очистками и съедаем, она (Мария Конышева, хозяйка квартиры) ругается да смеется: "какого чомора, девки, вы очистки едите, мать ведь вас хорошо кормит". А мы не можем наесться".
Уже осенью 1942 года Роза Николаевна пошла работать контролером на Уральский танковый завод, где трудился ее будущий муж – Александр Гаврилович Терентьев. Норма хлеба для рабочих, по ленинградским меркам, была немыслимой – 800 граммов в день. Но эти 800 граммов еще нужно было заработать, вот и работала Р.Н. Терентьева по 12 часов в день.
К блокадникам отношение было особым: "На заводе блокадников хорошо поддерживали, всякие талоны на питание давали, больше, чем остальным. Но мы не могли в норму укладываться, долго сытости не понимали".
Но, тем не менее, жизнь шла своим чередом: работа, после работы походы в клуб, на танцы, в парк.
Между тем, в 1943 году была прорвана блокада Ленинграда, в 1944-м она была снята. Наступило 9 мая 1945 года – День Победы.
Семья Кононовых оказалась перед выбором: "У нас, блокадников, после войны была возможность уехать в Ленинград, там жилье давали. Маме хотелось уехать, но мы полюбили Нижний Тагил, Вагонку, климат, леса богатые. А Ленинград остался страшным из-за всех ужасов бомбежек, обстрелов, искалеченные дома и люди".
Обе сестры, Роза Николаевна и Людмила Николаевна, так и остались жить в Нижнем Тагиле, обзавелись семьями.
Но память о войне, о блокаде, болезни, "подаренные" ею, постоянно напоминали о себе: "Много воспоминаний о страшной войне, а мы вот дожили до 87 лет. Очень больные, но тянемся", – так заканчивает свои воспоминания о жизни в блокадном Ленинграде Роза Николаевна Терентьева.
Мария ГАБТРАХМАНОВА, научный сотрудник Нижнетагильского музея-заповедника "Горнозаводской Урал"
Автор выражает благодарность методисту ГАУ "КЦСОН "Золотая осень" города Нижний Тагил" Ирине Николаевне Пилипец за предоставленные материалы.
Литература: Газета "Тагилка" №2 от 12.04.2019.