Любимый жанр Юрия Смирнова
Замечательный тагильский фотограф Ю.Н. Смирнов рассказывает о своем дедушке священнике Павле, и в глазах его замечаешь отблеск прошлого. И не удивляешься этому взгляду, а понимаешь, что за ним стоит сложная человеческая судьба. Действительно, коли рушить все "до основанья", в том числе христианскую веру, то надо закрыть церкви, стереть с лица земли храм Христа Спасителя и попытаться построить новый мир. Вот так и получилось, что шестеро детей Отца Павла, "разбежались по родне". Раз тятя сказал, обсуждать его волю – грех. А самого его за святую верность Господу чекисты отправили в застенок.
Психологический портрет. Вот где максимально проверяется умение мастера застать человека в момент, когда тот съемку не видит
Отцу Юрия, Никанору, повезло. Он попал к родственникам в грамотную семью, где его и обучили математике. Так вот он и выбился при большевиках в банковские служащие. А мама окончила землемерный техникум, знала геодезию и топографию, что ей очень пригодилось, когда в тридцатые годы начались раскулачивание деревни и коллективизация. Дедушка к тому времени погиб в тюрьме, а молодая семья, повинуясь инстинкту самосохранения, строила свою жизнь. В 1931 году в ней и родился сын Юрий. "Пермяк – солены уши" до сих пор зовут тех, кто увидел свет на благословенных берегах Камы. Село Частые с пристанью – замечательная страна детства. А пристань, словно окно в большой мир. Отсюда подать рукой до Сарапула, а там, ниже, собирая по пути маленькие реченьки, Кама отдает свои воды Оке, впадающей в Волгу.
Восприимчивому мальчонке Юре казалось, что ничто не помешает такому размеренному течению жизни, но война весь мир его детства перевернула. Ему трудно было представить своего отца Никанора Павловича, всегда педантичного, пунктуального, подтянутого и аккуратного, в серой шинели. А отец ушел на фронт, и от него изредка приходили солдатские треугольнички. Погиб он у деревни Амычкино недалеко от Онежского озера в 1943 году, когда немцы рвались к транспортному узлу Бологое, пытаясь открыть себе одновременно путь на Москву и Ленинград.
В городе Аша, где они тогда жили, а это Южный Урал, как раз на границе между Челябинской областью и Башкирией, мама Юры Евдокия Константиновна работала в электроцехе металлургического завода. Поначалу у взрослых и детей было общее настроение – скоро фашистов Красная Армия разобьет, и все встанет на свои места. Но приходящие с беженцами и эвакуированными эшелоны свидетельствовали о другом. По решению горсовета началось подселение людей в каждый дом и в каждую квартиру, и все стали понимать, что война – это надолго. Зимой 1941 года резко подскочили цены на рынке. За деньги уже нельзя было купить элементарную еду, да они вскоре и кончились.
Художник Михаил Дистергефт
- Но нам, – говорит Юрий Никанорович, – повезло. Башкиры привозили на рынок картошку, сало, иногда куриные яйца и даже катык (кислое молоко) и охотно обменивали эти продукты на добротные вещи. Поскольку бартер военного времени – штука беспощадная, то горожане, продав свои одежду и обувь, вконец обнищали. А весной по улицам ходили распухшие от голода взрослые и дети, и смотреть на них было жутко. В итоге все лужайки возле домов и подножья гор были раскопаны под картофель. И самой мучительной мукой было наблюдать, когда он взойдет из глазков, поднимется, зацветет и наступит счастливое время подрывать кусты.
В это время Юра уже перешел в четвертый класс. Есть ему хотелось всегда. Но лепешки с лебедой и опилом не спасали, а тех, кто имел в запасе отруби, считали счастливцами. После отца, который любил коптить сало, остались желуди. Их оказалось достаточно, чтобы выжить. Мама заливала их водой, обильно солила и ставила в русскую печь на несколько часов. Вся горечь при этом уходила, а желуди становились даже чуточку сладкими. В день на иждивенца выдавали по 300 граммов хлеба. Да и хлеб был такой, что елся с трудом и плохо переваривался. Работающие на заводе получали по одному килограмму хлеба, но все равно этого не хватало. Все более или менее изменилось, когда собрали первый урожай картошки. Она, к счастью, уродилась на славу. В первый год мама с Юрой собрали 50 ведер, а на второй год уже – 100. Стали помаленечку выращивать огурцы, морковь, свеклу, тыкву и просо. Прекрасная варилась каша из тыквы с просом! Затем завели козу и для нее на зиму заготавливали веточный корм. И хоть молока она давала литр-полтора, но оно было жирное, густое и лечебное.
