Всеволод Слукин. ГДЕ-ТО В СУКСУНЕ
Замечательное место есть на Урале – Суксун. В прошлом демидовский завод, принадлежавший потом другим владельцам. Как все старые уральские заводы, имеет три составные части или лучше – три источника жизни, именно жизни в отличии от источников вздорной политической теории. Вот эта троица: сам завод с корпусами, поселение и пруд. И связаны они в такую гармоничную систему, что если в ней что-нибудь одно разрушается, съеживается, сохнет, то и соседи обречены. Такое уже бывало.
Въезжаешь в Суксун со стороны Кунгура и диву даешься, какая открывается панорама. Сказать, прекрасная - этого мало. Что-то очень соразмерное в живописных массах природы и человеческого жилья, в скалах, кручах, взгорках и уходящей на соединение с небом шершавой от ряби ладони пруда. Что-то и контрастное. Но удивительно, что контрасты соседствуют в некоей романтической гармонии. Вот скажем, завод, зарывшийся в долину под плотиной. Какая уж там романтика в этом Великом Чумазом! Но видишь антикварную потемнелость кирпичей, трубы, охваченные обручами, на фоне скал, а в неистребимом хаосе заводской территории глаз отыскивает контуры старинной планировки. Тут же в поле зрения попадает дом последних хозяев завода – пермских пароходовладельцев братьев Каменских. Взлетает вверх среди вековых елей крутая коническая кровля башни с флюгером. Кажется и не дом, а старый замок в ландшафте европейских предгорий.
Недаром жена одного из Каменских, тонко чувствуя живописную картинность места, собрала в этом доме – замке великолепную галерею полотен, приглашала и принимала в Суксуне многих российских мастеров кисти. И приезжали, гостились, говорят, был Рерих.
- Красивых мест на свете мно-о-го... - потянет скептик, готовясь перевернуть страницу, - а чем же он, ваш Суксун, еще-то известен? Небось, публика и названия этого не слыхала... - Верно, верно, -соглашусь я, - о Суксуне не тараторят на перекрестках улиц даже наших уральских городов, и наверняка, немногие о нем знают. Так ведь это, уважаемый мой скептик, все наша нелюбознательность. Помните, как великий поэт в том числе и о ней сказал, характеризуя, как Вы изволили выразиться, публику. Русскую, вестимо.
Что же это такое, Суксун? На какую историческую особицу он претендует, какими тайнами владеет, какое наследие несет потомкам, будем надеяться, любознательным? Прежде, чем углубиться в мир суксунских тайн и кладов, заглянем в дальнее-близкое этого места. В междуречье Сылвы и Суксуна еще задолго, лет этак за восемьдесят до демидовского времени, уже дымили трубы более сорока "мужицких заводов", выплавлявших железо и медь. На самой реке Суксун стояла одинокая домница крестьянина Сысоева. Откуда пришли эти люди, кто их научил железному и медному делу, кто скупал нехитрый полупродукт - можно только гадать. Правда, рядом вотчины великолепных Строгановых, которые кроме соли приискивали и руды, и каменья.
Их люди? А может потомки тех неуемных новгородцев, что знакомы были еще со "свейским" железным промыслом? Знали Демидовы, в какой край путь держать. Купив у посадского человека Еремея Лунегова его "мельничное место", летом 1727 года Акинфий Демидов заложил первый камень в строительство завода. Через полтора года Суксунский горный завод выплавил первую медь. Приращивал Демидов территорию правдами и, что греха таить, неправдами. Скупал угодья, отсуживал, а то и просто прихватывал. Приказчик его Евдоким Якимов ездил однажды осматривать заводские леса и земли, да у деревни Шахаровки чуть в переплет не попал. На пашне, принадлежащей вроде бы заводу, стоял вооруженный человек. С саблей на поясе, в руках боевой лук, за плечами – сайдак, набитый стрелами - "железницами".
Андрей Ширяев – так назвал вооруженного крестьянина приказчик в своей докладной хозяину – шутить не собирался. Евдокиму Якимову объявил: "Ежели с пашни погоните, то с вами, ворами, я буду управляться сам собою и кровь на сем месте пролью..."
