После реформы
В соответствии с юридическими актами 1861-1862 гг. закрепощенное население индустриального Урала получило личную свободу, возможность выбора рода занятий и местожительства по своему усмотрению. Большую часть тружеников Демидова, как и всех латифундистов, причислили в уставных грамотах к мастеровым, ибо другой категории (сельским работникам), наряду с крестьянами, полагались кроме сенокосов еще и пахотные угодья. Замысел заводчиков объяснялся просто: изреженные лесные дачи и без вымежевания наделов не обеспечивали потребностей металлургии в топливе.
Глубокой реорганизации подверглось и бытовое устройство горнозаводского населения. В руднично-приисковых и заводских поселках были учреждены сельские общества во главе со старостами, а за их деятельностью надзирали мировые посредники. Старосты подчинялись волостным старшинам, ответственным за спокойствие и аккуратное исполнение домохозяевами государственных повинностей. Нижний Тагил, к примеру, делился в административном отношении на три волости, и руководство ими, которое ранее осуществляли заводовладельцы, возлагалось теперь на органы самоуправления, разумеется, под неусыпным присмотром представителей центральной власти.
Принуждение, сопровождавшееся иной раз и физической расправой над ослушниками, уступило место добровольному найму горнорабочих, которые теперь могли трудоустраиваться индивидуально, в составе артелей, целых обществ или брать подряды на заготовку сырья и топлива. Эти преобразования, несмотря на хрестоматийно известные недостатки, все же раскручивали маховик предпринимательства, всевозможных ремесел, так как бывшие невольники обретали право заниматься ими без санкции хозяев.115
Однако, глотнув свободы, многие затосковали по дореформенным порядкам, когда смотрители хоть и могли всыпать нерадивцам горячих, но жилось куда проще: не нужно было думать о хлебе насущном, о том, куда пристроить себя и взрослевших детей. Выстраданная мучениями да слезами воля оказалась не такой уж привлекательной. Гарантии прожиточного минимума с отменой крепостного права улетучивались, а непредвиденных хлопот прибавлялось. Натуры волевые и независимые энергично искали приложения своим рукам, запасенному капитальцу. Слабые, привыкшие к господскому ярму, растерялись, закручинились. И было отчего...
Лишившись частных кредиторов, которые бросились скупать выпускаемые правительством облигации, и не получив, в отличие от аграриев, ссуд в земельных банках, уральские магнаты принялись во избежание банкротства останавливать нерентабельные заводы. Производство металла мгновенно уменьшилось на двадцать процентов, десятки тысяч рудобоев, доменщиков, литейщиков, прокатчиков остались без работы.116 Перестала быть оазисом благополучия и демидовская вотчина. Численность мужчин, достигавшая в ней к моменту реформы около четырнадцати с половиной тысяч, сократилась в 1865 г. до десяти с половиной тысяч человек.117
Почвенно-климатические условия не способствовали развитию в окрестностях Нижнего Тагила хлебопашества, да и гнушались его потомственные металлурги. Большинство, утратив цеховой заработок, потянулось к знакомым смолоду рукоделиям. Кузнечное, слесарное, литейное ремесло осваивалось на заводах, а, например, чеботарное, бондарное, гончарное и мебельно-столярное наследовалось в семьях от поколения к поколению. Напомним, что особую популярность снискали в демидовской вотчине металлообработка, лаковая роспись "жестяных вещей", деревянной и берестяной утвари, а также изготовление окованных, изукрашенных чеканкой, "печаткой" да "морозкой" сундуков.118
До 1861 г. хозяева отпускали умельцам сортовой и листовой металл по божеским ценам, а корье, бересту и сухостойный лес безвозмездно. После реформы, усугубленной инфляционным взрывом, за любую мелочь: гвоздь, заклепку, обрезок железа надо было расплачиваться сполна. Кроме этого на промышленные заведения, расположенные за пределами домашних усадеб владельцев, заводоуправление ввело двойное обложение.119 Поневоле кланялись новоиспеченные ремесленники богатым торговцам и фабрикантам, чтобы выручили те сырьем, авансом под изготовленный товар, иначе хоть с нищенской торбой иди. Так, исподволь закрепощение внеэкономическое сменялось кабалой, основанной на власти золотого тельца, и была эта кабала крепче демидовской.
Реформа, стимулировавшая предпринимательскую инициативу и давшая толчок первоначальному накоплению капитала, с неизбежностью ускорила и обновление социальной структуры. На деловую авансцену выступила буржуазия – носитель прогрессивных производственных отношений. Сливки ее были представлены гильдейским купечеством и окупечивающимся дворянством. Нижние этажи занимал народец худороднее: разбогатевшие на винных откупах, ростовщичестве и спекулятивной торговле мещане, крестьяне или как у Демидовых – фабриканты из прикрепленных к заводам урочнорабочих.
Цензовая промышленность сосредоточивалась в руках государства, помещиков-латифундистов, знатнейших купцов. Куда же податься чумазым нуворишам с их капиталами? Их сбережения, естественно, устремлялись в доходное и быстро возвращавшее затраты мелкотоварное производство. А коль скоро его важнейшим элементом оказались промыслы, их развитие определялось теми же универсальными закономерностями. Например, уменьшившееся перед отменой крепостного права количество подносных мастерских в 1860-х гг. устойчиво росло. Вместе с тем наблюдалась и другая тенденция: мелкие заведения поглощались крупными, из них выделялись лидеры, стремившиеся монополизировать сбыт расписных металлоизделий. Семейства Перезоловых, Наболиных, Головановых, Кокушкиных и других, имевшие мастерские с десятками наемных рабочих, начали подчинять своему влиянию и разрозненных надомников.
Ведущим фабрикантам и обладателям гильдейских свидетельств заводское поселение стало казаться теперь уже не соответствующим масштабу их деятельности. Организация в нем волостных правлений ничуть не поколебала в глазах тагильчан авторитета демидовской конторы, где по-прежнему искали работы и вспомоществования. За превращение Нижнетагильска в уездный город ратовала от имени народа кучка богатеев, которым не терпелось свести счеты с некогда притеснявшими их заводчиками.
Демидовы, безуспешно ходатайствовавшие о выкупе посессии в частную собственность, затею тех, что метили в горожане, восприняли относительно спокойно. Чтобы избежать обстрела газетно-журнальных репортеров, они попросили, чтобы власть сама и разрубила гордиев узел. Вскоре последовало заключение изучавшего вопрос Пермского губернского правления. Оно, надо отметить, сильно разочаровало тех, кто жаждал стать горожанами. Домогательства относительно предоставления Тагилу звания города губернское правление сочло несвоевременным и противоречившим интересам большинства жителей.
Кроме того, формальное обращение мастеровых в городское мещанство грозило им тем, по мнению авторов отчета, что они могли лишиться бесплатного или льготного получения топлива и сенокосных угодий. Понадобилось бы за счет городского бюджета ассигновать средства на церкви, школы, больницы, дома призрения, которые финансировались Демидовыми. С таким тяжким грузом молодое земство вряд ли бы справилось. Не выигрывало от смены вывески и трудовое население.120 В резюме докладной записки отмечалось, что в испрашиваемых преобразованиях нет никакой необходимости, так как коммерция и ремесла не испытывали каких-либо ограничений со стороны заводчиков.
Министерство внутренних дел, ознакомившись с выводами губернской администрации, решило поставить точку лишь когда окончательно прояснится будущее уральского имения: отойдет ли оно в казну или в полное владение Демидовых? Годы летели, но ни тот ни другой вариант не получал воплощения. Демидовы, сохранившие права наследственных арендаторов, продавали ремесленникам медь, железо, иногда олово и краски, отводили истребованные волостными правлениями участки под ярмарочные навесы, склады и лавки. А их родовое гнездо все так же именовалось заводом.121
В разгар государственных преобразований во главе фамильного бизнеса стоял Анатолий Демидов. Однако коммерческий застой, агрессивность кредиторов, ропот населения, не принимавшего навязываемых конторой уставных грамот и, наконец, отказ правительства уступить арендуемую латифундию в частную собственность настолько расшатали нервы заводчика, что он, будучи нестарым человеком, впал в хандру и начал отпугивать партнеров рассеянностью и болезненной подозрительностью. Пришлось подниматься на капитанский мостик совладельцу имения – племяннику Павлу Павловичу.
Павел Павлович Демидов дебютировал на коммерческом поприще поистине блестяще: ему удалось завершить начатые дядюшкой в министерских канцеляриях переговоры о поставках железным дорогам двух миллионов пудов рельсов. Выгодный заказ позволил Демидовым не только ликвидировать накопившуюся задолженность, но и с иголочки оснастить рельсобалочное производство, реконструировать весь металлургический комплекс имения, нанять лучших российских и европейских инженеров, одними из первых на Урале внедрить бессемерование и мартеновскую технологию выплавки стали.122
Снова, как и во времена тульского кузнеца, не было демидовским заводам равных в России по техническим параметрам и качеству выпускаемой продукции. Не было отбоя от заказчиков на великолепный передельный чугун, кричное и пудлинговое железо, разномарочную сталь. Привередливые коммерсанты выбирали товар, а демидовские торговые агенты – не стоявших за ценой покупателей. Авторитетнейшие специалисты признавали в конце 1860-х гг. горнозаводское имение Демидовых лучшим в России и самым конкурентоспособным по европейским стандартам. Показателен такой факт: изношенные тагильские рельсы продавались на мировом рынке для перекатки в кровельные листы на двадцать процентов дороже новых английских.123 Почему? Да потому, что древесно-угольный уральский металл, в отличие от британского коксового, почти не содержал вредных примесей...