Люди тогда жили дружно – полный интернационал, а пацанов объединяли свои тайные интересы. На завод привозили разбитую военную технику, и их, как сорок, привлекало все блестящее. Обычно они находили запалы, расковыривали их, и тогда нередко случалась трагедия – взрывом ребятам отрывало пальцы. Однажды в домну загрузили, не доглядев, мину. Она взорвалась, погиб горновой. После этого контроль ужесточился, и многих мальчишек это спасло от увечья.
Когда наши войска начали освобождать от фашистов города, эвакуированные стали уезжать домой. А в День Победы мама плакала. На нее Юре было больно смотреть. Оба они думали о погибшем отце.
В 1948 году Юрий окончил десятилетку. В школьные годы он много времени проводил на рынке. Тогда там была своя заманка – ящик на треноге, а сзади него экран и декорация с отверстиями для головы. Сюда и спешили все, кто хотел сфотографироваться.
- Мы, – рассказывает Юрий Никанорович, – помогали фотографу носить воду, так как ее ему нужно было много для промывки пленки и снимков. Он делал снимки у всех на глазах и отдавал их клиентам в виде мокрой фотографии. Такой способ назывался в народе "пятиминуткой". С нами мастер рассчитывался тоже снимками. Мы клали свои фото под кепку и, пока шли домой, они высыхали. Меня этот процесс очень интриговал. Так я увлекся фотографией. Потом в школе наблюдал еще за одним фотографом. У него был довоенный "Фотокор" с кассетами 9Х12. Он фотографировал выпускников, летом вел съемки в городском саду. Моя мама такой аппарат увидела у соседей. Мальчики играли с ним и хотели его уже разобрать по частям. Зная мое увлечение, она выкупила его за деньги. Так я начал практиковаться сам. Приносил в школьную лабораторию кассеты и учился их проявлять, печатать снимки. Продолжалось это год с небольшим, но советы старшего товарища очень помогли приобрести первые элементарные навыки.
После окончания школы Юрий не стал испытывать судьбу, как большинство его одноклассников (они устремились в вузы Челябинска и Екатеринбурга), а поступил в Башкирский сельскохозяйственный институт на лесной факультет. Тем более что он уже работал у своей тети на питомнике и ему нравилось высаживать молодые деревца, собирать и сдавать семена. Это давало даже небольшой доход. Окончил Юрий институт в незабываемом 1953 году. Во время учебы исхитрился купить фотоаппарат "Комсомолец" – 6Х6 без увеличителя. Поскольку жил на квартире у хозяйки, печатал снимки в небольшой кладовке. Тогда в ходу была уже другая техника, например, фотоаппарат "Зоркий", сделанный по модели довоенного "ФЭДа", но стоил он как годовая стипендия студента. "ФЭД" тоже представлялся Юрию недостижимой мечтой. Следует заметить, что именно им и трофейной "лейкой" с цейсовской оптикой фронтовые корреспонденты задокументировали для истории всю Великую Отечественную войну.
В то время каждый выпускник вуза, согласно специальному постановлению Совета Министров СССР, обязан был отработать три года по распределению. Большинство однокурсников получили назначения в самой Башкирии, а дипломнику Смирнову, как не знавшему башкирский язык, по заявке выдали направление в Новосибирский аэрофотолесоустроительный трест. Перед двенадцатью молодыми специалистами была поставлена наисложнейшая задача – освоить по реке Обь и ее притокам большую территорию леса, в котором нуждались строительная отрасль, лесохимическая и целлюлозно-бумажная промышленность. Образно говоря, судьба занесла их к черту на рога. Оттуда на 750 километров, вплоть до Енисейска, простиралась дикая тайга. Им поручили произвести таксацию леса, геодезическую привязку, рубку квартальных просек, прокладку визир и занести все это подробнейшим образом на карты. Молодые специалисты обязаны были определить возраст, диаметр, высоту и виды древесины, наметить выходы к рекам для накопления леса в больших объемах для молевого сплава. Вот так за этими занятиями незаметно прошли два года. Уйти из тайги их заставил энцефалит, который все-таки добрался и до этих глухих мест. Впервые его присутствие было замечено еще на Китайской восточной железной дороге и на строительстве первой очереди БАМа, которую начинали тянуть заключенные в тридцатые годы. Так что у энтузиастов и комсомольцев восьмидесятых годов были свои предшественники.
