Владимир Суренков. ПОДАРОК МЕДЕНКИ
Осень – это дар природы, предназначенный для художников и поэтов. Особенно, вроде, ликовать нечего, и я с какой-то необъяснимой тоской и грустью встречаю каждую новую в моей жизни осень.
В одну из таких осенин и произошел случай, который выделился и запомнился, как никакой другой.
Часто хаживал по склонам Высокой горы. То за сучками для поделок, то с ковшом в ручье побразгаться, либо этюдик написать. Благо вид в полуденную сторону просто замечательный!
В голубой безбрежности у подножия Азовской горы, Зюзелга виднеется – Кладовая бабки Синюшки. За водной гладью Северского пруда – известные всему миру знаменитые Гумешки. Это владения Хозяйки Медной горы. Рудник не видать, а вот язву нашей жизни – Криолитовый завод, как на ладони видно.
Седой Урал. Зелено-голубыми волнами уходит вдаль, и сливаясь, с волнующей сердце голубизной небес, превращается в песню. Любуясь этой необычной нежно-суровой красотой, невольно хочется душе вырваться наружу. Взлететь над этими просторами, родными и дорогими с того раннего детства, когда впервые увидел Батюшку-Урал!
Так вот. Если бы случай, о котором веду речь, произошел лет так сто назад, наверняка поверил бы в чудо и прочую лесную сказочную силу, обитающую в наших лесах и недрах.
Осень. Прохладная и пасмурная. Ветер временами тревожно шелестит увядшими сухими листьями. Серые, рваные облака низко застилают небо, цепляясь о верхушки сиротливо шумящих сосен. Березняк потерял свой летний, малахитовый наряд, и его раскосмаченные ветви о чем-то шептались, вроде как чем-то возмущались.
Пока взбирался на гору, изрядно подустал, так как на этюд рискнул выйти после ночной смены. Захотелось сбежать от масляной вони и металлической гари, и наконец-то уединиться в лесу, и подышать его воздухом, пахнущим прелым листом и грибницей. Часто задумывался, почему лес так притягивает меня к себе какой-то необычайной силой, вроде как хочет сказать или посоветовать что-то, одному мне понятное. И действительно, в суматохе забот и хлопот ненужных не замечаешь красоту мира, в котором проходит жизнь.
Взобравшись на теплый склон, задохнулся от удивления и радости. Сколько хаживал, а здакова чуда не видывал. Посреди желанного пейзажа стоит старая, с кривыми, корявыми ручищами, потрескавшая от столетий, лиственница. Наряд ее, уже ржавый, напоминает тулуп. Да такой драный, что и заплатку посадить некуда.
Задний план набросал быстрехонько, но шелест скукожившейся листвы наводил липкую дрему. Вот и решил – дай малость отдохну. Откинулся назад, да и уставился в никуда. Глядь, а над головой осинка-подросточек, словно цыганка в танце, звенит червоным золотом, своими листочками-монетами. Монисто ее горит невообразимыми красками, слов нет описать эту прелесть. Средь рваных облаков танец казался стремительным. Увы, мне уже было не до него. Путаясь, мысли плелись одна за другой, пока не наступило райское умиротворение.
В мгновение покой нарушил сорочий стрекот. С раздражением раскрыл глаза. По краю холста снует бойкая синичка, и восторженно, кому-то что-то объясняет. Запрокинул голову и замер, боясь спугнуть неожиданное видение. Меж старых выветрившихся скал на уродливой сосенке сидела белогрудая сорока. Раскланявшись, словно извиняясь за нарушенный покой, она пристально изучала мое творение.
Наклоняя то в одну, то в другую сторону прелестную головку, продолжала о чем-то переговариваться с кузинькой-синичкой. Вдруг подлетела ко мне, смотря прямо в глаза, словно околдовывая или завораживая, застрекотала, будь-то спрашивая меня о чем-то, бестолкового.
- Да ты что, спятила? - отпрянул я от неожиданности. Белобока кивнула в знак согласия, сделала немыслимый виртуозный переворот, и ударилась оземь. Задохнувшись от изумления, я остолбенел. Закружилась взметнувшаяся листва – явилась женщина.
Наряд ее затмил все виданное. Платье, по осеннему, переливаясь чистейшим золотом, от багряно-закатного, до ослепительно сияющих лимонных всполохов. Меня навело так и на ум.
- Да ведь это Меденка! - вскрикнул от догадки, полоснувшей сознание. Подарок судьбы да и только. Но сколько не глазел на ее завороженными глазами, так и не смог различить лица хозяйки ручейного золота. Это платье, будь оно неладно, ослепляло зенки, меняясь каждый миг в расцветке и рисунке. Оно то совершенно теряло очертания и вроде марева сливалось с лесом, то сверкало изломами кварца, покрываясь золотистыми прожилками, а то вообще окаменевало пиритовыми кубиками. Душа ликовала. Вот это да! Ни в сказке сказать, ни во сне придумать! В детстве слыхивал о таком чуде, да не верил, мало-ли чего напридумывают люди, и вот-те на!
