1915 год
Предпоследний год перед Революцией 1917 г. У меня создается такое впечатление, что на колесо истории наматывается все больше событий, фактов, новых жизненных драм, болезней, ошибок и преступлений. 1915 г. принес новые тяготы на фронте войны. В конце января началось наступление германской армии и Восточной Пруссии. Был уничтожен целый корпус русской армии. Однако русская армия оказала большое сопротивление немцам. Значительные потери несла русская армия на Австро-Венгерском фронте, но русские солдаты героически отбили город Перемышль. К сожалению, недостаток оружия и боеприпасов мешал русским победам. В апреле русское войско вынуждено было очистить Галицию. В конце апреля немцы заняли Либаву, в июле нами была оставлена Польша. Только в октябре Русский фронт закрепился на линии Рига – Зап. Двина – Двинск. Реальной помощи России в 1915 г. союзники не оказали (см. "Историческую энциклопедию", т. 10, стр. 984, изд. 1967 г.). В 1915 г. к союзникам примкнула Италия – (я был на демонстрации по поводу этого события). В сентябре 1915 г. Германия привлекла на свою сторону Болгарию. Болгария сразу начала свое наступление на Сербию. В 1915 г. потив России действовало 107 австро-германских дивизий. Положение рабочего класса в России резко ухудшилось, назревала новая революционная ситуация. Несомненно, все эти события тяжко отражались на жизни каждого русского человека, создавая подчас очень тяжелые настроения.
На Рождество 1915 г. я был в Екатеринбурге. По-прежнему продолжались добрые семейные отношения с Тюшевыми, Батмановыми, Груздевыми, Кощеевыми и другими. Мама любила бывать у Александры Аристарховны Хомяковой, заведующей пансионом 1-й женской гимназии. Я часто бывал в семье Герц, Андрея Магницкого, Владислава Желиговского, Коровиных, Перетц. Общество старых друзей было довольно многочисленно, но уже чувствовалось, что надвигаются грозы каких-то новых событий. По-прежнему продолжали ходить в театр. Михаил Федорович Коровин в январе месяце 1915 г. женился на учительнице Елене Григорьевне Вайнштейн, очень милой женщине, с которой мы поддерживали отношения до самой ее смерти (Михаил Федорович погиб в период гражданской войны). Осенью 1914 г. Николай Павлович Чистосердов окончил курс юридического факультета Московского университета. Это был сын екатеринбургского священника, очень талантливый юрист, игравший какую-то роль в период гражданской войны у белых. Я встречался с ним у Коровиных. В начале 1915-го г. с фронта вернулся врач Кенсарин Сергеевич Архипов, с совершенно расстроенным здоровьем (как рассказывали впоследствии, он пережил много тяжелого и после Октябрьской революции).
С январем1915 г. для нас связано тяжелое заболевание и смерть отца. В результате постоянных преследований царским правительством он начал пить, окончательно подорвал здоровье и к январю месяцу 1915 г. был полным инвалидом. В это время он жил даже не у нас в доме, а квартировал на Береговой ул., д. 28, внизу. В это время он еще служил в Уездном комитете по подаче помощи запасным и их семьям (во главе этой организации стоял, кажется, Л. А. Король). У папы оказался туберкулез. Он подал прошение в Губернское земство, чтобы ему дали путевку в земскую санаторию в Крыму. Просьба была уважена, но было уже поздно (20-го отец написал отказ ехать в Крым). А 21 января стараниями Александра Максимовича Симонова папу поместили в городскую больницу. В это же время организация по борьбе с туберкулезом "Белый цветок" предлагала отцу место в своей специальной больнице. 22-го его перевезли в больницу, а 23 января в 7. 30 час. вечера папа скончался в отдельной палате городской больницы. Эта преждевременная смерть выбила нас всех из колеи. Мы чувствовали себя несколько неловко, что отец провел последние недели вне дома, остерегаясь заразить нас своей болезнью. 24-го января в больничной часовне была отслужена первая лития об умершем. По просьбе Всеволода Аристарховича похороны были отложены на 29 января. 