Наращивая производство металлопродукции, вывозя ее на ярмарки, в порты Петербурга, Одессы и Таганрога для заграничного экспорта, Демидовы не забывали и о плодившихся день ото дня ремесленниках-кустарях. Ежегодно Нижнетагильская контора отпускала им семьдесят-восемьдесят тысяч пудов разносортного железа. Наибольшим спросом у кустарей пользовалось листовое, которое они употребляли на оковку сундуков и выколачивание подносов. И сундуки, и подносы в лавках не залеживались, раскупались бойко. Да и чему удивляться! Без серебристо мерцавшего в переднем углу "мороженого" сундука, без подноса, фигуристого, с пышными тюльпанами или веселой жанровой сценой на зеркале, отмечали современники, нельзя было представить жилье зажиточного мастерового или крестьянина от Волги до Алтайских предгорий.124
Так и не удостоившийся чести называться городом, Нижний Тагил поражал посещавших его статских генералов, ученых, литераторов не только окрестным синегорьем, каменной застройкой, фешенебельными особняками и многолюдством жителей, но и их сметливостью, хорошими манерами. Тагильчане, к изумлению иногородних, были вежливы друг с другом, не оскверняли слуха прохожих нецензурной бранью. Местные жители, как свидетельствовал немало повидавший В.И. Немирович-Данченко, обходительны, "держат себя в аккурате", хотя воровство золота и платины на приисках считают за невинное молодечество... Почти все грамотны... Почин этому положила заводская администрация, пригрозившая уволить не умевших читать и писать. В результате за парты вместе с детьми уселись и родители. Обучение, как правило, в выходные дни велось бесплатно, то есть за счет конторы.125
Просвещенность и благовоспитанность обывателей Тагила, многообразие в нем очагов культуры, доступность профессионального образования и для "черной кости" бросались в глаза беспристрастному наблюдателю. За учебу в технических училищах, к примеру, с детей мастеровых взимали не более полутора процентов годового заработка отцов. Могут возразить, что такую умеренную плату Демидовы ввели лишь после того, как львиную долю издержек по содержанию начальных школ взяло на себя земство. Но ведь и на это расходовался капитал заводчиков, отчисляемый в виде налога за эксплуатацию недр и лесных массивов.
Пореформенные издания обрушили на уральских горнопромышленников шквал беспощадной, зачастую совершенно необоснованной критики. В одном, пожалуй, упрек, высказываемый Демидовым, был справедлив: они бросили на произвол судьбы художественную роспись металлоизделий. Взвинченные тем, что правительство не разрешало им реорганизовать арендованные латифундии в частное владение, Демидовы все более отстранялись от доморощенных искусств. Воистину гнев делу не подмога! Разобидевшись на министров, заводчики допустили непоправимую ошибку. Вместо того чтобы помогать одаренным живописцам, чеканщикам, гранильщикам и резчикам, Демидовы продемонстрировали по отношению к ним откровенное равнодушие. И это при острейшей безработице, при изобилии годного для художественной обработки сырья: чугуна, мягкого кровельного железа, "зеленой меди" и камней-самоцветов.126
Д.Н. Мамин-Сибиряк подмечал в семидесятых годах: в демидовской вотчине необходимо учебное заведение, подобное тому, что существовало на заре XIX в. Но художественная школа, увы, не возродилась. Потребность же в ней была исключительной, ибо в Академии Художеств к этому времени "чистые искусства" полностью вытеснили низкопробные мастерства, якобы несовместимые с живописью и архитектурой.127 Функционировавшее с 1825 г. в Москве училище технического рисования С.Г. Строганова и открытая позднее "для вольноопределяющихся" Петербургская рисовальная школа были малы по размерам, далеки от Урала, не отвечали его горнозаводской специфике и не могли удовлетворить запросы обширного края в художниках-прикладниках.
Между тем вследствие нехватки живописцев, чеканщиков, ювелиров и других мастеров наметилось явственнее отставание российской художественной промышленности от зарубежной. Баталии с напористыми конкурентами проигрывали и казенные императорские, и стариннейшие партикулярные фабрики хрусталя, фарфора, гобеленов, "кабинетной бронзы". Замирали в тисках кризиса или навсегда угасали промыслы, составлявшие национальную гордость: чернение по серебру, финифтяный, изразцовый и другие.128 Обозначилась и деградация тагильской росписи, которая постепенно стала склоняться к упрощенчеству, цветочно-сюжетной монотонности. Причин было немало, но главная состояла в том, что ослабли ее связи с профессиональной живописью, и она замкнулась в тесном, изолированном мире крестьянской культуры.
Александровская эпоха раскрепостила изобразительное искусство. Реалистическая жанровая живопись обрела необычайную популярность. Но у Демидовых, как и у прочих сильных мира сего, обиженных царем-реформатором, она не вызывала положительных эмоций. Напротив, претила нарочитым состраданием мужику и завуалированным презрением к барам...
Стоило ли на их месте осыпать милостями и шлифовать профессиональные навыки рисовальщиков, когда тех снедала жажда обличения всюду мерещившихся язв и пороков? Хлесткими статьями, зажигательными диспутами подогревали интеллектуалы, воспитанные на сатире Гоголя и публицистике Белинского, спрос на картины с оттенком гражданской скорби. Но перегибы истинным реалистам противопоказаны. Бунтари же, объединившиеся в артель единомышленников, доводили высвечивание неприглядных сторон жизни до гротеска, до окарикатуривания. "Если изображался священник, – вспоминали художники поколения, которое последовало за передвижниками, – то непременно толстый, дьякон – пьяный, человек с достатком – отталкивающей наружности. Купцы без разбора почитались мошенниками, чиновники – взяточниками..."129
Заслуги членов товарищества передвижных выставок, служивших народу без страха и упрека, неоспоримы. Но средствами своего искусства передвижники, впитавшие революционно-демократическую идеологию, усилили воздействие народнических теорий на тех, кто идеализировал террор. Наэлектризованная впечатлениями от таких полотен, молодежь и слушать не хотела здравомыслящих либералов, которые отвергали политические крайности и авантюры.
Такой живописи, которая подрывала вековые государственные устои и отдавала "запахами навоза и кислых щей", Демидовы, как и остальные меценатствующие аристократы, покровительствовать не желали. Идти же против течения, готовить правоверных классиков или паривших над грешной землей романтиков не имело смысла. Картины, воспевавшие античность и Ренессанс, совершенство классической архитектуры, переносившие в мир пасторальных ландшафтов Италии, Франции, Швейцарии, годились теперь разве что для музеев да зажившихся коллекционеров – осколков прошлого...
Не будучи формально владельцами крепостных, урезая в кризисные годы свои расходы, Демидовы перестали финансировать подготовку профессиональных рисовальщиков. Как результат: молодых мастеров, оканчивавших художественную школу или бравших уроки у земляков-академиков, становилось все меньше, а обучение сводилось к элементарному ремесленничеству.
Чувствительный удар нанес лаковой росписи и ростовщический капитал, опутавший мелкотоварное производство бесчисленными щупальцами. Мироеды брали в кабалу тружеников, давая им аванс, отпуская в долг сырье, материалы, а потом присваивали себе до половины заработка кустарей. Чем больше были удалены рынки сбыта, тем сильней возрастала зависимость изготовителей подносов от местных толстосумов, поскольку одиночки и мелкие артели были не в состоянии вывезти свою продукцию в Поволжье или Сибирь. Волей-неволей приходилось кланяться перекупщикам, а те, пользуясь своим положением, нещадно снижали закупочные цены. Необоснованные наценки раздражали покупателей, и не подозревавших, что самим ремесленникам достаются от этого жалкие гроши.130
В тонкости декора скупщики обычно не вникали и браковали лишь вещи с очевидными изъянами: вмятинами, отслоившейся краской, проступавшей ржавчиной и т.п. Главный их интерес состоял в том, чтобы выудить у мастеров товар подешевле, а продать с барышом... К чему было ковырять ногтем лачок, если даже изделия с самой примитивной росписью сибирская, да и зарубежная глубинка Персии, Афганистана, Турции поглощала в неимоверных количествах. Кстати, выполняли ее теперь не мужчины, а в большинстве своем женщины или девочки, называемые "писарихами" либо еще неблагозвучнее – "пшаками".
Сначала их учили приготовлению красок: киновари, лазури, бакана, кармина, яри, зеленого и желтого крона, грунтовке подносов суриком и "наведению земли" (фона). Затем им поручалось оформление "украешков" и, если получалось, доверяли писать цветы. Контур изображения намечался ...пальцем. Энергичные кругообразные движения – эскиз цветка, прямой продолговатый мазок – заготовка для листочка. Прорисовывался и оживлялся букет черновыми кистями из липового корья, барсучьими и нежно-шелковистыми беличьими.131
Феминизация красильных мастерских назревала исподволь и была закономерной, коль скоро над утонченным декором возобладало "маховое" письмо. Благодаря этому отпала необходимость в квалифицированных художниках-мужчинах, труд которых обходился значительно дороже женского. Копии картин знаменитостей, сюжетные импровизации тагильчан с пейзажами, натюрмортами и жанровыми композициями стали для фабрикантов-лаковщиков непозволительной роскошью. О какой прибыли могла идти речь, если продавались "картины на жести" медленно, нередко их приходилось уценять, оправдывали они себя лишь в штучном исполнении. А стоило только украсить зеркало подноса яркими бутонами роз или тюльпанов, как скупщик уже прикидывал за него выручку...
Ускоренный прогресс в развитии товарно-денежных отношений имел наряду с благотворными и отрицательные последствия. Неуклонное повышение покупательской способности рабочего люда сопровождалось засильем лубка, насаждением халтуры и безвкусицы. Нетребовательность покупателя, подчистую выметавшего, особенно в урожайные годы, лавочные и ярмарочные прилавки, алчность и невежество коммерсантов, сумевших навязать свою волю мастерам кисти, повлекли за собой упрощение и унификацию лаковой росписи – отныне в ней преобладали преимущественно цветочные мотивы.