Нет, поистине, суксунцы в своих пращурах имеют свободолюбивых и отчаянных новгородцев. Хоть какую-нибудь горстку генов. Может быть, столь решительное противодействие побудило Акинфия Демидова к новому шагу – Суксунский горный завод по испрошенному им решению Берг-коллегии опоясали крепостные сооружения, с которых грозно уставились восемь пушек. Знай наших – вы нам луки со стрелами, мы вам – пушки. Но пушки эти никогда не стреляли, а вскоре надобность в них совсем отпала, как, впрочем, и в крепости. Потому, наверное, пугачевские шайки и захватили завод столь стремительно. Местные, конечно, подсобили. А как же? Удрали "белобородцы", пошныряв напоследок по домам крепких заводчан, а как жить без завода, чем кормиться? Демидов-то Демидовым, а семья-то без куска хлеба осталась. Ситуация, говорили недавние "классики" прямо-таки "революционная" - разрушили до основания, впору хвататься за ложку, а везде пусто, да и хозяева, глянув на хаос, прикидывают, не лучше ли бросить - дешевле обойдется. Не бросили. Не только о себе, но и о народе, о том, который по кабакам да без дела не шляется, думали. Отстроенный завод снова задымил.
Демидовы хорошо представляли, что так называемый "госзаказ", то есть поставка продукции государству - это пол-дела. Надежно, но малоприбыльно. Нужно массовое производство такого, без чего не живет ни одня семья, бедная или богатая. Без чего же? Да без посуды! На Урал стекается немыслимое количество хозяек, везут глиняные горшки и корчаги. Бьются они нещадно, что в пути, что на месте. Гончарных традиций на Каменном Поясе пока нет. Значит, если наладить производство "вечной" посуды из материала, которого много, который относительно дешев, ибо делается на большом производстве, то рынок таким изделиями обеспечен не только на Урале, но и в Сибири, а там, глядишь, в киргиз-кайсацких и других Ордах.
И пошло. С Суксуна пошло. Бочонки, ведра, горшки, тарелки, ковши, подносы, тазы, котелки, сковороды, чайники, кастрюли, ложки, подсвечники и... И самовары! Совсем зря туляки хвастаются, что-де в Тулу со своим самоваром не ездят. Да и в Суксун с ним, родимым, нечего было соваться. В чем-то лучше тульских были суксунские самовары. Правда, может какой туляк, выписанный Демидовыми из когда-то родного им города, научил суксунцев самоварному делу. Научить-то научил, а бывает, что сноровистый и понятливый ученик свою душу и талант вложит, так и всякого учителя переплюнет.
Ведь дошло до того, что сам Михаил Васильевич Ломоносов приобрел у Федота Киселева, суксунского мастера, огромную медную четвертину и приспособил ее под перегонный куб в своей лаборатории. Так что суксунцы, если в шутку, напрямую связаны с открытием закона сохранения вещества. Позднее завод наладил производство луженой посуды. Это улучшило ее качества и расширило потребность.
Но главное, что суксунцы сделали со своей медью, прославило их и славит до сегодняшнего дня. Привыкли мы восхищаться мелодией валдайских колокольцев. И в песнях слышим - дар Валдая. Нет, к сожалению, понятия - дар Суксуна. А напрасно. Суксунские колокольчики, колокола и, прямо скажем, колоколищи не только не уступали всем другим, но и превосходили. По старой России был известен этот особый "суксунский звон", то есть на особицу мелодичный, приятный и душу успокаивающий.
Один из первых крупных колоколов весом (подумать страшно!), около четырех с половиной тонн суксунцы оставили себе. Говорили, что его звон слышали жители Кунгура и Красноуфимска, а это не один десяток километров.
Как и положено, один из многих свое дело делает лучше, чем остальные. Суксунский колокольный мастер Ерофеев именно этим и отличался. Он умел, говоря современным инженерным языком, моделировать переменную толщину стенок колокола и выводить форму, которая давала особую вибрацию. Были у мастера Ерофеева и другие секреты, например, использование в колокольном металле многих, никому другому неведомых, компонентов.
Что и сколько добавлялось в колокольный сплав Ерофеева, никто не исследовал, но мелодия его колоколов узнавалась не только знатоками.
Суксунские колокола вошли в историю еще с одной стороны. В середине прошло века сгорел Большой театр в Москве. Поскольку каждый музыкальный театр, каждый крупный концертный зал всегда имел свою "колокольню", то есть набор колоколов, звон которых композиторы частенько включали в свои произведения, то Большой тоже располагал звонницей. При пожаре она сильно пострадала, по-видимому, пострадали и колокола - ведь опаленные огнем они могут растрескаться, наконец, упасть с высоты. Что случилось с театральными колоколами, доподлинно неизвестно, но наполнение новой звонницы заказали Суксунскому заводу.