27 января в уральской газетной печати появились обширные некрологи в память Дмитрия Аристарховича. Вскоре такие же некрологи были напечатаны и в столичной печати ("Речь", "Земское дело" и другие). 29-го в 7. 30 часов утра состоялся вынос тела усопшего из городской больницы, и печальный кортеж двинулся к Ивановскому кладбищу, в церкви которого было совершено отпевание. На этом же кладбище погребен Дмитрий Аристархович Удинцев. На похоронах присутствовали: А. М. Симонов, В. Х. и А. А. Тюшевы, А. Н. и А. В. Батмановы, М. О. Клер, М. М. Ставровский, О. А. Колесникова (двоюродная сестра Е. Н. Удинцевой), Чердынцева, Сигова (жена П. С. Сигова, члена Государственной думы), Е. А. Груздева (сестра кооператора С. А. Груздева), журналист А. В. Комаров, Е. В. Нагорнова (учительница), О. Ф. Платонова (учительница), А. А. Груздева, В. А. Удинцев, А. А. Конюхова и другие. 30 января в доме на Пушкинской ул., 27, где долго жил Дмитрий Аристархович, о. Федор Коровин (законоучитель 2-й женской гимназии) отслужил заупокойную всенощную), 31 января – литию на могиле покойного. Церковное отпевание и последующие службы объяснялись тем, что Дмитрий Аристархович был верующим человеком, выросшим в церковной среде. Приехавший в Екатеринбург Всеволод Аристархович Удинцев, начиная с 80-х годов, встречался с Дмитрием Наркисовичем Маминым, который очень хорошо к нему относился. Он настойчиво советовал ему заняться горным и посессионным правом, что профессор Удинцев и выполнил в дальнейшем. Будучи в Екатеринбурге, Всеволод Аристархович посетил первую жену Дмитрия Наркисовича Марию Якимовну, к которой он относился с большим уважением (Мария Якимовна жила на 1-й Береговой улице в собственом доме). Наша семья с Марией Якимовной отношения уже не поддерживала, вероятно, – из-за сдержанного отношения к Марии Якимовне моей бабушки. Перед отъездом Всеволода Аристарховича мы всем родом Удинцевых в составе 11 человек снимались у Н. Н. Введенского. 1 февраля Всеволод Аристархович уехал в Петербург. Это был его последний приезд на Урал (умер Всеволод Аристархович уже после революции в Баку, будучи там профессором университета).
Приезжавшие к нам после похорон Батмановы с возмущением рассказывали, что похоронную процессию с прахом Дмитрия Аристарховича Удинцева сопровождало два конных полицейских. Мы даже не заметили этого обстоятельства, настолько были погружены в происходящие события – потерю близкого человека. К тому же народу было очень много.
В течение всего 1915 г. я переписывался с Екатериной Яковлевной Метелкиной. В процессе этой переписки вырастали взаимные чувства, которые в следующем году закончились браком. 12 февраля 1915 г. в Екатеринбурге отмечалось 70-летие моего учителя, выдающегося ученого-краеведа Онисима Егоровича Клер; мы с мамой отправили ему приветственную телеграмму. Этот скромный человек, всю жизнь отдавший служению науке и преподаванию в средних школах, пользовался большой популярностью среди интеллигенции нашего города.
В феврале 1915 г. продолжались новые "назначения" в Петербургский университет. Так, из Варшавы в Петербург был переведен Трепицин - цивилист, назначенный на кафедру Римского права.
В Екатеринбурге продолжалась прежняя тихая семейная жизнь, которая омрачилась болезнью нашей старшей сестры Ольги. Несмотря на свое заболевание, она продолжала заниматься языками и литературой. Показывала мне как-то журнальчик местного литературного кружка под названием "Раздумье". Оля поместила в нем статью о Ницше, подписанную псевдонимом "Мемуанда". Когда я диктую строки, мы с сестрой Аней невольно вспоминаем Олю, жизнь которой прошла на редкость удачно (во время колчаковской эвакуации она родила сына Дмитрия, которого воспитывать уже не могла, но его подняли на ноги мои сестры и покойная Екатерина Яковлевна. Мальчик был на редкость талантлив, также имел способности к языкам, окончил педагогический институт в Москве и погиб смертью храбрых во время войны в 1944 г.).