Торговец, довольствовавшийся незатейливыми, но прибыльными букетами, от сюжетной росписи воротил нос. Рафинированные знатоки не поощряли консерватизм и поднимали на щит новомодные веяния. Живописцы демидовского закала сходили в могилу, а наводнившие красильни писарихи ничему кроме элементарного "дела цветов" никогда и не обучались. В итоге классическая, с богатейшей творческой палитрой, лаковая роспись мельчала и терялась среди раннезаводской одномазковой. Два-три мастера, щепетильных к фамильной чести, еще поддерживали ее существование. Но с уходом из жизни художников, прикоснувшихся в своем творчестве к настоящему искусству, обрывалась последняя ниточка традиций и преемственности.
В 70-80-х гг. XIX в. тагильских подносов выделывалось больше, чем до реформы, но качество их было несопоставимо с предшествующими образцами. Теперь на рынок выбрасывалась декорированная как бог даст массовка, обезличенная шаблоном. Большинство писарих воспроизводили от руки или с помощью трафарета чужие образцы. Авторство эталонных цветочных композиций принадлежало лучшим мастерам, а подчас и одаренным фабрикантам. Наряду с изделиями, на которых пылали радужные букеты, выпускались подносы с чистым зеркалом, украшенным по краям лишь геометрическим или растительным орнаментом, наносившимся опять-таки по трафарету.
Упадок изобразительного мастерства и покупательская всеядность обусловливали засилье штампа: нескончаемой была выполненная небрежной скорописью череда однообразных букетов, вазонов с румянобокими наливными яблоками да виноградными гроздьями. Шаблон, укоренившийся в декоре обрамления росписи, постепенно захватил и композиционную сердцевину. Какой-то безымянный умелец даже поднаторел тискать на подносах журнальные гравюры. Однако иллюстрированные издания в ту пору стоили еще очень дорого, а цветные гравюры встречались крайне редко.132 Поэтому бум переводных картинок заявил о себе позднее – на рубеже XIX-XX вв.
Почти не было перемен и в техническом оснащении промысла. Весь цикл изготовления подносов, ковшей, чайников выполнялся вручную. Только у общепризнанных лидеров Головановых, Перезоловых, Наболиных уже осуществлялось разделение производственных операций, углубление специализации и использование различных механизмов.
Процесс вытеснения карликовых мастерских мануфактурными ассоциациями к концу XIX в. в силу технологических особенностей промысла не завершился. Крупные предприятия с десятками наемных рабочих, зачастую объединявшие кузнечно-клепальные, живописные и лакировочные цеха, сосуществовали с мелкими. Взаимоотношения между ними строились, конечно же, не на паритетных началах. Цеплявшиеся за самостоятельность хозяйчики уже не имели прямого выхода на рынок, а послушно исполняли заказы его дирижеров – Головановых, Перезоловых и других.
Комбинированным – от вырезки заготовок до лакировки изделий – производство было лишь у ведущих фабрикантов, на которых трудилась большая часть занятых в промысле слесарей, писарих, лакировщиков. Но и эти воротилы заказывали до половины развозимых по ярмаркам металлоизделий надомникам, связанным с ними напрямую или через оборотистых посредников.133
Марксистский этап революционного движения в России с преобладанием высокомеханизированных заводов и фабрик, этих "кузниц пролетариата", еще не наступил. Однако нападки на предпринимателей, якобы намеренно сдерживавших технический прогресс, чтобы эксплуатировать дешевый мускульный труд, участились. Народолюбствующие публицисты разожгли дискуссию, черту в которой подвели, впрочем, не литераторы, а серьезные ученые. Не идеализируя капитализма, этого пугала общества в народнической интерпретации, они терпеливо разъясняли читателям и слушателям, что иной безболезненной альтернативы развития хозяйства, как показывал мировой опыт, не существует. Россия, вставшая на путь реформ, сделала хотя и запоздалый, но правильный выбор. И для достижения цели нужно было твердо следовать выверенному курсу. Оттеняя всеобщую закономерность поглощения мелкого производства крупным, индустриальным, российские экономисты не абсолютизировали этой тенденции. "Ручная работа, – писал автор неоднократно издававшегося учебника Л. Ходский, – не может быть вытеснена массовой машинной выделкой... во многих промыслах, в которых изящество, тщательность отделки, художественность играют главную роль".134
Думается, понимали это и никогда не читавшие книгу Ходского владельцы тагильских мастерских, влившиеся в предпринимательскую когорту. Они удержались от искушения получить больше денег за второсортный товар. Они – это Александр Сергеевич Перезолов, Степан Панфилович Голованов, Кирилл Иванович Кайгородов. Они ставили профессиональную репутацию превыше золотого тельца.
Подносам уральцев на Всероссийской выставке 1882 г. в Москве газеты не расточали былых похвал. Медали высшей пробы удостоился житель подмосковного Жостова Василий Вишняков, экспонировавший наряду с расписанными миниатюрой табакерками и ларцами из папье-маше еще и железные, но в основном все же из "битой бумаги" подносы.135 Но и тагильчане доказали, что не отсырел у них порох в пороховницах...
Кайгородовская экспозиция привлекала внимание не только сочной, жизнеутверждающей росписью подносов, но и оригинальными рисунками. Предприниматель, а в душе художник, Кирилл Иванович Кайгородов на досуге рисовал собственные или копировал чьи-либо понравившиеся композиции. Воспроизведенные затем на подносах по трафарету, расходились они в несметном количестве. Владелец едва ли не крупнейшей в Тагиле и превосходно оснащенной мастерской Перезолов также продемонстрировал своими нарядно расписанными, с прозрачнейшей лаковой пленкой изделиями, что при рациональной организации валовое производство – не враг качеству... Только у него да верхнейвинца Деева, тоже увезшего из Москвы медаль, сохранились в ассортименте заковыристые для изготовителей жестяные шкатулки, луженные изнутри и расцвеченные миниатюрой снаружи. Толпившиеся на вернисаже сразу заприметили уральские коробочки, которые хотя и уступали в оформлении лукутинским, зато были более долговечными, так как не боялись ни жары, ни сырости. В таких шкатулках хранилось самое заветное, оттого и наследовались они как дорогие сердцу фамильные реликвии.
О мануфактуре С. Голованова в указателе выставки говорилось, что ей минуло полвека и что представляет она кооперированные между собой заведения: кузнечно-клепальное, красильное и лудильное с двадцатью пятью работниками. Номенклатура продукции здесь была разнообразнейшей, до лопат включительно, но фирменным товаром считались у Голованова подносы и расписные ковши, тоже отмеченные в Москве престижными наградами.136
Летом 1887 г. в горнозаводской столице России – Екатеринбурге проходила Сибирско-Уральская научно-промышленная выставка – знаменательное событие в культурной жизни нашего края. В центре города на берегах Исети были установлены ажурные павильоны, а в них – изделия заводов, фабрик, ремесленных мастерских. Чем не витрина успехов россиян, их изобретательности и смекалистости! Обширным был в экспозиции кустарный отдел. Но, увы! Вещи добротные, способные конкурировать с иностранными попадались здесь нечасто, терялись в груде неуклюжих, сделанных на скорую руку, что называется, тяп-ляп. При изобилии и относительном разнообразии кустарные изделия оставили у экспертов впечатление малоутешительное.137
Немало критических стрел выпустили репортеры по адресу Нижнего Тагила. Лаковые металлоизделия на выставке коробили наслышанных об их громкой славе зримыми приметами упадка мастерства: шаблонностью композиций, неряшливой размашистостью мазка, дисгармонией красок... Знатоки винили жюри, оделившее тагильчан преимущественно бронзовыми медалями и дипломами, в предвзятости. Некоторую прижимистость судьи, на наш взгляд, допустили лишь в отношении Перезолова, Кайгородова да сундучника Кокушкина, то есть избалованных наградами выставочных завсегдатаев. Что же касается аляповато расписанных подносов их земляков, то они и впрямь не тянули на похвальные отзывы...138
Как и на московском смотре выискиваемые публикой шкатулки из жести, разрисованные цветами и картинками, представляли всего-навсего двое: А. Перезолов и Ф. Деев. Профессиональный имидж первому, наследственному богатею, создавали действительно одаренные художники. Второй же, получив волю, основал в 1864 г. с братом Самойлой заведение без наемных рабочих. Покупая железо и жесть в Нижнем Тагиле, обходившиеся ему с перевозкой в Верх-Нейвинский завод гораздо накладнее, чем тагильским кустарям, Деев, непревзойденный варщик лаков и эмалей, сделал ставку не на набившие оскомину подносы, а на то, чего недоставало на рынке, что не умели делать или делали гораздо хуже его конкуренты. Поднаторел он ладить шкатулки, пепельницы, табакерки и прочие вроде бы пустяшные, но нужные в обиходе вещицы.
Золотые руки да врожденная кержацкая совестливость братьев Деевых и равнявшихся на них безымянных творцов удерживали на закате XIX столетия лаковую роспись от окончательного сползания в трясину псевдонародности, к разухабисто-крикливому, вожделенному для перекупщиков лубку. Патентованное рукоделие братьев Деевых ценилось в полтора-два раза дороже, чем у их сотоварищей по цеху. Зависть и корыстолюбие толкали иных на подделку. Но обвести вокруг пальца искушенных коммерсантов было нелегко. Те нашли простой способ разоблачения фальшивок: к поверхности изделия подносилась горящая папироса или береста. Если лак от огня не таял, значит, марка была деевской. Недаром Фаддею Михайловичу вручили за ювелирно сработанные коробочки да цыгарочницы серебряную медаль.139
К эталонным можно было отнести и подносы Степана Голованова, которые, подобно худояровским, всегда оставались явлением подлинного искусства. Но все же нарядный, безупречный по замыслу и выразительности декор украшал лишь штучные или чисто демонстрационные изделия. Львиную же долю составляли так называемые рыночные, трактирные подносы, имевшие отпечаток явного профессионального регресса.
