1914 год
В середине августа я выехал в Петербург, так как предстояли государственные экзамены. Дорожные впечатления продолжали волновать душу. Россия провожала своих сыновей на великую мировую бойню. Только теперь, к старости, я осознал последовательность событий. Распутинщина, бюрократизм царских сановников, недостаточная подготовленность к войне – все это выявлялось с каждым днем. России пришлось воевать на Австро-Венгерском фронте против Пруссии и в Балтике. Сразу же появились неудачи на Прусском фронте из-за исключительно плохого управления со стороны командования. Начавшиеся было победы русских войск в конце 1914-го г. приостановились из-за недостатка снабжения русской армии. Все это продолжало волновать русское население. Опасались, что война окажется не по силам. Когда я приехал в Петербург, все следили по картам за военными событиями. Я поселился на квартире у одного офицера (Ропшинская ул., д. 23, кв. 9). Экзамены приближались. Нервное состояние мое было до крайности тяжелым. Характерно, что тяжелое заболевание Аленушки прошло в это время как-то мимо меня. Она хирела и слабела, а 5-го сентября скончалась. И сейчас меня поражает какой-то страшный провал в моей памяти. Я совершенно забыл, как она болела, отчего умерла, был ли я, наконец, на ее похоронах. Я и сейчас не знаю; может быть, я болел в эти дни, и чем болел – тоже не помню. А может быть, ее смерть и произвела на меня такое впечатление, что я запамятовал решительно все. Очевидно, состояние мое вызвано было каким-то нервным заболеванием. Мне казалось, что в записных книжках этих дней не осталось никаких следов и записей о моих переживаниях, связанных со смертью моей двоюродной сестры. Значительно позже сестра Аня нашла в одной из записной книжек следующее упоминание о смерти Аленушки: "5 сентября я получил телефонограмму от Ольги Францевны о том, что в 3 часа 40 мин дня скончалась Аленушка". 6-го был на панихиде... Похоронили Аленушку рядом с отцом. На похоронах были: Гувале, Удинцев, В. И. Томашевская, Д. И. Рихтер, Н. П. Ложкины, Ю. Е. Нольде, Ф. Ф. Фидлер, М. К. Куприна-Иорданская, М. А. Мамина, Е. А. Полетаев (учитель Аленушки), Кехлибарджи (сын издателя романа Мамина-Сибиряка "В водовороте страстей"). 14 октября, на 40-й день после смерти Аленушки, по ней была отслужена панихида в Лавре.
Я конечно понимал, кем была Аленушка для Ольги Францевны и для нашей семьи, а главное – кем была для своего отца. С первых дней ее детства он писал бабушке о ее петербургской внучке, любил ее до бесконечности, а убеждаясь в том, что растет больной и уродливый ребенок, мучился с ней как сама любящая мать. Для нее и о ней были написаны "Аленушкины сказки", к ней призывались самые лучшие врачи, к ней приглашена была "тетя Оля" – опытный и образованный педагог, и вот болезнь сделала свое дело. Аленушка умерла всего 22 лет. В "Русских ведомостях" друг Дмитрия Наркисовича – Дмитрий Иванович Рихтер – написал об Аленушке прочувствованный некролог. "Тяжела была жизнь Аленушки, – пишет Дмитрий Иванович. – При рождении у нее была повреждена голова. Отец сомневался в нормальности девочки – понимает ли она для нее написанные сказки. Физические немощи Аленушки как бы погружали ее духовную жизнь в сон". Дмитрий Иванович отмечает богатейшие природные способности Аленушки: она играла на рояле, писала стихи, но была полуобразованна, даже полуграмотна. Упомянув о значении "Аленушкиных сказок", Дмитрий Иванович закончил свой некролог словами: "Не забудем же тяжелой, многострадальной жизни и самой Аленушки, для которой эти чудные сказки писались". Повторяю, что со мной случилось просто что-то необыкновенное, несколько даже напугавшее меня. Неужели можно так забывать и не иметь возможности вспомнить о событиях значительных? Через неделю со мной случился новый казус. 13 августа я ушел с экзамена по уголовному праву, предварительно выдержав уголовный процесс на "весьма". Профессор Павел Исаевич Люблинский, знавший меня хорошо по кружку уголовного права, просто недоумвал, когда я, взяв два билета, заявил ему, что отвечать не могу и от экзамена в эту сессию отказываюсь. Председателем Комиссии был Всеволод Аристархович Удинцев; он только разводил руками и ничего не понимал. Мне этот отказ стоил целого учебного года. Во время после неудачных экзаменов Ольга Францевна проявила ко мне глубокую нежность и внимание, может быть, ей нужно было заменить отсутствующую Аленушку другим человеком, который, по ее мнению, остро нуждается "в скорой помощи". Узнав о моих несчастьях, Ольга Францевна перетащила меня к себе в бывшую комнату Аленушки. Комната была тщательно продезинфицирована, ко мне был приглашен опытный невропатолог, который прописал мне какое-то сложное лечение травами. Стол у Ольги Францевны был самый диетический, и к концу 1914 г. я вошел в норму. Вскоре после смерти Аленушки приезжает в Петербург и Аня, она учится на 2-м курсе Женского политехнического института. Мы часто видимся с ней. Война начинала сказываться и на самых близких людях. Так 8 декабря Лидия Васильевна Тюшева уехала на фронт в Минск, где лежал ее раненый жених М. К. Плешивцев (позже она связала с ним свою судьбу, вышла замуж и после гражданской войны в Сибири оказалась где-то в Австралии). Видимся с Тюшевыми и с Коровиными. В письмах своих я пишу маме о том, как отражается война на Петербурге, и интересуюсь, много ли раненых прибывает на Урал. К войне привлечено внимание всех и вся… что-то дальше? Просматривая свой альбом конца 1914 г., я нашел в нем примечательную запись, сделанную моим земляком студентом Иваном Федоровичем Коровиным еще в июле. Альбом свой я получил значительно позже: "Высший героизм для человека – прямо смотреть в глаза смерти. Высшее счастье для него любить и быть любимым... Высшая награда – то бессмертие, что выпадает на долю немногих... Много бы надо сказать, да, видимо, не придется...". Насколько мне известно, этот человек много пережил в период гражданской войны и на родину не вернулся. Братья его Николай и Михаил умерли на родине в период гражданской войны.