Однако вернемся к конкретной ситуации. В производственной группе вдруг заболели два человека. Их привычно отпаивали спиртом, полагая, что лечат простуду, но температура не спадала. Когда парням стало совсем худо, пришлось вызывать по рации из Томска легкомоторный самолет. С трудом расчистили и подготовили для него посадочную полоску. Так вот, при помощи местной авиации, доставили больных на Большую землю, а через две недели вдруг пришел приказ министра вывезти срочно всех таксаторов в Новосибирск. Все прибывшие из тайги люди прошли серьезные медицинские осмотры и исследования, а у Юрия Никаноровича попутно обнаружили врожденный порок сердца. В связи с этим ему разрешили доработать третий обязательный год по своему усмотрению. Тогда ходила легенда, что энцефалит, появившийся в тридцатые годы, стал следствием испытания бактериологического оружия, которое японцы готовили против Китая и СССР. Но кто сейчас скажет правду об этом? Однако, то, что он сегодня докатился до западных границ нашей страны, – неоспоримый факт.
После всех этих событий Юрий решил немного передохнуть и съездить в отпуск в Нижний Тагил. Дядя его работал на АТС в тресте "Тагилстрой". Придя его проведать, Юрий увидел, как прямо во дворе, где находилась испытательная лаборатория, рвут арматуру, сварные узлы, проверяют на прочность закладные детали и железобетонные изделия. Заметив зеваку, начальник лаборатории поинтересовался, что здесь делает посторонний человек. Они разговорились, начальник пригласил Юрия в свой кабинет, где на столе лежали образцы древесины. Оказывается, именно они были головной болью для всего небольшого коллектива лаборатории. Дело в том, что все потолочные перекрытия тогда делали из дерева, и его прочность, выживаемость под воздействием внешней среды имели большое значение для безопасности проживания. Узнав, что свойства дерева и процесс его защиты Юрий изучал подробнейшим образом в институте, начальник тут же предложил ему работу. Так Смирнов начал заниматься фитопатологией и огневой защитой строительных материалов.
Вскоре молодой инициативный специалист организовал биологическую лабораторию, которая выполняла микроанализ древесины и проверяла ее качество непосредственно в практическом строительстве. И все это продолжалось с 1955 по 1988 годы. Поскольку объемы работ были большие, то к их освоению привлекались и отраслевые институты. Тогда встал ребром вопрос о скоростной сушке стройматериалов. Зарубежные специалисты добились в этой области достойных успехов, а чем отечественные хуже? Юрий Никанорович с удовольствием взялся за эту сложную тему и через четыре года защитил кандидатскую диссертацию с неплохим экономическим эффектом. Кроме этого, он в силу производственной необходимости занимался технической фотосъемкой. Она использовалась и в научных целях. Без нее нельзя было представить ни сдачу отчетов вышестоящим организациям, ни технический архив.
Как раз в это интересное время Юрий Смирнов и познакомился с Иваном Ковердой. Тот работал в лаборатории НТМК, и их друг от друга отделяла всего одна трамвайная остановка. Видимо, частое общение доставляло удовольствие обоим, так как в итоге Иван Трофимович затянул своего друга в фотокружок при ДК железнодорожников. Сюда приходили на занятия В. Сонин, Н. Антонов, Н. Путилов, здесь всегда очень интересно читали лекции тагильские художники В. Антоний, М. Дистергефт, Л. Перевалов, скульптор В. Стеканов. Здесь ломались перья и голоса вокруг темы, можно ли считать фотографию искусством – художники это отрицали. Но здесь сочетание теории и практики позволяло добиться объемности снимков, гаммы цвета, соблюдения правил композиции. И все это продолжалось до 1990-х годов. А потом перестройка и ускорение перешли в эпоху распада, и все фотохудожники бросились зарабатывать на хлеб насущный.
Любого мастера ярко характеризует выбор инструментария. У Юрия Никаноровича были свои пристрастия и свои возможности. Он со знанием дела рассказывает про фотоаппарат "Смена-1", который купил в 1970 году, про "Смену-2" со вспышкой. Тогда наша промышленность разработало восемь моделей этой серии, но все они походили на первую, которая являлась идеальной конструкцией. В ней имелось две кассеты, что позволяло быстро перезарядить пленку, был центральный затвор, камера прекрасно себя чувствовала при температуре минус 50 градусов, что для нашей климатической зоны имеет важное значение. Поэтому не случайно, что именно патент на "Смену-1" купили англичане. Они начали ее производство на весь мир и заработали на сем приличные деньги. Хороший бизнес, но ему русских никто не учил.