3 марта 1915 года, на 40-й день после смерти отца, мы служили панихиду на Ивановском кладбище; были самые близкие люди. В своих воспоминаниях я отмечаю все эти факты, свидетельствующие о крепких религиозных настроениях нашей семьи.
Как всегда, когда я жил в Екатеринбурге, я отмечал в своих записных книжках наблюдения над природой (например, 7 марта было уже семь градусов тепла). Одной из моих любимых книг до сих пор остается календарь природы Свердловска и его района, составленный другом нашей семьи Владимиром Алексеевичем Батмановым. Природа Урала, с которой я связан всем своим детством и юностью, до сих пор привлекает меня, и мне очень жаль, что по обстоятельствам жизни, мне пришлось долго жить вне Урала.
В начале марта я отправился уже в Петербург и с 13 марта поселился у Ольги Францевны.
Пасху с сестрой проводили в Петербурге. Всеволод Аристархович повел нас к заутрене в церковь при Главном управлении уделов. Это одна из самых аристократических церквей Петербурга, в которой поет хор Архангельского. Публика самая сановная - камергеры, министры, фрейлины, французский посол, много пажей, словом, весь тот Петербург, который через год погибнет под развалинами свергнутого самодержавия. Наблюдать его было интересно, но "наблюдатели-то" принадлежали совсем к другим слоям общества и очень уж были чужды собравшейся здесь публике.
Продолжает сказываться война, в конце марта уезжает на войну криминалист М. М. Исаев и Плетнев.
Начиная с весны 1915 г., скульптор И. Я. Гинзбург работает над созданием памятника Д. Н. Мамину. Его мастерская расположена в помещении Академии художеств на Васильевском острове. Мы с Ольгой Францевной часто ездим туда, показываем фотографии дяди Мити и Аленушки, просматриваем его работу. Гинзбург редко видел Мамина и, по-видимому, забыл его облик. Ему трудно работать; он волнуется и часто прибегает к нашей консультации, особенно трудно воспроизвести образ Аленушки. Скульптура несколько раз переделывается, затем начинается отливка памятника, работа над скалой-постаментом. К октябрю памятник был уже готов. Илья Яковлевич — очень интересный человек из бедной еврейской семьи. Он был очень близок к Льву Николаевичу Толстому, был ярым пацифистом. В 1915 г. в его студии стояла интересная скульптура, изображавшая войну в образе чудовищной пушки, которая давит и уничтожает тысячи жизней. Кажется, впоследствии Гинзбург стал коммунистом. На память о встречах с ним он подарил мне открытку с изображением Льва Николаевича Толстого, скульптура эта стоит ныне в Толстовском музее. На открытке сделана надпись: "На добрую память Б. Д. Удинцеву от Ильи Гинзбурга. 1915 г. 4 июня". В начале апреля начались Государственные экзамены. Первый экзамен был 11 апреля - Уголовное право. Мне с ним не повезло — выдержал на "удовлетворительно". Экзамены вообще проводятся очень строго, многие, как говорят студенты, нарываются. Уголовный процесс профессором Розиным был мне зачтен.
24 апреля экзамен у Трепицина по римскому праву - "весьма". 1 мая у того же Трепицина - гражданское право - "весьма". За день до этого, 8 мая, у профессора Гольстена выдержал гражданский процесс - "весьма". 20 мая выдержал международное право у профессора Ященко - "весьма", 23 мая - полицейское право у Дзержинского – "удовлетворительно", 27 мая выдержал торговое право на "удовлетворительно" и, наконец, 30-го - финансовое право на "весьма". Из девяти выдержанных государственных экзаменов, по шести получено "весьма", "удовлетворительно" - по трем. В июне получен аттестат об окончании университета. Все это для меня были очень важные даты. С окончанием университета связывались будущие занятия наукой, оставление при университете, работа в Петербурге. Планы планами, а война и неспокойное общественное настроение заставляли сильно задумываться как-то пойдет ход истории.