Сам Пермский губернатор присматривал за выполнением заказа. Суксунцы не подкачали - Большой театр получил сорок восемь новеньких колоколов, что называется от мала до велика. Может быть, какие-то из них до сих пор радуют меломанов в оперных постановках "Борис Годунов", "Жизнь за царя", в величественной увертюре "1812 год".
В XIX веке жизнь Суксунского завода была сложной. Тогдашние Демидовы в своих заводских интересах уже ничем не напоминали сметливого и разворотливого предка Акинфия, а потому производство стало хиреть, завод угасал.
В 1848 году Демидовы признали свою несостоятельность, и Суксунским заводом стало управлять Горнозаводское паевое товарищество. Длилось это состояние почти сорок лет, пока один из молодых Демидовых - Александр не выкупил завод, возвращая его в "демидовскую империю". Что двигало Александром Демидовым, что толкнуло на выкуп почти остановившегося предприятия? Честь и слава предков? Желание утвердить себя, как представителя могущественной семьи? Жажда богатства? Никто этого не знает, но двигать молодым Демидовым могло все это вместе. Не вышло. По нашим суетным дням вхождения в какой-никакой капитализм мы уже знаем, что успех в предпринимательском деле обусловлен по крайней мере двумя факторами: неимоверной, нещадной, изнурительной работой без выходных и отпусков и, что непреложно - талантом. Этого, второго и нехватает нынешним "воротилам". На уровне "купи-продай" талант не виден, не нужен, не востребован. Производство же движется благодаря таланту хозяина. А он, талант, предпринимателя, как у музыканта и литератора, - либо есть, либо его нет.
Видно, Александру Демидову чего-то недоставало, ибо через четыре года, в 1890 году, он обанкротился, признан несостоятельным должником, а завод попал в руки конкурсного управления. Закатывались золотой, а потом и позолоченный демидовские века. Россия вступала в век серебряный. Не только в искусстве и литературе, но и в предпринимательстве. Появились новые энергичные люди, не отягощенные титулами и званиями, хорошо знающие европейскую и американскую экономику, хватко берущие все новое. Этим они напоминали самых первых Демидовых, только время уже было другое.
Пермские пароходчики братья Каменские купили сразу три завода: Суксунский, Тисовский и Молебский, а обосновались в Суксуне. Построили дом-замок, необычность которого для этих мест сразу породила слухи о тайнах и кладах. О тайнах подземелий и о спрятанных в них кладах. Лучше сказать, что дом Каменских не породил, а возродил десятилетиями ходившие слухи о всевозможных укрытых сокровищах, он как бы вдохнул в них новый смысл, перемешав времена и места.
Однажды получил я письмо из Суксуна. Письмо просило, призывало, требовало немедленного приезда – на площади перед заводом произошел провал грунта, и в темной дыре провала очевидцы увидели свод и кладку стен из старого "демидовского" кирпича" необычно большого размера. Ехать нужно было действительно быстро – нерасторопные во всем другом местные власти необыкновенно прытко засыпают всяческие провалы, словно это дело государственной безопасности.
Я собрал знакомых спелеологов, они прихватили свое немыслимо сложное оборудование из веревок, подвесок, карабинов и, Бог знает, каких еще мудреных вещей, называемых вкупе "системой". Провал на наше счастье, чернел на заводской площади. Он был таинственен и чуть различаемыми кирпичами свода обещал длинный подземный путь, сложные разветвления, загадочные ниши, позеленевшие медные крючья. И чудились тайные знаки по стенам, указывающие на драгоценную поклажу, гулкие закладки в один кирпич, за которыми в проржавевших цепях висели редкие кости ссыпавшихся вниз скелетов - обычных охранников заговоренных сокровищ. Но все это только чудилось и рисовалось воображением, пока один из спелеологов, основательно обмотавшись своей "системой" не юркнул в темную дыру. Вот он уже стоит на конусе обвалившегося грунта, а голова в каске торчит на уровне краев дыры, как голова известного профессора из фантастического рассказа писателя Беляева. - Что там? - кричат ему со всех сторон. Голова исчезает и появляется через несколько минут, чтобы объявить: надо расчищать. Несут лопаты, кайло, ведра.