Однако статистические показатели не внушали должностным лицам тревоги за будущее промысла. Стоило ли беспокоиться чиновникам, если количество занятых в нем прирастало, оборот увеличивался, наградами уральцев не обносили... Скрывавшиеся за этим признаки кризиса различали пока не многие, вроде руководителя губернских статистиков, неутомимого исследователя мелкой промышленности Е. Красноперова. Видел тот, как скудел урожай медалей и тускнел их былой блеск. Даже серебро, не говоря о золоте, завоевывалось тагильчанами теперь крайне редко. На Казанской выставке в 1890 г. А. Перезолов, П. Кокушкин да новичок И. Шимичев, имя которого впоследствии никогда не звучало, довольствовались бронзовыми наградами. Не было в списке лауреатов и состарившихся братьев Деевых.140 На излете века, когда в полный голос заявило о себе Жостово, тагильчанам все чаще и чаще доставалась лишь малопочетная бронза. Так, на Всероссийской выставке 1896 г. в Нижнем Новгороде жюри благосклонно отнеслось к подносам Фотия Малоземова, Дмитрия Бородина, Порфирия Пермякова и Никифора Серебрякова, но высшие награды присудило все-таки их соперникам из Подмосковья.141
Рубеж ХIХ-ХХ вв., по оценке современников и исследователей тагильского лакового промысла, – переломный, критический этап в его развитии. Из-за антиэстетических позиций ростовщического капитала и обострившейся конкуренции с Жостовом упрощенная "маховая" роспись совершенно заслонила классическую. Настоящим мастерам довелось испить горькую чашу унижения и равнодушия к их таланту. Их изделия, истинные раритеты, ставились на одну доску с безыскусным малеванием "писарих".
Возмущенные уравниловкой и засильем грубого декора, многие мастера отправились искать лучшей доли на стороне. Но большинство, удерживаемое в родном краю хозяйством и сезонными заработками на заводах, не чуралось, когда подступала нужда, и малярной кисти! Иначе было не прокормиться, даже в крупных мастерских "писаки", в основном женщины, наряду с декорировкой подносов, красили ведра, тазы, рукомойники и прочую утварь.142 Случались в будничной текучке и праздники, напоминавшие о сокровенных творческих порывах, – оформление штучных изделий. Только на росписи заказных подносов художники и отводили душу, восстанавливали подзабытые навыки, импровизировали. Но такие сюрпризы были лишь исключениями на фоне укоренявшегося в промысле шаблона. И хотя нареканий в адрес лакировщиков было немного, компетентные очевидцы в унисон твердили о деградации росписи, однообразии и примитивности рисунков на металлоизделиях.143
К концу XIX в. в Тагиле действовали до восьмидесяти кузнечно-клепальных заведений, больше чем где-либо еще на Урале. Во многих из них выковывались заготовки для подносов. Демидовская администрация терпимо относилась к промыслу, не нуждавшемуся в дефицитном топливе. Из слесарных мастерских полуфабрикаты направлялись в красильни, к письмовницам. Лакирование подносов выполнялось преимущественно мужчинами. Характерное для централизованной и рассеянной мануфактуры разделение труда проявлялось все отчетливее.
Зависимость от скупщиков вынуждала тружеников улавливать малейшие пожелания благодетелей-кредиторов. А те в погоне за длинным рублем советовали живописцам приналечь на выигрышные переводные картинки... Равнодушные к сюжетным и жанровым композициям ярмарочные царьки запрашивали художественные вещи в мизерном количестве – для состоятельных любителей да на подарки влиятельным знакомым и начальству. По многочисленным свидетельствам, именно контролировавшие промысел коммерсанты и виноваты в том, что техника лаковой росписи деградировала.144
Хозяйничанье перекупщиков в мелкотоварном производстве, где капитализм органично рос снизу, а не насаждался властями, было закономерным. Народники несправедливо ополчались на торговцев, якобы паразитировавших на искусстве, поскольку те выполняли сложные и довольно хлопотные функции. Они были незаменимыми винтиками производственного механизма. генераторами приводившей его в движение энергии... В.И. Ленин правомерно относил упомянутую категорию к собирателям средств производства, предтечам капиталистических фабрикантов. Затрагивал он в исследовании по кустарной промышленности и тагильский подносный промысел. Опираясь на данные пермских статистиков, он выделил двадцать пять хозяев-скупщиков, поставлявших ярмарочным воротилам наряду с прочими и лакированные металлоизделия. Господство их, подчеркивал Ленин, зиждилось на переплетении капиталистической мануфактуры с надомными заведениями и сопровождалось капитализацией мелкотоварного производства в целом.145
В лексиконе последней трети XIX в. становятся общеупотребительными термины "кустарь" и производные от него. Этимология их трактуется разноречиво. Некоторые находят языковую первооснову в немецком Kunst (искусство), что вряд ли истинно. По В. Далю, кустарь – это мелкий промышленник, занимающийся изготовлением какой-либо продукции, а подчас и ее сбытом.146
Пока деятельность мелких производителей ограничивалась сферой домашнего ремесла, а сами они поддерживали непосредственный контакт с покупателями, надобности в коммерческих посредниках небыло. Но с ростом индустриальных центров, подобных Нижнему Тагилу, местный рынок уже не поглощал всей массы кустарных изделий. Для реализации излишков потребовался специальный торговый аппарат, состоящий из разнокалиберных скупщиков и посредников.
Монополизм всеми правдами и неправдами выбивавшихся из низов торговцев порождал вседозволенность, характерную для свежеиспеченных господ. Пользуясь безденежьем и юридической незащищенностью ремесленников, скупщики завышали цены на отпускаемые материалы и, наоборот, урезали их на готовые изделия.147 Бедственное положение ремесленников тревожило правительственные круги. Чтобы ослабить давление скупщиков, кредитовавших товаропроизводителей под чудовищные проценты, Пермское губернское земство учредило в 1894 г. кустарно-промышленный банк. Обслуживал он только жителей губернии, создававших материальные ценности личным трудом. Финансовая помощь владельцам мастерских, не участвовавшим в производстве, уставом банка запрещалась. Ссуды выдавались на срок до трех лет под залог инвентаря и недвижимости. К 1900 г. банковским кредитом воспользовались свыше двухсот двадцати кустарей Верхотурского уезда, но лишь около десяти процентов из них были заняты в кузнечно-клепальном промысле Нижнего Тагила, то есть изготовителям подносов доставалась лишь малая толика ссудных средств.148 Как ни изощрялось земское руководство, для оказания поддержки большинству кустарей активов банка не хватало...
Кроме скупщиков, жизнь тагильчан омрачала и возникшая конкуренция с Подмосковьем. В Жостове и ближайших к нему селениях "делом подносов" на исходе XIX в. занималось более двухсот пятидесяти человек. По количеству и качеству производимых изделий выделялись мастерские О.Ф. Вишнякова, Е.Ф. Беляева, Е.Ф. Цыганова. Их художники умело переносили на металлоизделия технику коробовско-лукутинской миниатюры. В то время как на Урале воцарилась однообразная цветочная роспись, жостовцы перешли к сюжетно-изобразительной. На их подносах гарцевали тройки, мчались по следу красного зверя гончие, неспешно тянулось семейное чаепитие, плетение лаптей и другие выхваченные из народного быта сцены. Широкую популярность снискали призабытые на Урале жестяные картины и выполненные в манере лубка пейзажи с рыцарскими замками или дворцами восточных деспотов.149
В сюжетной росписи жостовцы шли от мотивов знаменитого Федоскино, в цветочной – кое-что заимствовали у худояровской школы, а больше – у столичных живописцев, декорировавших дерево и металл, в том числе и подносы.150 Профессиональные художники научили способных ремесленников технике, передающей бездну оттенков и живое дыхание цветов. Королевой московского букета выпало стать розе. Правда, трепетная роза Жостова выгодно отличалась от позднетагильской, лишь отдаленно напоминавшей природную. Иногда центр композиции украшался двумя-четырьмя георгинами, пионами или тюльпанами, а вокруг рассыпались дикорастущие колокольчики, васильки и незабудки, перевитые травой. Хорошо удавались жостовским мастерам и различные натюрморты.
Оригинально компонуемый и прорисованный до малейших штрихов московский букет конца XIX в. выглядел утонченнее и привлекательнее тагильского. Казалось, слава уральского промысла закатилась безвозвратно. Намеренно упростившие тагильскую роспись скупщики и бровью не вели по поводу явных конкурентов, утвердившихся на рынках к западу от Волги. Причин для беспокойства, как они считали, не было. Спрос на их ходовой аляповатый товар не падал. Особенно широкий простор для него открывался на разбуженных капитализмом окраинах – в Сибири, Туркестане, азиатском зарубежье. Туда и навострились уральские коммерсанты вывозить металлоизделия, тем более что начала действовать Транссибирская железная магистраль, а затем и дорога Оренбург-Ташкент.