В марте — апреле в Петербург приезжала наша уральская миллионерша Александра Александровна Конюхова, сестра вдовы Владимира Наркисовича Мамина. Это была очень красивая, весьма литературная дама, у которой в Петербурге одно время учился ее сын Юрий. Из-за нелепого воспитания и заброшенности учился он плохо, и Александра Александровна нашла нужным для подготовки Юрия в университет пригласить к нему одного из университетских преподавателей. С ним занимался аспирант Питирим Сорокин, социолог, в будущем эмигрант, но успешность занятий Юрия Конюхова не повысилась. Не знаю, какова его дальнейшая судьба, но, кажется, весьма печальная — он спился и университет не закончил. Уже во время государственных экзаменов мне удалось попасть на спектакль Московского художественного театра, гастролировавшего в Петрограде. 5 мая художники ставили Пушкинские спектакли: "Пир во время чумы", "Каменный гость", "Моцарт и Сальери". Почти каждый спектакль Художественного театра оставлял глубокое впечатление, на всю жизнь запомнились Качалов, Станиславский, Рустайкис (Моцарт).
11 мая Италия объявила войну Австрии. Я шел, сколько помнится, по Морской, как вдруг увидел толпу демонстрантов, шествующих к Итальянскому посольству. Демонстрация меня заинтересовала, и я направился за ней. Пришли к посольству, помещавшемуся, сколько помнится, на Английской набережной. У Посольства произносились речи, вызывали посла, но его не оказалось, вышел атташе, что-то говорил с лицами, шедшими впереди демонстрации. Мне передали, что у него просили итальянский флаг, для того чтобы нести рядом с русским национальным флагом. Но атташе извинился и сказал, что лишних флагов в посольстве нет, кажется, сегодня уже у него унесли два флага и не вернули.
В июне после окончания университета Всеволод Аристархович повез меня в модный ресторан "Вена", там постоянно встречались писатели; во время ужина метрдотель поднес мне альбом автографов знатных посетителей "Вены", очень художественно выполненный (Всеволод Аристархович сказал ему, что я племянник Мамина-Сибиряка). Альбом этот долго сохранялся и после революции, но в конце концов был затерян. В нем было множество стихов и шутливых надписей современных писателей и журналистов, в том числе Виктора Ховина — очень талантливого поэта-футуриста, редактора журнала "Очарованный странник". Мы с сестрой Аней были как-то на его вечере, и он нам очень нравился. Будучи в Петербурге, я очень тщательно собирал сборники стихов футуристов, выпускавшихся перед революцией. Нередко они печатались на газетной и аршинной бумаге и имели вообще экстравагантный вид. Журнальчик В. Ховина выгодно отличался от других. Из многих других поэтов-футуристов запомнился Хлебников, который писал в таком виде:
Я смеярышня смехочеств,
Смехистеллино беру
Нераскаянных хохочеств
Кинь злооку губирю.
(Черный любирь)
Творчество футуристов отражало какие-то серьезные сдвиги в человеческих душах, и было, конечно, не только кривляньем, как думали многие. Недаром Горькому нравился ранний Маяковский, вполне искренний и честный по-своему художник, по крайней мере, в первую половину своей жизни. После окончания университета мы с Еленой Григорьевной Вайштейн-Коровиной и Михаилом Федоровичем Коровиным направились в Павловск. Долго гуляли там в парке, а затем обедали чуть ли не с шампанским в Павловском курзале. Хотелось как-то более или менее торжественно отметить дату окончания университета. Много шутили, смеялись. Вскоре я уехал в Екатеринбург и уже 6 июня был дома. Надо было подумать о своих воинских делах. Мне было обещано оставление при университете, но на эту процедуру требовалось известное время, а забрать меня в армию могли в любой момент. Павел Васильевич Иванов предлагал мне, например, устроиться к нему временно завхозом в общественный лазарет. Разумеется, из этого ничего не вышло, потому что стал выясняться вопрос о воинской льготе по университету. 12 июня я мог уже выехать в Ницинское именье Виноградовых Ирбитского уезда. Там с конца мая уже жили мама, Таня, Наташа и Оля, Аня несколько позже. 