1917 год

    27-го февраля после ряда стачек и выступлений рабочих в Петербурге вспыхнуло восстание, создан Временный комитет во главе с Родзянко. В тот же день был создан Совет рабочих депутатов. Началась революция. Первое после начала революции письмо датировано Катей 28-м февраля. Она пишет, что на улицах идут сражения. Все учебные заведения закрыты. Девизы толпы "Хлеба!" и "Долой правительство!", встречается лозунг "Долой войну!" Повсюду солдаты с пулеметами. Впечатление такое, что мы живем не в действительности, а где-то в тумане витаем, как призраки. Так как я перед отъездом из Петербурга из-за принципиальным расхождениям с руководителем проф. Удинцевым подал заявление факультету университета и оставил аспирантуру, то в Петербург я уже не поехал, все время ожидая Катю и Аню домой в Екатеринбург. Но они задержались. 8-го января 1917 года В. М. Догадов писал мне: "Как будто появилась надежда на разрешение Вашего кризиса, благодаря неожиданной комбинации. Вы читали, конечно, о предполагаемом назначении на высокий бюрократический пост лица, Вам мешающего заниматься: это назначение несомненно связано с оставлением профессуры! Ввиду этого следовало бы подождать с подачей заявления в университет. Ведь это был для Вас счастливейший исход! Никакой ломки". Этот случайно оставшийся документ говорит о возможном назначении Всеволода Аристарховича на пост товарища министра народного просвещения. Мой старший товарищ заботливо информировал меня об университетской жизни, очень сожалея о том, что мне пришлось бросить научные занятия по политическим причинам. Письмо Кати о революции – самое раннее, первое письмо о революционных событиях в Петербурге (без даты) – исполнено волнений: "Почта не функционировала, было настроение напряженного ожидания, мы пережили неповторимые моменты. 28 февраля был день Светлого Христова Воскресения. Утром 28-го обыватель вышел на улицу и видит следующую картину: идут кучки народа, солдаты без оружия, рабочие, мальчики и каждый тащит из оружия то, что ему досталось. На перекрестках митинги". Далее в письме дается яркая картина охваченного революцией города – вооруженные до зубов матросы на машинах, уличные перестрелки, пожары, разгром немецких складов. Особенно вечерами настроение моей корреспондентки было жуткое, как она пишет. Исход революционной борьбы для обывателя был еще не ясен. Кто победит? Революция или жандармы и полиция? Это подробное письмо Екатерины Яковлевны дает яркую картину переживаний женщины, оставшейся в одиночестве в Петербурге.

    Многие из писем ее, к сожалению, не сохранились. В письме от 5 марта Катя сообщает совершенно комический случай: Всеволод Аристархович Удинцев явился с повинной и предложил свои услуги городской милиции. Теперь он ходит с белой повязкой. Достаточно правый Иван Кириллович Козьминых уверяет всех, что он всегда был революционно настроен, а его жена Елена Константиновна требует войны до победного конца. Катя ужасно возмущена приспособленчеством обывателя… Давно ли все эти Удинцевы и Козьмины верой и правдой служили старому строю? Бедная, она еще немало увидит такого приспособленчества в будущей истории России, по принципу "своя рубашка ближе к телу". Петербург все еще продолжает взволнован кровавой бойней между отдельными отрядами революционеров и полиции. Только после 5 марта Катя начинает заниматься своей учебой.