По-иному реагировала на явный упадок прикладного искусства прогрессивная уральская общественность. Ревниво воспринимали патриоты края победы жостовцев на выставках 1880-1890-х гг.151 и еще болезненнее – молву о переделке изделий земляков в жостовском стиле. Действительно, ярмарочные воротилы, оценившие преимущества московской школы, скупали нижнетагильские рыночные подносы и направляли их жостовцам для перекрашивания.152 Единственное, в чем жостовцы отставали от уральцев, так это в лакировании. Причина была в том, что они использовали более дешевый "холодный способ" с естественной сушкой лакового покрытия, а в Тагиле сохранялся ранее описанный "горячий". Впрочем, секрет худояровского лака и деевских эмалей в конце XIX в. был уже утерян, и торговцы не осмеливались, как это бывало раньше, в целях рекламы подносить к зеркальному глянцу зажженную бумагу...153
Глобальный кризис, обрушившийся в начале XX в. на индустриально развитые государства и поразивший все сферы российского хозяйства, не миновал и Нижнетагильского округа: с 1903 г. он становится убыточным. Надвигавшееся банкротство демидовской вотчины могли предотвратить лишь кредиты Государственного банка, которые выдавались обычно под залог металла. Поскольку законодательство воспрещало дробление посессионного имения между наследниками, округ был реорганизован в паевое товарищество. Учредили его представители Демидовых по мужской и женской линиям: Елим, Анатолий, Павел, Мария, Елена и др.154
Не ладившие между собой потомки князей Сан-Донато наезжали в Тагил лишь эпизодически. Руководили многоотраслевым горнозаводским комплексом толковые управляющие. Впрочем, и завзятые технократы оказались бессильны противостоять кризису. Численность жителей города перевалила к концу XIX в. за тридцать тысяч. И в благоприятные-то годы на демидовских предприятиях работала всего лишь пятая часть мужчин, поэтому нетрудно догадаться, чем обернулось для населения сокращение платинодобывающего и металлургического производства.155 Захлестнувшая край безработица вынудила правительство устранять юридические препоны, мешавшие развитию на Урале негорнозаводской, прежде всего мелкой промышленности. Особое расположение выказывали заводчики промыслам вроде кузнечно-клепального, которые не нуждались в дефицитном топливе. Радикально настроенные деловые круги потребовали упразднить закон 1806 г., который воспрещал на Урале огнедействующие заведения. С отменой его власти не торопились, но в пользовании топливом кустарям были предоставлены значительные льготы. Без проволочек по умеренной цене отпускали им заводовладельцы и металл.156
Преодолеть упадок в художественных промыслах сложно было еще и потому, что покупательная способность населения резко упала: до привлекательных ли безделушек было обедневшему люду! Требовала перемен и система подготовки мастеров. Применительно к лаковой росписи ее надлежало организовать так, чтобы иметь специалистов и для конкурентоспособной массовки, и для изделий высшего качества. А возможно ли это без возрождения профессиональной школы?
Нужно отметить, что обучение рисовальщиков в тагильских мастерских было не менее эффективным, нежели в кустарных центрах европейской части России. Это определялось прежде всего сравнительно высокой грамотностью населения города.157 Но ученичество "вприглядку", отягощенное работой по заданию хозяина, ни в коей мере не заменяло школы с набором ключевых для профессиональных художников дисциплин. Не умолкавшие в земских и творческих кругах разговоры об открытии специализированного художественного учебного заведения не прошли бесследно. Массовое недовольство и тревога родителей за лишенных профессиональной перспективы детей побудили власти к созданию на паях с горнозаводчиками кустарно-ремесленных школ.158
Опыт московского и нижегородского губернских земств подсказал рациональную форму центров подготовки кадров для мелкой промышленности: учебно-вспомогательные и показательные мастерские, в которых запрещалось использовать детский труд.159 Эти меры вызвали яростную критику со стороны оппозиционного политического лагеря. Осуждение правительственных намерений сквозило и в рассуждениях выразителей настроений интеллигенции. "В скором времени, – предупреждал читателей небезызвестный А. Бенуа, – будет приведен в исполнение проект обакадемить, обезличить, иссушить, изуродовать все это простодушное, наивное творчество посредством, – какой ужас! – учреждения в кустарных центрах патентованных школ с целью "выучить рисовать" этих чудных знатоков рисунка!"160 В чем-то Бенуа был, конечно, прав, но вольно или невольно он искажал суть запланированных преобразований. Подлинный ужас заключался не в них, а в полной отстраненности единомышленников Бенуа от дела, участвуя в котором они могли оказать не меньшую услугу отечественной культуре, чем изданием журнала "Мир искусства".
К сожалению, современники великих преобразований часто за деревьями не видели леса. Так получилось и на этот раз... Экономический подъем России, набиравшей ускорение после революции 1905-1907 гг., изумил многих государственных мужей Европы. А ведь он базировался не только на золотом рубле и аграрной реформе Столыпина, но и на кардинально перестроенной системе народного образования, в первую очередь – профессионального. На Урале, издавна страдавшем от нехватки квалифицированных рабочих и техников, усилиями правительства, органов местного самоуправления и предпринимателей выросла сеть ремесленных, горных и железнодорожных училищ.161 Наряду с индустриальными учебными заведениями в Екатеринбурге открылась художественно-промышленная школа.
Решение об учреждении последней городская дума приняла еще в 1898 г. Оставалось только дополнить сумму, ассигнованную на эти цели Министерством финансов. К чести екатеринбургских предпринимателей, многие из них внесли на ее содержание крупные пожертвования. В декабре 1902 г. школа, преобразованная впоследствии в училище, распахнула двери перед одаренными подростками. Рассчитана она была на 130 учащихся, оснащена гранильной, художественно-слесарной, граверной, столярно-резной и ювелирной мастерскими. Основательное (в течение пяти лет) преподавание теории, закрепляемой практическими навыками под присмотром умелых наставников, давало питомцам хорошую квалификацию. Окончившим курс присваивалось звание ученого рисовальщика.162
Школа выпестовала немало крупных мастеров, достойно представлявших различные отрасли национального декоративно-прикладного искусства. Беда была лишь в том, что многие из них порывали со своей малой родиной и уезжали в столицы и города Центральной России. Отдельные ученики наверняка посвятили жизнь лаковой росписи, но биографических сведений такого рода почти не сохранилось. К сожалению, Екатеринбургская художественно-промышленная школа в течение ряда лет оставалась на Урале единственной. Речей об открытии подобных учебных заведений звучало немало. Клятвенные заверения давала на этот счет и Верхотурская земская управа, но из года в год объясняла отсрочку тем, что опять на эти цели не хватило средств.163
Уместно предположить, что власти воздерживались от распространения аналогов и еще по двум причинам: из-за слабой закрепляемости классных рисовальщиков в горнозаводском крае и вследствие обострившегося антагонизма между народным и профессиональным искусством. Виноваты в этом, конечно, направлявшиеся в ремесленные центры с культуртрегерской миссией критики и художники, которые подчас бездумно отвергали фольклорную стилистику живописи. Заметного духовного влияния поборники академизма и модерна на кустарей не оказали, но конфликт отцов с детьми разожгли, внушив юной смене пренебрежение к вековым заветам. Внутрисемейные раздоры вели к оттоку способной молодежи в города, на фабрики.164 Обрыв животворных нитей преемственности и мучительный выбор правильного направления выпало испытать и Хохломе, и Мстере, и Гжели, и другим очагам художественных ремесел...
Несколько иначе, хотя и не менее драматично, складывалась ситуация в Нижнем Тагиле. В отличие от подмосковного Жостова известные художники сюда почти не заглядывали. Причина этого была не в удаленности от столиц, а в глубокой деградации местной лаковой росписи. Желающих попытаться вернуть уральское искусство росписи на верный путь не находилось. Тагильские подносы выглядели неприглядно, коробили ценителей то канареечной пестротой, то, наоборот, унылой гаммой красок. Цветочные букеты обескураживали условностью изображения, а лакировка поражала своей мутностью.165
Выставочный фасад промысла, отчасти маскировавший его упадок, по-прежнему обеспечивался фирмами наследников Перезоловых, Головановых, Кайгородовых, Серебряковых, которые дорожили своей репутацией. Но это были лишь островки относительного благополучия. Всего же производством лакированной посуды и утвари в начале XX в. было занято свыше полутора десятка мастерских.166
В 1902 г., когда правительство, пытаясь найти выход из кризиса, возлагало большие надежды на мелкую народную промышленность, в Санкт-Петербурге открылась первая в истории страны Всероссийская кустарно-промышленная выставка. Экспонатам передовых губерний: Московской, Нижегородской, Вятской, Пермской – устроители отвели самое видное место – в главном зале Таврического дворца. Уральцы и на этой выставке блеснули остроумием и мастерством, многочисленные теплые отзывы посетителей и газетных корреспондентов засвидетельствовали это. Высокую похвалу заслужили пермские сельскохозяйственные орудия и металлоизделия. Из пяти больших серебряных медалей, присужденных экспонатам губернии, одна досталась сыну Александра Перезолова Никите "за очень хорошее приготовление изделий из листового железа". Серебряные медали получили Л. Голованов, И. Кайгородов, братья Деевы и владелец кузнечно-клепального заведения П. Пахтеев. Медалисты, предприниматели и художники в одном лице, они значительно превзошли остальных участников-тагильчан, увезших из столицы лишь бронзовые медали и похвальные листы.167
Куда щедрее на награды оказалась "домашняя" выставка, проведенная в Нижнетагильском заводе по инициативе местного земства летом 1908 г. Для размещения образцов, изготовленных из дерева, металла и минералов, организаторы арендовали помещения цирка и кукольного театра. На сей раз кроме Н.А. Перезолова, удостоившегося большой серебряной медали "за прочную окраску подносов", равноценными наградами отметили Тимофея Бенедиктовича Щербинина "за хорошее исполнение подносов" и Федосью Гавриловну Кайгородову за их нарядную разрисовку. Малые серебряные медали жюри присудило Ивану Ивановичу Кайгородову и Феоктисту Фотиевичу Растворову, которые выставили подносы "отменной выделки и рисунка". Дипломами и почетными отзывами поощрили устроители выставки Александра Максимовича Хребтикова, Василия Гавриловича Веретенникова и Харлампия Сафроновича Обухова.168
Итоги смотров как будто не давали повода тревожиться за лаковую роспись. Но критерии качества, как известно, можно толковать неоднозначно. На выставках, как правило, демонстрировался штучный, отборный товар, а рынок заполняла декорированная азбучной живописью массовка. Ординарные подносы даже в технике кистевого однослойного мазка от руки почти не расписывались. Всюду господствовал трафарет с набором цветочных рисунков и картинки из "Нивы" и других журналов.