Второе полугодие 1914 г. я провел за книгами, которые мне начинали надоедать. 28 октября мы вместе с Марией Александровной попали на пьесу Мамонта Виктор-Дальского "Позор Германии". Дальский хорошо знал Дмитрия Наркисовича и принял нас в своей уборной очень хорошо. Мы интересно беседовали, как вдруг пришел Я. С. Тинский. Ему было 63 года, но выглядел он удивительно молодо. Остались в памяти красивые выразительные глаза; оба известных актера блистали своей какой-то особенной дикцией и красотой. Тетушка моя Мария Александровна прямо, можно сказать, таяла от их внимания, но антракт быстро кончился, и мы ушли. На меня пьеса "Позор Германии" произвела самое жалкое впечатление. Настроение в связи с этим было неважное. Стало многое раздражать и в общественной жизни, например круг Ольги Францевны: ее братья были образованные коммерсанты, служащие "Богау" и других импортных фирм. Это были солидные люди, единственной целью которых были заработки и материальное довольство. Ольга Францевна, несомненно, скучала в этом обществе, и в то же время ее тянуло к ним (частое противоречие в людях). Университетская молодежь мне что-то тоже не очень нравилась. Много было карьеристов, людей себе на уме (что после революции стало называться приспособленчеством). Небольшие, по-видимому, сплоченные группы представляли левые круги, но меня к ним не тянуло. Для души я пробавлялся искусством, а в самой глубине сохранял ту бездумную и почти детскую веру, которую внушили мне бабушка и отец Василий. Но говорить об этом мне решительно было не с кем. Научные и эстетные кружки были далеки от того, что они считали патриархальностью. В 1914 г. мне было уже 23 года – возраст, в котором давали себя знать многие страсти. Наблюдения над этой стороной жизни давали мне самый безотрадный материал. Одна курситстка (не из земляческого круга, я познакомился с ней на выставке Серова и раза два-три побывал у нее где-то на рождественских праздниках) довольно цинично заявила мне: "Что Вы топорщитесь со своим идеализмом, в мире есть только реальное, только необходимость, вот приезжайте ко мне, поговорим как-нибудь". Она была талантлива, литературно образованна, в комнате у нее висели гравюры тогдашних модернистов (запомнил картину Штука "Грех"). Звали ее Дора. Она очень любила Бодлера. У нее я встретил ее сестру (обе были дочери какого-то киевского адвоката). Она читала стихи, которые я запомнил – о скрипаче:
Рассказ убедительно лживый
Развивал невозможную повесть,
И змеинного цвета отливы
Соблазняли и мучили совесть.
Разговоры этих девушек были очень односторонни; однажды которая-то из них стала развивать теорию: "никакой свободы нет и быть не может, все в царстве необходимости, в тисках страстей". Поглядите внимательно: честолюбцы, приобретатели и, как сказал бы Толстой, "почти сплошь блудники". Меня коробило от этих слов, но в то же время привлекала в них и какая-то правда. Я вспоминал судебные процессы, которые я слушал, Кони, свои наблюдения над приспособленцами из бюрократической среды и в среде студенчества. Вспоминал Достоевского, Данте и многое другое. Однако разговоры кончились для меня и для Доры очень грустно. Я, возможно, уехал не простившись с ней и больше ее не видел. Об этой встрече я никому не рассказывал, но для моих воспоминаний она очень важна. После нее я хотел сказать себе: "Сердце чисто созижди во мне, Боже!". Чистота сердца могла быть утеряна, да и была утеряна, когда я ехал на извозчике с рождественской службы, на душе у меня было очень скверно. Вскоре надо было уезжать на Урал. В поезде "Пермь – Екатеринбург" я встретил Екатерину Яковлевну Малкину, которая через год стала моей женой. Никогда не забуду этой поездки на Урал. Мы ехали в середине декабря (17–20 числа). Кругом стояли заснеженные леса. В вагоне было тепло и уютно. Мы много болтали. С Екатериной Яковлевной ехала ее знакомая З. П. Черемных (кажется, первая жена Г. В. Малкина, в будущем – мужа Галины Яковлевны Метелкиной). Екатерина Яковлевна была только что после аварии. На одной из улиц с Выборгской стороны на нее налетел лихач, который вез какого-то офицера. Екатерина Яковлевна попала под копыта рысака и все ее лицо было перевязано бинтами, так что я мог видеть только глаза. Но ранение свое она переносила в высшей степени бодро, даже шутила и смеялась по поводу своего ранения не на войне, а на Выборгской стороне. Она рассказывала, что толпа людей, бывших свидетелями этого эпизода, чуть не избили негодяя кучера, а Екатерину Яковлевну увели в ближайшую больницу, где ей сделали первую перевязку.