    Ольга Францевна в письме от 22-го марта пишет: "Какую жалкую роль представляют твои родственники с Троицкой. Профессор (Всеволод Аристархович Удинцев) сидит несчастный без дела. Боже, как все в жизни наказуемо... Из университета уволены Удинцев, Зеллер, Трепицин, Никонов, Чистяков, Пиленко, Ященко, Мигулин, Жилин, Грибовский, назначены – Розин, Туган-Барановский, Гордон, Тарновский и два Нольде – по Римскому праву и Международному праву. Совет университета возбудил ходатайство о возвращении в Гримма, Пергамента, Бодуена-де-Куртене, Покровского и Ходского". В письме от 9 марта Катя жалуется, что учебные дела ее не устраиваются. Пробный урок отсрочен на после Пасхи. На курсах еще занятий нет. Происходят сходки. Настроение у всех начинает падать. В Думе, говорят, разноголосица. Боятся, что война скоро уже закончится без желанного результата. Грустно, что такое радостное большое событие недавно еще вызывало страшный подъем, а теперь уже вызывает только сомнение. Когда сам не можешь участвовать в окружающих событиях, то хочется уйти от них. Еще хочется, чтобы скорее кончились все кровопролития. Пока будет война, до тех пор будет лежать гнет на стране. Мы продолжали обмениваться телеграммами, беспокоясь друг о друге. Аня и Катя продолжали сдавать экзамены. Настроения Кати тревожны. Ее пугает борьба партии за власть. Так как в университете предстоят перемены, она находит более желательным, чтобы после смены профессуры меня пригласил к себе Пергамент, который, она надеется вернется в университет. И уже 12-го марта приходит телеграмма: "Все назначенные профессора уволены, твой отказ от оставления при университете пока задержан". Я, конечно, не мог заранее предвидеть этого события, но уже задолго предчувствовал, что крах произойдет. Катя тревожится – нужно ли мне возвращаться в Петербург, где все так неустойчиво. Она стремится на Урал, т. к. ее пробные уроки все задерживаются. Когда мне перечитывают петербургские письма Кати, меня поражает в них все надвигающаяся тревога за будущее и горячая любовь ко мне этого замечательного человека. Я точно еще больше чувствую свое одиночество и снова переживаю ее тревоги. Она вынуждена задерживаться в Петербурге из-за экзаменов, чувствует себя невероятно одинокой. Ее волнуют и все усиливающаяся борьба партии, и возможность для меня попасть на войну, и самоубийство писательницы Анны Мар, и собственные нервные переживания. "Я ведь нравственно больная, комок какой-то скуки подползает откуда-то к моему сознанию". В этих страшных словах я уже вижу ее страдальческое отношение ко всем трудностям последующей жизни.

    Ольга Францевна Мамина в своем письме от 22-го марта сообщает: "На улицах против нашего дома все время большая толпа стреляла с крыши большого дома против нас и с колокольни церкви Николая Морского. Наш дом был совершенно в покое и даже обысков не было". Далее Ольга Францевна несколько наивно писала мне, что если бы я был в Петербурге, то "был бы, вероятно, милиционером и в автомобиле разъезжал. Но потом, когда я узнала сколько молодых жизней погибло, я рада была, что тебя не было в Петербурге". Ольга Францевна принимает революцию как падение старого строя и хочет верить, что будущее будет развиваться хорошо. В том же письме Ольга Францевна рассказывает о кровопролитной схватке в казармах Измайловского полка, говорят, это было что-то ужасное, Литовский замок совсем сгорел. Мне невольно вспоминаются сейчас торжествующие лица многих совершенно не предвидевших будущих трагедий гражданской войны, начавшейся задолго до конца 17 года.

    Мои воспоминания я хочу разделить на две части: первая часть до Октябрьской революции и вторая часть после революции до наших дней, (если бог даст мне их кончить).

    Первую часть своих воспоминаний я должен закончить печальной главой об истории жизни моей старшей сестры Ольги Дмитриевны Удинцевой (1893–1931 гг.). Для меня и моих сестер, Ани и Наташи, история этой жизни, можно сказать, самая грустная из всей семейной хроники семейства Удинцевых. Дело в том, что 16 первых лет жизни Оля прожила нормальным человеком, А в период с 1909 по 1917 год, у нее обнаружены первые признаки душевного заболевания, которое в течение последующих лет жизни (1917–1931) доставило массу страданий больной и всем близким, ее окружавшим.

    Родилась Оля в Екатеринбурге 28 декабря 1898 года. Наш отец работал в это время в Екатеринбургском уездном земстве, мать занималась домашними уроками. Жили мы тогда в старом екатеринбургском доме на Пушкинской, 27. Дом Дмитрия Наркисовича Мамина был очень маленький (4 комнаты), и отец пристроил к нему еще две комнаты: столовую, рядом с кухней, и прихожую с комнатой, в которой жил одно время гимназист дядя Федя, брат отца, обучавшийся в Екатеринбургской мужской гимназии (потом в этой комнате жил Николай Наркисович Мамин). А одно время у отца был здесь кабинет.