Я стою у провала и мысленно конструирую подземный лабиринт. В поле зрения попадает старая демидовская контора – провал как бы на ее территории – потом старые корпуса завода, потом контур снесенного храма, потом... Да, конечно же, дом-замок Каменских. Ох, какая блистательная схема! Прямо классика подземного строительства! Логика немедленно останавливает фантазию: дом-то поздней постройки и, если есть в Суксуне демидовские подземелья, то он тут ни причем. Дом Каменских... Цокольный этаж из тесаного камня, мраморная лестница, спускавшаяся со второго этажа к плещущемуся пруду, глухая каменная ограда, богатейший сад, строгие аллеи из темных теперь уже вековых елей. Внутри дома были роскошные интерьеры. От этой роскоши осталась одна комната, отделанная дорогим деревом да кое-где лепнина в стиле модерн.
В доме глубокий подвал с обилием разных помещений и переходов - как в самом настоящем средневековом замке. Сейчас все закрыто и перекрыто кирпичными закладками, и современными, и сделанными давным-давно. У северной стены, выходящей к пруду, - полузаваленное сводчатое отверстие, что-то наподобие подземного хода шло метра два вдоль стены, а потом поворачивало к пруду и скоро упиралось в грунт засыпки. Что это? Подземный ход из дома? Или так, декоративное дополнение к архитектуре?
О сокровищах в доме Каменских много легенд. Наверное, они в самом деле легенды без всяких объективных предпосылок. Как бы то ни было роскошно в помещениях, истинного богатства здесь не хранили, а если чем и пользовались, то успели увезти задолго до всех смут нашего века. Кубышек не держали - для этого были надежные банки, столовое серебро, картины, фарфор в далеком имении не оставляли. Так что сам предмет клада найти трудно, а если это и могло быть, то лучше поискать в пермском доме Каменских, хотя предугадывается неуспех такого дела.
В провале на площади один другого меняли спелеологи, разгребавшие обвал. Из дыры вынимали ведра грунта, мусора, обломков кирпича. Финал расчисток наступил скоро. Очистив остатки сохранившегося свода, исследователи увидели, что свод опирается на девственные стены из точного такого же демидовского кирпича. И никаких намеков на двери, отверстия, проходы. Стало ясно, что провал произошел на месте старинного погреба, который располагался поблизости от старой заводской конторы. Может быть, даже этот погреб был сооружением в ее хозяйственном дворе. И вот его остатки. Сразу вспомнилось, что во время пугачевского нашествия была сожжена заводская контора. Конечно, кирпичное здание выгорело только изнутри, а вот службы, как правило, деревянные, сгорели дотла. Остался погреб, да так и позабылся под пепелищами.
Вылезли спелеологи из провала, задумчиво сели на траву, кто-то закурил. И показалось, что вот таким же синеватым дымком улетели наши надежды на таинственный лабиринт и фантастические сундуки с сокровищами.
Нет, нет, пока не делайте выводов об отсутствии суксунских кладов. Местные краеведы, возбужденные сначала от приезда солидной спелеологической группы, а потом расстроенные от тщености раскрытия эфемерной тайны, рассказали, много интересного. Что-то легендарного, что-то из былей, что-то из рассказов очевидцев событий.
Сведения о кладах уходят иногда в такую старину, что сопоставимо с многими столетиями тому назад. Вот, например, легенда о ермаковской лодке. Нет, лодка была простая, деревянная, вестимо просмоленная. Но набитая под уключины всем, что в нашем мире до сих пор считается драгоценным: золото, серебро, камни. Лодку эту повелел наполнить сам великий атаман Ермак Тимофеевич еще в бытность свою не царевым слугой-землепроходцем, а строгановским человеком, то есть сравнительно вольным, могущим при исполнении строгановских приказов попросту пограбить мимоходом каких-нибудь там торговых людей.