На рубеже столетий в великосветскую моду вошли подносы, украшенные орнаментальными заставками и переводными гравюрами в стиле ретро. Грунтом наряду с белилами служило покрываемое олифой листовое серебро, приобретавшее после термообработки червонно-золотистый цвет. Такие "золотые" подносы, символизировавшие эпоху древней, "красной" Руси, были предметом вожделения увлекавшихся славянской историей аристократов. Однако спрос на них, как и на всякое модное поветрие, через непродолжительное время упал.
Особые нарекания покупателей вызывала уязвимость лакового стекла, имевшего со знаменитым худояровским лишь чисто внешнее сходство. Рецепты старых чародеев лака уберегли, пожалуй, только наследники братьев Деевых из Верх-Нейвинского завода, предлагавшие торговцам большие скатертные подносы. В обиходе их становилось все меньше и меньше. Подделка же обнаруживалась легко: выплеснутые чай или острый соус сразу же выявляли изъяны лакировки. Красивые и надежные деевские подносы были очень удобны при использовании в железнодорожных буфетах и чайных, где скатерти быстро пачкались...169
Долго еще уральцам пришлось преодолевать последствия кризиса. В металлургии он сменился затяжной депрессией. Нужда и безысходность толкали мастеровых к активной борьбе за свои права. Вместе с братьями по классу бастовали и тагильчане. Видя необходимость коренной перестройки экономики округа, Демидовы вновь ходатайствовали о выкупе посессии. Это позволило бы родоначальникам фамилии осуществить довольно дерзкие и весьма прогрессивные планы, тогда как с оформлением института посессионного права деятельность наследственных арендаторов жестко регламентировалась государством. Без ведома чиновников нельзя было бы ни закрыть старого, ни построить нового завода. Правительство, отказавшее Демидовым в их просьбе, разрешило в виде исключения залог Нижнетагильского округа в Нижегородско-Самарском земельном банке.170
Банковский кредит позволил хозяевам залатать некоторые прорехи, но дела в имении постоянно ухудшались: администрация приостановила выплату горной подати, выдавала рабочим вместо денег талоны. Продукты за бумажные фантики лавочники отпускали не всегда и чаще всего по завышенным ценам. В связи с бедственным положением трудящихся и финансовой несостоятельностью Демидовых правительство вознамерилось перевести сползавшее к банкротству хозяйство в казенное управление.171 Избежали его потери князья Сан-Донато лишь благодаря контракту с французской компанией, которая предоставила им аванс в счет добычи платины. Вслед за этим выделило ссуду на поддержку населения округа и правительство.172
Но бездоходные производства все же закрывались, и многие искали пропитания в кустарничестве, чаще всего в металлообрабатывающем. Кузнечно-клепальный промысел Нижнего Тагила по-прежнему не имел себе равных. Выпускаемая продукция делилась на три категории: технического назначения, домашнюю утварь и посуду (подносы, шкатулки, ковши и т.п.), реализуемую внутри страны и за рубежом. Производство лаковых изделий сосредоточивалось в крупных мастерских, обслуживаемых штатными работниками и надомниками. Всего же к изготовлению подносов было причастно около тридцати заведений.
Предприятия солидных фабрикантов отличались от мелких разнообразием номенклатуры и полным циклом производства. Но технологические операции здесь тоже выполнялись в основном вручную. Набор приспособлений в мастерских исчерпывался чугунной "желобильней" да "стойлом" для гибочных работ, а инструментами служили молоток и ножницы по металлу. Новшеством, используемым к этому времени, был пресс для просечки ручек-отверстий, которые уже не приклепывались, как раньше, к корпусу подноса.
Вырезав заготовки нужных размеров и формы, мастер скреплял шесть-семь из них в пачку и приступал к выколачиванию подносов на желобильне. Разъединив их, он закруглял на "стойле" борта через проволоку в "гуртик". Затем следовали высечка, опиловка ручек, выглаживание и грунтовка. Дорогостоящий мастиковый грунт в начале XX в. заменила олифа, которую накладывали в два-три слоя и затем "воронили" в печи. Загрунтованное изделие покрывалось черной эмалью (иногда ошибочно называемой лаком) или цветными фонами и отдавалось в красильню, где сноровисто расписывалось по трафарету или украшалось журнальными гравюрами.173
Будто скрашивая неказистую работу писарих, тагильские металлисты придавали своим изделиям самые причудливые формы: гитарообразные (литарные), крылатые, овальные, угловые, треугольные, круглые, прямоугольные скатертные и традиционные, с давних пор именовавшиеся сибирскими. Размеру и назначению, указывает исследователь промысла В.А. Барадулин, соответствовал и декор: скатертные расписывались небольшими, произвольно разбросанными букетиками или веточками по красному, зеленому, синему, черному фонам; закусочные и чайные украшал пышный куст на ярком поле. В оформлении круглых и фигурных подносов и шкатулок прижилась секторная композиция с делением живописного зеркала на небольшие участки различной конфигурации, в центре которых помещались веточки с бело-розовыми или бело-синими цветами, наливными яблоками да сладкими ягодами. Фон подносов, декорировавшихся журнальными гравюрами, зачастую расписывался под малахит, черепашку или красное дерево.174
Золотные разделки с вычурными завитками и розетками, "копченые" фоны и другие нововведения не могли спасти промысел от вреда, что наносили ему роспись трафаретом и переводными иллюстрациями. Объемная многосюжетная роспись умирала вместе с мастерами демидовского закала. Поднаторевшим же в "маховом" письме подмастерьям трафарет пришелся как нельзя кстати. Впрочем, не все можно было огульно осуждать в этой скорострельной технике. Исполненные чужой рукой гравюры в определенной мере возвращали промыслу сюжетные композиции, а накапливание трафаретов расширяло возможности применения орнамента.175
В начале века вновь обострилась конкурентная борьба между тагильчанами и их традиционными визави из Подмосковья. Сплав опыта и новаторских элементов, заимствованных жостовцами у художников-прикладников Петербурга, дал прекрасные результаты. Мастера Жостова научились воспроизводить тончайшие оттенки неброской палитры российской флоры. Уральцы же в погоне за соперниками допустили роковую ошибку. Вместо того чтобы воссоздать первородную классическую лаковую технику и очистить собственную роспись от модернистских наслоений, они встали на путь слепого подражания жостовцам. Ущербное само по себе эпигонство заведомо обрекалось на неудачу, ибо равного эффекта тагильчане пытались достичь все той же крестьянской "маховой" росписью. Копирование московского букета завело их в тупик, выбраться из которого с неимоверными физическими и моральными издержками удалось лишь через полвека...