- Узнал-ли, нет? - спросила она. Да так ласково, ровно мать родная. Подошла к этюднику.
- Долго разглядывала твою красоту, но все ж прими как есть откровение, без обиды. Хоть и красиво, но не живое. Да и не твое это призвание. А вот какое твое-то, скоро узнаешь! Зачем объявилась, догадываешься - нет? Видать запамятовал. Вспомни-ка детство. Помнишь змейку-медянку спас? Вот отблагодарить и хочу.
А ведь и действительно был такой случай. Не дал старшакам на Азовке, змейку, золотом горящую, убить. На руках унес, спрятал. Убедил, что она добрая.
- Вот-вот, - добавила - ровно читая мысли. - За добро, добром благодарствуют. Думай, что возмешь. Все у меня есть: и золото, и платина, и серебро, и каменья самоцветные, даже клады утерянные. Проси всего, чего ни пожелаешь, твоим будет.
Кое-как прошла-отошла моя ошарашенность, осмелел.
- Да ничегошеньки мне этого не надо. А вот если б разрешила посмотреть своими глазами, как земные богатства хранятся, век бы был благодарен.
- Так и знала, что попросишь посмотреть своими глазами, как золото рассыпано, да самородки внутри гор перемываются. Ну, что ж, быть по-твоему, как по-моему. Но, с уговором. Смотри все молча. А там, как знаешь. Сможешь – в себе храни. Не сможешь – людям расскажешь. Да только запомни, вряд ли кто тебе поверит. Хорошенько подумай. Не каждому ноша по плечу. Может какой другой подарок возьмешь?
Ни на какие уговоры не согласился. Взмахнула рукой, и все во мне переменилось. Другим стал. Услышал то, о чем раньше только подозревал. Гора скрипит, постанывает. Журчайки кругом песочком поигрывают. Страшноватенько стало. От ключика прямо вниз ровно половички шлиховые распущены. Золото перхотиночками поблескивает. Что наперед смотреть – не знаю? Туда-сюда сунулся. Это схвачу, другое потрогаю, да и хватился. Меденки-то нету! Обернуться, поискать - вдруг за трусость примет? Вдруг и вправду вся красотища исчезнет? Вовек, верно, себе такого не прощу. Все в голове перемешалось: восторг, страх, радость, любопытство... и недоверие самому себе. Приткнулся лбом к скале. Сырая, холодная. Потом и дальше сунулся. Что ни шаг, то новые пласты да наплывы глин всевозможных. А каких перецветий! Кругом свечение неземное по натекам бархатным. Которые впрямь радугой всполыхивают, либо зарницами. В сумрачных занорышах хрустали взгляд околдовывают. Любота да и только! Змеевики простые с виду, а вровень малахиту. Залюбовавшись, тут и присел. Облокотился, призадумался. Век бы так и любовался. Камешек в руки подвернулся. Так себе, невзрачный, хотел уж бросить, тяжеленный больно.
- Что за камень такой? - спрашиваю у себя. Вспомнил, разиня, что Меденка наказывала, да поздно. Сижу эдак-то дурак-дураком, да камень этот проклятущий разглядываю.
- Налюбовался? Устал, вижу. - неожиданно слыхал голос.
- Да Бог с ней, усталостью-то. Ничего раньше не видел подобного. Красотища. Сил нет никаких высказать. Спасибо тебе, Меденка. Век помнить буду. Только ты правду сказала. Невыносима человеку ноша такая, а не поверит никто.
- А давай помогу, самородком камень сделаю, - золоту всяк наверняка поверит.
- Спасибо - отвечаю - только золота, боже упаси, не надо. Один страх с ним, беспокойство да несчастья.
- Что ж, быть по-твоему, как по-моему. Возьми его на память. Он тебе удачу и счастье принесет. А как людям попытаешься рассказать, тут тебе призвание и придет!
Дунул ветерок, взметнул охапень листьев – и небывало загадочной хранительницы и ее завораживающего платья. Прострекотала улетающая сорока. Стало порядочно жарковато. Это солнышко разогнало облака и засветило радостно вроде и печально одновременно, словно извиняясь, что не может больше обогреть притихшую, сонную землю.
Камень, ничем, особенно не приметный, лежал на ладони. Сон-ли, явь-ли - не пойму. Хотите верьте, хотите нет, но камень этот, каждый, кто пожелает, может посмотреть. Вдруг он вам тоже принесет удачу и счастье, ну а я и так в самом деле счастлив.