20 июля мама с семьей выехали в Екатеринбург. Перед отъездом мамы в Ницинском был выпущен журнал "Ницинский вегетарианец". Молодость брала свое, и в этом журнале было много шуток и самого непринужденного веселья. Никто не предполагал, что над семьей Виноградовых собирались грозные тучи. 26-го июля я, Аня и Надя Виноградова выехали в Екатеринбург. У сестры Оли после пребывания в Ницинском завязался роман с Борисом Николаевичем Виноградовым (племянник Александра Николаевича Виноградова). Это был скромный, деликатнейший юноша, незадолго до этого окончивший школу во Франции, где он жил со своими родителями. Отец Бориса Николаевича был рантье, владелец винокуренного завода в имении Ницинском. Борис очень ухаживал за Олей, страстно любил ее, но она была уже больна и решительно отказывала ему во всех его притязаниях. Когда Борис приходил к нам, Оля закрывалась и не выходила; мама объясняла юноше, что дочь ее психически нездорова и что нормального развития увлечения со стороны Бориса, вообще говоря, не может быть. Юноша мучился, и вся семья наблюдала этот трагический роман, закончившийся в конце концов очень печально. Уже после революции Борис сошелся с какой-то эстрадной певицей, уехал в Казань, где открыл какое-то кафе и был расстрелян вместе со своей женой (за какие дела и почему - мне никто объяснить не мог, меня в это время уже не было в Екатеринбурге).
В августе для меня и для исследователей творчества Мамина-Сибиряка произошло как бы воскрешение документов о творчестве Мамина-Сибиряка. Уезжая из Екатеринбурга в Петербург в 1891 году, он оставил в архивах Уральского общества любителей естествознания "сундучок" со своими рукописями 1880-х гг. 17 августа мою мать, первую жену Дмитрия Наркисовича Марию Якимовну, его друзей - М. К. Кетова, Никитина, О. Е. Клер, Н. Ф. Магницкого и И. Н. Климшина вызвали в Уральское общество любителей естествознания и торжественно открыли "сундучок". В нем оказалось свыше 4500 листов автографов. До сих пор еще эти рукописи исследуются советскими учеными Е. А. Боголюбовым, И. А. Дергачевым и другими. К сожалению, исследованию этому положено только начало: так как советские издательства с трудом печатают научную литературу, то многим современным исследователям не удается помещать в печать свои работы о Мамине. Он ждет еще и полного собрания сочинений, и объективного изучения своего творчества.
К концу октября Илья Яковлевич Гинзбург закончил отливку и установку памятника Дмитрию Наркисовичу Мамину на Никольском кладбище Александро-Невской лавры. С моей точки зрения, памятник этот не совсем удался, но уже самый факт его открытия за год до революции 1917 года представлял собой значительное общественное событие, как и издание полного собрания сочинений Д. Н. Мамина-Сибиряка издательством Т-ва А. Ф. Маркс. Всех бывших на открытии памятника порадовала цитата из романа "Черты из жизни Пепко":
Жить тысячью жизней,
Страдать и радоваться
Тысячью сердец —
Вот где настоящая жизнь
И настоящее счастье.
Она была высечена Гинзбургом на сером финляндском граните. На открытии памятника присутствовали гр. Петров - либеральный священник, писатель и проповедник, подвергавшийся преследованиям со стороны Синода, Аркадий Вельский - писатель, представитель издательства "Нива" (в "Ниве" было помещено изображение этого памятника), Розинер, Н. П. и Е. Н. Ложкины, М. К. Иорданская-Куприна, А. Я. Малкина-Острогорская – детская писательница, В. И. Томашевская - писательница, Е. Г. Удинцева, И. Я. Гинзбург, братья В. Ф. и В. Ф. Гувале, сотрудники екатеринбургских газет. Прошло много лет, а в сущности до сих пор этот памятник остается единственным. Правда, в Екатеринбурге-Свердловске имеется бюст писателя около библиотеки В. Г. Белинского, в Перми - крайне неудачный памятник - бюст, поставленный недалеко от здания семинарии. Наконец, на родине Дмитрия Наркисовича в рабочем поселке Висиме имеется бюст писателя, поставленный на колонну против дома, в котором родился и жил Дмитрий Наркисович.