В эпоху формирования в российской экономике картелей и синдикатов мелкая промышленность и ее кустарное ядро находились во власти заправил первобытного капитализма – скупщиков. Полемика относительно их роли никогда не затихала. Левое крыло земских деятелей считало, что паразитировавшие на труде ремесленников богатей присваивали себе от трети до половины их заработка. Они нередко подобно аршинникам Нижнего Тагила договаривались между собой о единых ценах на покупаемый у кустарей товар.176 Ученые-обществоведы и представители буржуазии, напротив, доказывали, что только скупщики-оптовики с армией юрких посредников выталкивали кустарную продукцию на рынок. При этом авторы ссылались на практику европейских государств, где мелкотоварное производство успешно развивалось также благодаря дальновидности и мобильности коммерсантов.177
Экономист М. Туган-Барановский убедительно оспаривал мнение, будто самостоятельный кустарь находится в более выигрышном положении, чем тот, что зависит от посредника. "Нередко, – писал он, – участь первого хуже, чем второго, ибо отсутствие непосредственной зависимости от капиталиста равносильно отсутствию сбыта, постоянного покупателя".178
Эти рассуждения непоследовательного марксиста перекликались с выводами апологета учения – В.И. Ленина. Одно из условий живучести торгового капитала, писал революционный теоретик, есть раздробленность, изолированность, хозяйственная рознь мелких производителей... Другое условие, констатировал он, относится к характеру функций торгового капитала – закупке материалов и сбыту изделий. Мелкое, раздробленное производство, заключал Ленин, несовместимо с массовым сбытом на широком рынке. Этим противоречием, по его наблюдениям, и воспользовалась верхушка кустарей-хозяйчиков, отрезавшая от рынка товаропроизводителей, беззащитных перед властью торгового капитала. Логику большевистского вождя следовало бы признать железной, если бы он не настаивал на обреченности мелких производителей, не признавал зачаточные еще тогда мероприятия госаппарата, стремившегося оказать разностороннюю помощь кустарям, прежде всего в сбыте изделий, "нелепостью, мещанской утопией"...179
Жизнь опровергла предсказания могильщика частной собственности и мелкотоварного производства. С активным участием съездов горнопромышленников в лихолетье кризиса возникло Уральское общество содействия кустарным промыслам. Главную задачу инициаторы его создания видели в финансово-технической поддержке кустарей, в осуществлении более выгодных для них форм реализации продукции. Функции обирал-кулаков должны были при этом взять на себя уездные земства. Промедление с антимонопольной коммерческой организацией объясняется, по-видимому, разночтениями в выборе ее оптимальной структуры и нехватке оборотного капитала. Выход из положения в связи с ограниченностью фондов кустарно-ремесленного банка был найден в развитии под эгидой последнего учреждений мелкого кредита.180 Накануне и в годы промышленного бума Урал покрылся густой сетью кредитных товариществ и касс взаимопомощи. Быстро завоевало популярность заводских тружеников Нижнетагильское товарищество, правление которого отпускало кустарям по умеренным ценам сырье, ежегодно закупало у них и продавало со склада металлопосуду на сумму до пятидесяти тысяч рублей. Разъездные агенты товарищества не упускали случая заключить прибыльные сделки на ярмарках, зондировали емкие рынки, демонстрировали образцы изделий, в том числе и художественного ассортимента.181
Мануфактурная стадия развития промыслов и несовершенство финансово-кредитной системы предопределяли жизнеспособность ростовщического капитала. Но использование земством мелкого кредита существенно ослабило его позиции. Скупщики, прежде диктовавшие условия ремесленникам, теперь утратили монополию, им приходилось конкурировать с торговым аппаратом кооперации. Недаром хозяева крупных мастерских Нижнего Тагила, убедившись в преимуществах коллективного бизнеса, начали сколачивать товарищества на вере. Разница с полными или семейными заключалась в том, что пайщиками в товариществе на вере могли быть люди, не связанные родственными узами. Дивиденды распределялись между ними соразмерно паевому вкладу.182
На всю округу гремели перед мировой войной тагильские фирмы "В.Ф. Кислых и К°" и "Товарищество по производству и сбыту железных изделий". Группа, возглавляемая В. Кислых, была реорганизована в компанию из артели, выпускавшей в основном луженую посуду и шанцевый инструмент. А вот другое товарищество вобрало в себя цвет предпринимателей, занимавшихся выпуском лакированных изделий. Членами его состояли Н. Перезолов, И. Серебряков, С. Бобров, П. Пахтеев, отец и сын Головановы. Примкнул к ним и сундучный фабрикант П. Кокушкин. Обобществленный капитал в тридцать тысяч рублей позволял им с уверенностью "ломать" любого соперника-одиночку.183
Ускорившаяся на рубеже ХIХ-ХХ вв. в кустарных промыслах эволюция от простой капиталистической кооперации к мануфактуре и фабрике, сопровождалась правовой регламентацией и механизацией труда. Например, механизации, весьма способствовало кооперативное движение. Застрельщиками использования всяческих приспособлений, облегчающих труд работников кузнечно-клепальных мастерских, выступили руководители упоминавшихся товариществ. Компания В. Кислых, изготовлявшая подносы, ковши и другую посуду, обзавелась бельгийской штамповальной машиной, неизмеримо увеличивавшей производительность слесарей, ранее вырезавших заготовки вручную. Различные механизмы и агрегаты, чаще всего прессы, становились обычной принадлежностью крупных мастерских. В целях технического содействия мелкому производству Пермское земство развернуло с 1905 г. отдел во главе с инженером-механиком, в подчинении у которого находилось семнадцать районных техников. Один из них, металлист по специальности К.П. Федотов, был командирован в Нижнетагильский завод. Важнейшие обязанности техников состояли в том, чтобы распространять среди кустарей учебную литературу, прогрессивные технологии и обучать работе на станках и машинах. И совсем неслучайно механизация промыслов совпала по времени со звездным часом кредитной кооперации, которая обеспечивала кустарные артели и товарищества ссудами на покупку двигателей и механизмов.184
Контроль, введенный по требованию земских органов за мелкой промышленностью со стороны фабрично-заводской и санитарной инспекций, несомненно, улучшил положение занятых в ней работников, хотя отклонений от нормативов, особенно гигиенических. оставалось еще немало. Продолжительность рабочего дня закон ограничивал десятью-одиннадцатью часами, с перерывом на отдых и двухразовый прием пищи. Заработок не должен был опускаться ниже прожиточного минимума, хотя рекомендации властей мало к чему обязывали владельцев мастерских. И все же к 1912-1913 гг. заработная плата слесарей, красильщиков, письмовниц существенно увеличилась по сравнению с концом XIX в. Несмотря на удорожание потребительской корзины, рост жизненного уровня был очевиден. Более легкие условия труда в кузнечно-клепальном промысле, нежели, скажем, в литейном или сапоговаляльном, привели к тому, что здесь более широко использовались несовершеннолетние работники обоего пола.185
В связи с низким уровнем техники кустарных промыслов и безработицей среди молодежи власти уделяли неослабное внимание профессиональному образованию. Как одну из наиболее актуальных рассматривало эту проблему руководство Пермской губернии, на территории которой размещалось почти две трети парализованных депрессией металлургических заводов.186
Тип училищ, готовивших резервы для крупной промышленности, в мелкотоварном производстве себя не оправдывал. Более рациональными представлялись учебно-показательные мастерские с двух-трехлетним курсом обучения. В 1911 г. такая мастерская открылась в Нижнетагильском заводе, а всего их количество достигло тридцати пяти. В Нижнетагильской школе-мастерской обучались специалисты по металле- и деревообработке: кузнецы, литейщики, слесари, жестянщики, столяры и др. Первый набор не превышал сорока девяти учащихся, последующие выросли до 150-200 человек.187
Тагильская мастерская действовала до 1918 г. Кредитное товарищество помогло ей в создании музея образцов кустарных и фабричных изделий, аналогичных тем, что выпускались в Нижнем Тагиле и его окрестностях. Шефствовавшее над учебным заведением Верхотурское земство поставило перед его дирекцией задачу поднять технический и художественный уровень "металлических" промыслов, сделать их конкурентоспособными не только на рынках Сибири и Туркестана, но и в Европейской России. Дельные рекомендации высказывались при этом и по улучшению качества лакированных вещей. Мастерская была не в состоянии принять всех желающих, поэтому уездная земская управа решила организовать подготовку специалистов у частников.188
Вытеснение мелкого производства крупным, которого добивались правительство и банки, породило среди увлекавшихся марксизмом обществоведов толки о неизбежной гибели народных промыслов и торжестве фабрики.189 Однако многие экономисты не разделяли взглядов В. Ленина и М. Туган-Барановского. Успехи цензовой фабрично-заводской промышленности коренились, по их мнению, в ее привилегированном положении, в ее неравенстве с мелкой промышленностью, которая изначально обрекалась на самовыживание. Категорически не соглашался с гробовщиками национальных ремесел Д.И. Менделеев. Противник революционной ломки государственного строя, мыслитель-энциклопедист видел в формировавшемся на его глазах монополистическом капитализме не завершающую фазу капитализма, не восход призрачного социализма, а качественный сдвиг от капитализма примитивного, во многом антисоциального, к цивилизованному...
В новую эпоху, подчеркивал Дмитрий Иванович, умело организованные мелкие предприятия займут определенную хозяйственную ячейку и станут надежным противовесом акционерному и финансовому капиталу, который стремится к безраздельному господству. Но для выживания в конкурентной борьбе с монополиями мелкотоварному производству необходимы два условия: артельно-кооперативный характер производства и достаточная его механизация. Возможности последней Менделеев связывал с применением новейших двигателей – внутреннего сгорания и электрических.190 Трудно переоценить влияние публицистических исследований выдающегося ученого на мыслящую Россию. Наблюдения Менделеева, разумеется, имели под собой реальную основу. Зарождение артелей и товариществ, их механизация преобразили облик мелкой промышленности, упрочили ее положение. Зримо высвечивались эти процессы и во всероссийском масштабе, и на Урале, особенно в Пермской губернии.191
Характерно, что в Подмосковье приживались главным образом артели (жостовская. федоскинская, гжельская и др.), а вот на индустриальном Урале возникло немало паевых товариществ. Некоторые из них успешно начали свою деятельность в Нижнем Тагиле. По темпам развития кооперации Пермская губерния заметно выделялась в стране, не опускаясь ниже второго-третьего места. Наибольшее распространение имели в ней кредитные кооперативы, практически покончившие с диктатом скупщиков кустарных изделий.192
В 1915 г. статистика зафиксировала в Нижнем Тагиле двадцать шесть подносных заведений. В действительности их было больше, ибо подносы выпускались многими железоделательными мастерскими с комбинированным производством. При относительно высоком удельном весе семейных заведений доминирующее положение занимали все же крупные артельно-кооперативные фирмы. В некоторых из них, как у Н. Перезолова. товариществе В.Ф. Кислых и других, насчитывалось от двадцати до ста работников, включая надомников.193 Взаимоотношения, при которых кустари обрабатывали материалы работодателя и сдавали ему за плату готовую продукцию, В.И. Ленин называл зенитом торгового капитала, перерождавшегося в капитал промышленный.194 Впрочем, налицо был эволюционный процесс, никак еще не означавший предрекаемого теоретиками социализма финала мелкотоварного производства. Культивировавшее многоукладную экономику правительство сдерживало агрессивные поползновения монополий, оберегало интересы мелких товаропроизводителей, хотя последним приходилось выдерживать бескомпромиссную конкуренцию с фабрично-заводской промышленностью.