"Золотая лодка" - так она прозывалась в легенде - была закопана на мысу где-то на слиянии Суксуна и Сылвы. Сокрыта с заговором. Потому, как уверены рассказчики, до сих пор и не найдена, а уж на что верное место указывают все кладоискатели. За лодкой с сокровищами гоняются уже не одно столетие. Время от времени вспыхивает "лодочная" лихорадка, появляются люди, якобы точно знающие участок сокрытия клада, они ищут три (или четыре) лиственницы на берегу, между которыми вроде зарыта лодка. И невдомек одержимым, что от тех деревьев и пней не сохранилось, а линия берега давно изменилась. "Золотую лодку" ищут упорно. А если ли хоть какое-нибудь серьезное основание к таким поискам? Можно предполагать, что легенда питалась многими источниками, в том числе и правдоподобными. В самом деле, лодка, как емкость, вполне могла служить вместилищем клада, когда под рукой не оказалось ничего подходящего: ни сундуков, ни ящиков, ни традиционных бочек. Особенно, если сокровища принадлежали людям случайным, например, разбойникам. Этих лихих людей по Прикамью бродило великое множество с времен освоения края. Обычное место их действия – Берега Камы, но и в Чусовую заглядывали. Против камских разбойников снаряжали целые экспедиции – уж больно они досаждали промышленным и торговым инициативам. Возможно, согнали такую ватагу с насиженного гнездилища – вот и пришлось спешно прятать награбленное до лучшего времени. А для разбойников оно могло и не наступить – очень уж много факторов было против их спокойной жизни.
Имя Ермака Тимофеевича в этой истории поминается закономерно. Во-первых, все, что как-то связано с колонизацией Урала до горнозаводского времени, в народе неизбежно сливалось с личностью Ермака, хотя к большинству фактов и действий славный воитель не имел никакого отношения. Во-первых, входя с экспедицией в устье Серебрянки – притока Чусовой, чтобы перевалить через Уральский хребет, Ермак по каким-то причинам оставил в устье два струга. Об этом известно доподлинно. Остатки стругов, занесенных речными отложениями, еще находили в XIX столетии. О стругах знал, что называется, весь Урал. Вот и сюжет о лодке Ермака Тимофеевича, закопанной на берегу! А уж сокровища, коими Ермак в период похода в Сибирь явно не обладал, приплели для красного словца или вспоминая те времена ермаковской вольницы, когда она не гнушалась "потряхиванием" торговых людей.
Золотая лодка, видно, по сей день находится там, где ее "заговорили" и будоражит умы отчаянных кладоискателей. Но суксунские клады не всегда столь фантастичны.
Вот совсем правдоподобный факт. Церковь в поселке Тисовского завода закрыли, как везде на Урале, где-то в начале 30-х годов. Зданию все-же повезло - в нем расположился то ли склад, то ли гараж. Конечно, осквернение святого места, но хоть не устроили конюшню или свинарню. Таким бывший Храм простоял много десятилетий. Крышу вовремя ремонтировали, чтобы влага не попортила хранившиеся ценности, окна, если не стеклили, то забивали напрочь, чтобы тепло не уходило.
Настали другие времена. Храмы освобождались от бесовской начинки. Возвращалось Богу богово. Во многих случаях это связывалось с крахом или остановкой производства на тех предприятиях, которые были непрошенными "арендаторами" культовых зданий. Если в церкви был склад, то все его содержимое вывезли и продали, если были машины и механизмы, то разобрали на запчасти, измочалили до винтика, бросили в канавах и на свалках.
Тисовская церковь однажды опустела, и пудовые замки с ее дверей сняли. Этого момента кто-то ждал и, видимо, давно. Буквально на следующий, а может на третий день, служащий прежнего склада-гаража, забредший в храм по какой-то надобности, увидел нечто странное на его привыкший к обстановке взгляд. Почти посередине алтарного места, примерно там, где когда-то высился иконостас, из пола была аккуратно вынута квадратная каменная плита. По краям отверстия лежали холмики свежей земли. Глубина ямы не превышала полуметра, в центре дна различалось конусообразное углубление. Так бывает, если предмет еще не совсем откопан, но его уже можно вытащить соразмерным усилием.
Увидевший этот раскоп, наверное, поудивлялся, пожал плечами, рассказал кому-то на работе или соседям. Может быть, на этом бы и кончилось – ну, мало ли, покопались, вытащили украденное на складе и припрятанное, правда, странным образом, добро - кто не воровал у разинувшего рот тоже вороватого государства?
Но ринувшиеся в церковь любознательные жители на одном из холмиков вынутой земли нашли горошинку настоящего жемчуга, какими бывают обшиты оклады дорогих и почитаемых икон. Тогда-то и стало ясно, что поклажа под полом церкви не имела отношения к воровству советского имущества в виде шатунов и кривошипов. Что было в церковном кладе, неизвестно, и вряд ли когда-нибудь обозначится. По-видимому, храмовые ценности, иконы, утварь, может быть, фамильные драгоценности тех общинников, которые числились богатыми и хотели сохранить нажитое до лучших времен. В какие же времена сокрыт клад? Можно лишь говорить о трех периодах, в которые на карту становилось все. Это время революционной смуты и гражданской войны. Правда, шарить именно в церквах в те годы еще особо не решались. Это время большевистского церковного "шмона" 1921 года, когда якобы на нужды голодающего населения подчистую вымели весь церковный скарб. Это время повального закрытия храмов в начале 30-х годов, которые можно отождествить с временем окончательного их ограбления.