    Нас было двое детей. Конечно, все внимание уделялось нашему воспитанию, в котором живейшее участие принимала бабушка Анна Семеновна, жившая с нами. Я мало помню сестру в эти годы. Потом мы переехали с родителями в Чердынь и после Чердыни вернулись опять в екатеринбургский дом. К этому времени относится наша большая дружба с семьей Батмановых, которым Оля осталась верна до самой смерти. Мама после переезда в Екатеринбург, ввиду покачнувшихся дел у отца, поступила в земско-городскую женскую прогимназию в 1903 году. В этом же году Оля начала получать среднее образование в той же прогимназии. Будучи в старших классах этой прогимназии, превращенной уже во 2-ю женскую гимназию. Оля стала обнаруживать признаки нервозности, вызывавшие недовольство некоторых педагогов. По-видимому эта нервозность связана была с начинавшимся переходным периодом…

    Вспомнив о факторе наследственности, я мог бы сослаться на алкоголизм отца, но это было бы неверно. Дмитрий Аристархович стал выпивать из-за политических преследований 1905 г., когда Оле было уже 8 лет. Он в эти годы часто уезжал из Екатеринбурга, перебиваясь на разных случайных работах (его везде преследовала карающая губернаторская власть), но факт этот сам по себе мог, конечно, повлиять на состояние нервной системы девочки-подростка. Знаю по себе, что постоянные после 1905 года материальные затруднения и выпивки отца лично на меня гимназиста, средних и старших классов, действовали очень тяжело. Волновали они и мать, которая с достоинством несла свой крест, поддерживая большую семью слабыми женскими руками.

    В младших классах гимназии Оля страдает какими-то припадками с судорогами, которые к годам десяти прошли, а несколько позже она заболевает менингитом. Все это превращает бедную девочку в больного нервного подростка. Оля затратила на среднее образование целых десять лет – по причине ее болезни. В 1913 году, по окончании Олей гимназии, нельзя было ставить вопроса о ее дальнейшем образовании, хотя моя младшая сестра Аня в 1912 году могла уже уехать учиться в Петербург. Оля вынуждена была оставаться в Екатеринбурге, видимо, понимая уже, что дальнейшее напряжение сил для получения высшего образования было бы для нее затруднительно, ведь еще в 8 классе первой гимназии Оля стала обнаруживать признаки циркулярного психоза, который выражался в смене ее душевных настроений (угнетение-возбуждение).

    В 1915 году мы всей семьей уехали на летние каникулы в Ирбитский уезд, где находилось имение Виноградовых. Условия жизни там были самые идеальные. Чудесная природа, культурная семья, много хорошей молодежи. Имение принадлежало двум братьям Виноградовым, Александру и Николаю Николаевичам. Николай Николаевич жил обычно в качестве рантье в Париже. В это лето в Ницинское приехал единственный его сын, Борис Николаевич, молодой человек призывного возраста. Борис прекрасно говорил по-французски, хорошо играл на скрипке, принимал участие во всех наших поездках. Познакомился и с Олей: быстро завязался роман, о котором зашептались тетушки. Я, помню, подарил Оле в день ее именин книгу стихов какого-то поэта, кажется, Игоря Северянина, и на обложке написал: "У него было нежное сердце, но он оградил его частоколом, чтобы не вошла скотина и не помяла цветов этого сердца" (из Берне). Когда мы с Аней разбирали архив Оли, мне попала эта цитата, выписанная Олей: она поняла, что слова Берне относились к ее с Борисом любви. Но не тетушки помешали этой любви, а тяжелое заболевание Оли...

    В октябре семнадцатого года над страной пронесся шквал новой революции, которая изменила весь быт и все основы существования российских граждан. Я с женой прожил в Екатеринбурге до мая 1918 года, когда был приглашен в Саратовский университет для преподавания общественных наук. Начинался совершенно новый этап моей жизни и жизни нашей семьи. Я с большим трудом оставлял екатеринбургский дом, с которым была связана первая половина моей жизни, и уже как бы подводил итоги уральского периода жизни нашей семьи.

    В 1974 году я прочувствовал перевальное значение этого года: кризис старого режима вскрылся в явлениях Февральской революции, кризис нашей екатеринбургской семьи выразился тем, что она начала распадаться.

 

 

Главная страница