БАЖОВИНКИ

Владимир Суренков. ЦЕРКОВНИК

    ... В это тихое время, утомленный дневными заботами, сходится народ к Мелкому Броду. И не просто встретить нагулявшуюся скотину, а и перекинуться добрыми либо худыми новостями. Старшие – особо, своим степенным гуртом держатся, молодежь – та галдящим клином, хихикают да зубоскалят, показаться хотят. Ну, а мы, шолупень облезлая, сидим на жердочках-пряслине да о своем чирикаем.

    Стадо еще не скоро покажется, а его родимого, уже издалече слыхать. Плеск воды, бульканье, сопенье, рев, блеяние вызывают радостное чувство. Вот наконец-то, стало видать - спокойный размеренный шаг коров. Слышится близкий веселый перезвон бубенчиков да колокольчиков на нетелях да овцах с козами.

    Задолго находят хозяйки своих кормилиц и, пробираясь к ним с подсоленными краюхами, похлопывая да поглаживая по бокам, воркуют с ними нежными голосами. А мы, пацаны, провожая своих буренок до дому, сговариваемся: - Айда на Палену костер палить!? Не успевали сбренчать ворота, убегом, чтобы спать не загнали, неслись на вершину. И только-только разговорится костер трескучим напевом, глядь а звезды уже сгустили небо чернее дегтю.

    - Эй, робетня?! Порфирьич-то где у вас? Рассказал бы че нето? Все у него дивно да складно получается!

    Дед, опираясь на бадог, присаживается к огню поближе и начинает свои воспоминания как бы издалече - ровно невзначай накатило.

    - Места ребята, у нас, и впрямь дивнющие! Что ни елашечка – то предание, что ни закопушка – байка до полночи. Без конца дивуешся, каку Бог благодать создал, а человеку все мало, вот и сам стараюсь приукрасить, чтоб бащще было. А то как? Без этого душа черствеет. А со мной-от вот че давеча приключилося. Дай думаю схожу к Железенке, посмотрю, скуль шипижнику нацвело к зиме. Вокурат возле Туранехи в таку пору забрел, дак насилу выплутался. Уж кружало меня, кружало, да слава-те, Господи, возле самой Зюзелги и выбросило. Ох и наскакался по болоту-та, на старости лет. А ведь с детской поры томокась не раз хаживал... И надо же, чуть опять не повторилось, как в отрочестве.

    - Деда, а че не повторилось-то? неутерпел како-т чумазик пус-тозубый. Старшак чуть "лопуха" ему не отвесил, да дед не дал.

    - Языком че хошь мели, а рукам воли не давай. Ума малек наберется, поймет, боле слушать надо, да на ус мотать. Со мное-т вот кака напасть приключилася:

    Послала меня баушка, эдак же, шипигу посмотреть. Разбудила ни свет, ни заря. Бегу, разносвет в небе зябкой, а босы ноги по теплой земле петляют. Знамо дело, в Купалово время день длиннюшшой, да ночь коротка. Потому на земле без дерюжки спать можно. Куды не глядешь – все мило. Тут красиво, а там бащще! Вот и бегу, эдак-то, вихляю, ровно в парном молоке плыву да таю. Сердце восторгом заходится. Ближе к речушке, правда, вот те крест, ухайдакался. Вскочу на кочку, она фырк утицей, в сторону, дак я поуши в воде. А на душе все равно мило да весело. Ране бывало заполдня слетаю-сбегаю. А тут, видать нечиста сила заманила. Кругом дудник медвежий, выше росту вымахал, да хмель по черемухе, ровно паутина, не пройти не пролезти. Так усе перевито – шагу не шагнешь в сторону. Так по лежневке и выскакал к речушке. На большеньких-то перекатах урчит-поговаривает. Рыбешка в заводях стайками поблескивает. Пока с имя провожгался, солнышко сосняк вызолотило, ровно купола Никольской горят. На галечник взобрался – там другась забава. Пурхалище. Только пыль во все стороны – глухари купаются. Под ногами, в траве, куропатки-вермолки шныряют. Блажь и приударила. Дай, думаю, поймаю, либо врасплох возьму. Созорничать по-малолетству удумал. Они вишь, головки вытянут, плутовки, да и следят за тобой. Ну-к, и улегся, тихонько. Ползком-ползком стал подбираться. Так и не заметил, куда утурился. Вразумился как-то? Глянул, батюшки светы, да где я? Но сообразил. Урал-те, дивно ли дело, из горочек сложен. На котору взберусь, а там видно будет, куда идти. Так-от иду, ровно в гору, а все подле получается. Выбрел на каку-то елашку. Старый балаганчишко, костровише проросшее. Раз покос, значит дорога проторена, али тропка где-то обозначится. Умаявшись, присел отдохнуть. От краюхи отщипнул да так с жевком и заснул, задремал-ли? Ескуль кемарил - неведомо. Проснулся, ровно ткнул кто. Темень, хоть шар выткни. Чуть было в рев, прости Господи, не кинулся, да огонек увидал. Вот думаю, чудеса. Костра не разводил. Рукой, эдак-то перед себя пошарил, ан нет ничегошеньки. И не успел глазом моргнуть, а огонек уж в другом месте. Маячит. Да так баско взблескива-т, ровно манит к себе. И вправду светляк, поверил. Присел на корточки, да за им. Он от меня. Забавно стало. Про страх забыл. Где он не объявится, там скварец льдистым сколышем заворожит, либо золотом поблазнит, да так, что глаз не оторвешь. Тут и отель-мяшило. Батюшки-святы! Да ведь как папора зацветет, кладень земли раскрывается и все желания исполняются. Не успел от догадки в себя придти, как шары на лоб полезли от изумления и страха. Ровно луна с небес спустилась. Дивно на бережку стало. А это сама Огневка явилась. Возле ключика стоит, красота неописуемая, улыбается.