Разговоры о неоспоримых преимуществах высокомеханизированных предприятии в научных и деловых кругах стихали по мере того, как выяснилось, что напичканная машинами фабрика не способна заменить при изготовлении художественных предметов квалифицированного ручного труда. Приветствуя насыщение ремесел всевозможными приспособлениями, облегчавшими трудоемкие операции и избавлявшими мастеров от поспешности в творчестве, искусствоведы в то же время резко осуждали вторжение фабрики в сферу народных промыслов. Машина, предостерегали они, насаждает штамп, она обезличивает вещи. Фабричное производство надлежало, по мнению экспертов, внедрять не повсеместно, а лишь при изготовлении общераспространенной эстетической продукции: фарфорофаянсовой и стеклянной посуды, ковров, массовых видов текстиля и т.п. С другой стороны, признавалась нерациональной поддержка ремесел, базировавшихся на допотопной технике и выпускавших изделия, аналогичные фабричным, но уступавшие им по качеству.195
Однако крупнокапиталистический сектор экономики пока еще и не посягнул на художественные промыслы с кропотливыми и сложными ручными операциями, и за их будущее общественность была спокойна. "В академическом споре, за кем останется поле в борьбе фабрично-заводской промышленности с кустарной, – указывал знаток декоративно-прикладного искусства А. Прахов. - художественное кустарничество занимает очень прочные позиции". И обосновывал этот вывод тем, что художественная деятельность не нуждается в применении громадных приборов и двигателей. Машина в изготовлении художественных произведений, уверенно констатировал автор, никогда не вытеснит человека, ибо они суть продукты человеческого мозга, таланта, выдумки...196
Такой вывод А. Прахова подтверждался ежедневной практикой. Но участники предоставившего ему трибуну кустарного съезда могли привести и другие примеры... Делегаты из провинции сетовали на упадок мастерства, на засилье копирования по наущению скупщиков, отвергавших простонародный декор. Исполняя заказы коммерсантов, отмечала печать, ремесленник уже не творит, не вкладывает свою душу и природный вкус в изделия национальной старины...197
В распространении модерна и эклектики повинны были и сами художники, преследовавшие благую цель окультуривания народного искусства. Многие из них, влившиеся в педагогические коллективы художественно-промышленных школ, боролись с примитивизмом и безвкусицей, но вместе с тем слабо усваивали, а иногда и отторгали местные традиции, навязывали потомственным мастерам чуждую, либо разухабисто-натуралистическую, либо замысловато-абстрактную манеру письма. Такой подход не имел ничего общего с подлинным возрождением декоративно-прикладного искусства.198 Неприемлема была и другая крайность. Многие требовали прекратить интеллигентское вмешательство в развитие промыслов, дать кустарю возможность творить свободно.199 Взлеты и падения тагильской лаковой росписи наглядно иллюстрировали ошибочность дилетантского понимания свободы.
В условиях жесткой конкуренции и стилевого разнобоя в отечественной живописи неразумным было как пускать ремесла на самотек, так и отгораживать их от внешнего мира культурной блокадой. Для того чтобы преодолеть застойные явления и вывести народное творчество на правильную дорогу, резюмировали документы Всероссийских съездов художников и специалистов кустарной промышленности, нужно позаботиться о мировом стандарте художественного образования, о привлечении в него лучших живописцев, ваятелей, чеканщиков. С трибуны съездов бичевалось высокомерное отношение профессионалов к технике, морально-эстетическим идеалам народных мастеров. Главное предназначение руководителей школ и мастерских, констатировали эксперты, состояло не в обучении малевальщиков азам рисунка, а в том, чтобы найти применительно к этнографическим особенностям тех или иных районов страны золотую середину, тот самый синтез классической живописи с крестьянской росписью.200
Призыв к творческой интеллигенции послужить народу нашел в ее сердцах широкий отклик. Плеяда замечательных русских художников взяла шефство над старинными кустарными центрами, исправила недочеты своих коллег, пытавшихся окультурить промыслы. Непосредственное влияние на улучшение фольклорной росписи оказали Б.М. Кустодиев, П.П. Кончаловский, И.И. Машков и другие живописцы "серебряного века". Одни инструктировали педагогов художественно-промышленных школ и мастерских, другие, тесно соприкасавшиеся с народным творчеством, пропагандировали кустарные изделия на своих холстах.201
Обеспокоенное ухудшением качества ювелирно-гранильных, камнерезных и лаковых металлических изделий, реагировало на прогрессивные веяния и Пермское земство. В штат губернской управы были приняты окончившие Строгановское училище художники П. Степанов и И. Семериков.202 Войдя в курс дела, строгановцы обратили пристальное внимание на гранильный промысел Екатеринбургского уезда и нижнетагильскую лаковую роспись. К сожалению, начавшаяся вскоре война помешала молодым живописцам приложить здесь все свои знания и энергию. Обучаясь в Москве, они многое почерпнули из экспозиции столичного кустарного музея мецената Сергея Морозова, брата знаменитого фабриканта. Наряду с прочими в музейной коллекции выставлялись образцы лаковой миниатюры и жостовские подносы. Неплохое собрание кустарных изделий было подобрано в Вятке. Сознавая важную роль экспонатов в формировании профессиональных навыков, в изучении новых технологий, такой музей, отражающий достижения местных ремесленников, намеревалось учредить и Пермское земство.203 Но и эти планы нарушила война...
Мероприятиями первостепенной значимости, своеобразными вехами развития народного творчества оказались проводившиеся довольно часто в начале XX в. общероссийские и региональные кустарно-промышленные выставки. Предприниматели не считались с расходами, чтобы прорекламировать на них выпускаемые изделия, как говорится, себя показать и заимствовать премудрости у других умельцев. Смотры, направленные на улучшение качества и ассортимента бытовых вещей, одновременно поднимали художественный вкус городских и сельских обывателей. Недостатка в посетителях таких зрелищ, расширявших кругозор, высвечивавших плюсы и минусы народного хозяйства, не ощущалось. Артельные вожаки возвращались с выставок не с пустыми руками. После отчетов об увиденном правления артелей и товариществ, как правило, заказывали фирмам-экспонентам понравившиеся станки, лаки, краски, инструмент.204
Из региональных выставок, на которых демонстрировались лаковые изделия, следует назвать упоминавшуюся Нижнетагильскую (1908 г.) и Западно-Сибирскую, состоявшуюся летом 1911 г. в Омске. Газетные корреспонденты, освещая эту выставку, указывали, в частности, на неограниченные возможности сбыта на сибирских рынках луженой и окрашенной посуды, расписных подносов и ларцов. В списках награжденных фигурировали уже знакомые имена тагильчан.205
К этапным событиям в истории национального декоративно-прикладного искусства можно отнести и вторую Всероссийскую кустарную выставку, развернутую весной 1913 г. в Петербурге. Знаменовавшая собою промышленный подъем, она заметно отличалась от выставки 1902 г. Далеко вперед шагнула техника отечественного ремесла, улучшились качество и внешний вид кустарной продукции. Кроме множества любознательных на выставке побывало немало влиятельных бизнесменов, а также самих кустарей. Делились о ней впечатлениями с земляками и участники - тагильчане.
Разнообразием экспонатов выделялись на общем фоне Вятская и Пермская губернии. Вятичи издавна слыли непревзойденными мастерами по обработке дерева. Хороши были поделки из капокорня, точеная посуда, мебель. Пермская губерния, как всегда, блеснула железным товаром: сельскохозяйственными орудиями и машинами, каспийским литьем, суксунскими самоварами, расписными ковшами, чайниками, подносами.206
Авторитетное жюри обратило внимание на два соперничавших между собой направления прикладной росписи. Одно – глубоко национальное по фактуре и орнаменту, с явно выраженным местным колоритом; второе – исправленное профессиональными живописцами, вобравшее в себя новшества интернациональной моды. Признавая право на существование за обоими направлениями, экспертная комиссия и большинство освещавших выставку журналистов все же защищали самобытность творений мастеров, осуждая ниспровергателей традиций.207
Успех выставки 1913 г. доказал результативность политики властей, которые не перечеркивали в отличие от сторонников революционного переворота будущее мелкотоварного производства. Набравший скорость в годы промышленного подъема локомотив российской экономики значительно опережал соперников из так называемых государств первого эшелона. Пожинавшая итоги реформ С.Ю. Витте и П.А. Столыпина Россия наступала на пятки кичившимся индустриальным превосходством европейским державам...
Тяжелым испытанием стала для нее империалистическая бойня, и победа была не за горами, когда на политическую сцену ворвались экстремисты. Неправда, что конституционно-монархическая и тем более буржуазно-демократическая Россия была обречена, и лишь социалистическая революция предотвратила ее крушение. Теперь несостоятельность этой наукообразной фальшивки понятна каждому школьнику...
Вскоре после Февральской революции, отменившей устаревшие законы, семейное товарищество Демидовых было преобразовано в Акционерное общество Нижнетагильских и Луньевских горных и механических заводов. Князья Сан-Донато подвизались в нем на третьестепенных ролях, в то время как нити управления богатейшим округом быстро прибрала к рукам деловая элита, поддерживаемая финансовой мощью "Русского для внешней торговли банка".208
Реорганизации и очищению от кадрового балласта подверглись органы местного самоуправления. Необозримый, страдавший от бездорожья и нехватки культурных сил Верхотурский уезд был по инициативе правительственного комиссара Пермской губернии разделен на две части: северную и южную. Административным центром южной части уезда стал Нижнетагильск. Тагильчане переизбрали на основе демократических выборов руководство волостных земств.209
После крушения монархии уездная земская управа сосредоточилась на разработке программы послевоенного развития мелкотоварного производства. Она предусматривала охват ремесленников артелями, объединенными в конкурентоспособные с фабрично-заводской промышленностью союзы. Планировалось также нарастить сети профессиональных учебных заведений, обеспечить кустарей новейшими механизмами, изучить покупательский спрос на выпускаемую ими продукцию и т.д.210 Увы! Вытягивавшее Россию на путь буржуазных реформ коалиционное правительство было свергнуто большевиками. Ликвидация частной собственности, извращение принципов кооперирования низвели впоследствии народные промыслы до уровня слабого, зависимого придатка тотально-огосударствленной экономики социализма.