Большой популярностью в семидесятые годы пользовался и аппарат "Зенит", но его купить в СССР было практически невозможно. Все, что производилось, уходило на экспорт. Однажды случайно Юрий Никанорович приобрел эту удивительную "машину" в Иркутске. "Зенит" подкупал тем, что имел зеркальную оснастку и позволял снимать качественные портреты. И по сей день опытные мастера покупают зеркальные камеры. Ну и, конечно, в девяностые и нулевые годы в арсенале Ю. Н. Смирнова появились "Canon" с разрешением 5 пикселей и "Nikon" с разрешением 8,1, что давало возможность увеличивать снимки до уровня картин 30Х45. "Nikon" Д-70 (следующая модель) был обеспечен высокочувствительной системой. Электронная версия historyntagil.ru. Его называют в обиходе "портретником". Он умеет качественно снимать даже в темноте, поэтому и используется в особых случаях. При этом в работе активно ему помогают добиться блестящего результата вспышка и особенно светофильтры.
Любой мастер, если он не эгоист, воздает должное своим учителям. За науку Юрий Никанорович благодарен, и очень, Михаилу Васильевичу Дистергефту. Он учил его вести съемку с учетом художественного настроения, композиции и умения разбираться в признаках и особенностях каждого стиля, графики, цвета и света. Иногда его критика была жесткой и нелицеприятной, но справедливой и полезной. Помогали советом и другие коллеги. В частности, Анатолий Яковлевич Цейзер развивал в нем чувство вкуса и интуицию. Поэтому, когда заходит речь о постановочной фотографии, Смирнов в дискуссии участия не принимает. Главное, по его мнению, быть всегда внутренне готовым встретить удачу и воспользоваться ей в две-три минуты. Такое умение приходит не сразу.
- Я все не мог, – вспоминает ветеран, – научиться как бы элементарному. Мне сказали, возьми монету и кинь ее в воздух. Если сумеешь поймать в объектив, то снимать будешь. Я кидал и кидал, а ничего не получалось, пока не понял, что нажимать на кнопку надо тогда, когда монета окажется в верхней точке. Почему? А подумайте сами.
Есть у опытного мастера и свой алгоритм действий во время съемки.
- Вот что надо учитывать, – говорит он. – Вижу пейзажную сцену, сразу закрываю один глаз. Двумя глазами мы видим стереоскопически, а одним – нет. Второе – многое зависит от погоды и собственного настроения, от расположения предметов в пространстве. Третье – разные времена года предлагают разные условия работы. Четвертое – особое значение имеет расположение солнца по отношению к горизонту. Работать эффективнее или рано утром, или под вечер, когда начинается игра светотеней и проявляется объемность предметов. В-пятых, при художественной съемке самое важное – обращать внимание на взаимоотношения людей. Они спорят, что-то рассказывают, следовательно, этим и интересны по темпераменту, по движению мысли. И шестое – во время съемки фотокорреспондент делает то же самое, что и скульптор – он убирает что-то лишнее, а что-то добавляет, как ему подсказывает интуиция, предугадывая динамику и ход событий. Например, поворот велосипедистов или момент гола. Не случайно спортивная съемка считается самой сложной.
Заканчивая рассказ о своих приемах в работе, Юрий Никанорович замечает, что не считает спортивную тему своей. Не любит фотографировать и букеты цветов. Он считает, что они уже умерли. Чего же более? И хотя мастер не зашорен на жанрах, его самый любимый – психологический портрет. Вот где максимально проверяется умение мастера застать человека в тот момент, когда тот съемку не видит. Будут тебе тут и естественное поведение, и углубление в занятие, и не показной мыслительный процесс, и искренняя влюбленность в красоту окружающего мира.
За свою долгую жизнь (а сегодня Ю. Н. Смирнову уже за восемьдесят) он сделал десять тысяч снимков. Но если бы пришлось, отобрал бы из них всего пятьдесят. Позади коллективные выставки, признание коллег, но пора, считает ветеран, сделать персональный фотовернисаж. Этим он сейчас и занимается, не помышляя об отдыхе.
Василий ОВСЕПЬЯН.
Литература: Газета "Тагильский вариант", №28(77) от 23.08.2012.