    - Не ждал не гадал, зато вовремя попал! Не бойся, худого не сделаю. Твоя доля выпала – выбирай. Все что понравится – твое будет!

    Куды не гляну, робя, глаза тмит. И то бы взял, и друго бы потрогал. Ан нет, нельзя. Слыхивал, сказывали будь-то себя держать надо.

    - Выбрал, нет ли? - спрашивает - видела, ровно за жужелку ухватиться хотел. Знаешь видать толк в золоте-то.

    Насквозь видит, окаянная.

    - Да нет, здако чудо раз в сто лет попадатса, али во сне привидеться может. А так, нет.

    - Батюшки, - всплеснула белыми рученьками – старатель какой пытанной да разборчивой попался. Смотри-ка ты, с вершок горшок, а туда же, в старатели. Да уж ладно. Коль так испокон заведено, иди выбирай жилу. Подфартит – молчи. Иначе все пропадет, никому удачи не будет. Запомнил. Так-то. Руки не подам, сам ступай. Обожгешься – век неопомятуешься.

    Идем эдак-то, рядышком. Сухарник похрустывает. Тихо кругом, ровно в сказке. Мало того, что все кругом загадочным стало, дак нутро горы видеть зачал. Тут скалы, там ручеек сочится – ну, все насквозь узрел. Где боле, где мене песочку поблескивает. Ну, эдак, безголосо-то, до самой Полевушки и спустился. Ниче не успел выбрать. Оробел.

    - Все, друг, ситцевый нежданный-негаданный, дале нельзя. Бери это само место в ложбиночке, да и бывай здоров!

    И будь-то растаяла искоркой костровой в звездном небе. Постоял истуканом. Шары получил, пообвык к потемкам-то. А там вдругорядь узрел огонек. Не поверил сперва. Блазнит, думаю. Подошел к самому броду. Впрямь костерок шает. Дымком, картохой запахло. Сучков-палок подбросил да и заснул как убитый.

    Проснулся – прелесть. Речка на Долгом перекате курлычет – пожуркивает. Птицы, те от счастья захлебываются. А мне, горемыке, ну хоть пришиби, домой страшно идти. Ох и отпаздирают, думаю. Прутиком и выбежал на Бекетово болото. Там уж, на той стороне, возле Медведевской кузни поинтересовался у соседей, не было-ли переполоху? Слава-те, наво-те, домашние думали у сродственников-погодков в Еланской запоздничал да заночевал. Отец, правда, пригрозил. Дескать, пошто без спросу швалыганишь. Отошел когда тятенька, все ему и выложил, че со мной-от приключилося. Не поверил сперва. Долго с матерью судили-рядили, да и постановили. Уговорились-сторговались с Ваней-Варежкой. В этом деле особо сказать кое что надобно. Заумненькой паря был. Себе на уме. Ну не от мира сего да и только. Но добрый был да отзывчивой. В свободно-то время в хору подпевал, а так в наем подряжался. Вот и жил на миру с миром. Полевски не обижали божьего человека, не в чести это тогда было. То одежки доброй, хоть и поношенной дадут, то провианту подкинут, эдак, голубем церковным и перебивался. Так вот. Чтоб сраму от такой затеи не вышло, перед старателями да и перед суседями, втихаря утянулись в Предугорье.

    - Что намоем - сказал отец - по-божески разделим, не подфартит, в обиде не оставим, по осени подкинем того-другова.

    И я, конечно, промеж их вожгаюсь. Само то, по мне дело. Песок подвожу к бутаре. Помыли песок-от поверху - бестолку. По середу - слабо, не азартно получается. Ить надо же, все нутро видел, а тут срам один, да и только. Тятя и спрашивает заново:

    - Может слова каки, либо заклинания она тебе сказывала? Не бычись, вспомни ладом.

    - Да нет, говорю, вот тутока, внизу, в болотце, так и сказала. Бери это место и будь здоров!

    Опеть не поверили. Видано ли дело, в болоте кышкаться. Кто увидит, не дай Бог, насмех подымут. Таку кличку пришвандорят, досмерти не отлипнет. Так убузгавшись бестолку, на прошание и сделали смывку споднизу. Да и ахнули. Ровно прорвало.

    Тятенька, ясное дело, деньгами обзавелся. Как и обещал, Ване-Варежке долю выделил. Да тут верно и сплоховал. Ваня-то, бескорыстна душа, в церковь первым делом. Свечину дорогущщу любимому Николе Угоднику засветил. Староста Зубов, бестия нечистая, лисонькой подкатил, да все и выведал. Че, да поче? Церковь, знамо дело, место то, Предугорье, махом скупила да и разделила всем желающим под проценты. Облагодетельствовала значит, половину себе добычи прибарабала. Да только Огневка не зря предупреждала. Золото, ровно в болоту кануло. Вверху-то, по ручью эту яму выворочали, а все бестолку. Одним словом, потыкались и там и сям, да и бросили. Только одно и осталося что название Церковник. И по сей день то место эдак зовется.

Главная страница