Похоже, что в течение полувека, а то и больше, кто-то имея все данные о кладе, внимательно следил за ситуацией. Следил и даже передавал кладовую запись по наследству. Благоприятный момент наступил, и клад изъяли. Скорее всего это сделали не жители заводского поселка, поскольку тайну очень трудно сохранить в ограниченном и пронизанном связями социуме, и факт изъятия ценностей стал бы рано или поздно известен. Если это сделали люди приезжие, даже с помощью кого-то из местных, то концы в воду спрятаны куда как надежно. Так было это или по-другому, уже никогда выяснить не удастся.
В связи с происшедшим событием вспомнилось другое, по масштабам более значимое и таинственное.
Я давно знал, что в Калининграде (бывшем Кенигсберге) все послевоенные десятилетия работала экспедиция, заданием которой был поиск уже теперь легендарной янтарной комнаты. Как известно, сокровища комнаты до сих пор не найдены, но согласитесь, за сорок с лишним лет штат из нескольких десятков сотрудников мог бы дать хотя бы один ответ – осталась комната в Кенигсберге или ее увезли в европейские тайники? Определенности в этом ответе нет. Видимо, экспедиция работала на сверхзадачу.
С проблемами экспедиции я столкнулся неожиданно – узнав о моих поисках всякого рода старых подземелий, ко мне приехала начальник "Кенигсбергской" экспедиции, очень деловая и сдержанная на слова дама. Ее интересовали возможности использования нашего опыта и разработанных методов для продолжения поиска янтарной комнаты. Разговорились. Сначала по делу, потом обо всем. Сдержанность стала уходить, слова мягчали, появились сетования на трудности, на неожиданное препятствия и объективные, и субъективные. Словом, пошли разговоры о жизни. О чем-то мы договорились, утвердили сотрудничество, пожали руки.
Перестройка, как говорят, спутала карты. И наши с "кенигсбергской" экспедицией тоже. Ведомство, которому в действительности принадлежала экспедиция, распалось, изменилось и в конце концов приобрело новые функции и название. От всего этого у меня остался рассказ о событии, которое произошло в подземных казематах кенигсбергской крепости.
В бастионах крепости редко появлялись люди. Часть их была затоплена, часть источала угрозу заминированностью, часть завалена и страшна обвалами. Даже мальчишки без охоты лазали по лабиринтам, рассказывали про ужасы, отбивая желание последователям проникнуть в тайны фортов и казематов. На крытую машину с надписью "связь" никто не обратил внимания - приехали связисты, у них свои дела, наверное, тянут новую линию. Связисты скрылись в руинах. Через довольно продолжительное время они появились с ящиками и свертками, погрузили их в машину и отбыли, как обычно добавляют, в неизвестном направлении. Позднее случайные наблюдатели нашли в подземельях свежепробитую дыру в стене-закладке, отделявшей какой-то отсек, на полу - разбитые ящики, окрашенные защитной зеленой краской, промасленная бумага и... оброненный сверток-свиток, в котором оказался холст небольшой картины.
Находку сдали властям. Началась ажиотажная беготня и уже бессмысленные поиски крытой машины с надписью "связь". Поклажа исчезла. Может быть, в тот же день она была по другую сторону границы. Конечно, вывезли не янтарную комнату, но за закладкой десятилетия лежала коллекция по крайней мере картин, а возможно и драгоценных предметов. Владелец тайны ждал своего часа, мог не дождаться, передав сведения молодым и ловким наследникам. А сколько еще скрыто ценного, перемещенного в тайники ходом войн и потрясений?
Находки кладов в старых храмах и монастырских постройках – не редкость. Достаточно вспомнить ставшие хрестоматийными клады на хорах Софии Киевской, в недрах закладок Софии Новгородской, в подвалах кремлевских соборов. Все это клады драгоценных металлов в слитках и монетах. А вот совсем недавно в одном из псковских соборов реставраторы обратили внимание на несоответствие в расположении окон. Окна в древних постройках бывают разные по размерам, нессиметрично расположенными, иногда как бы случайными. Но это на первый и совсем непрофессиональный взгляд. Всякому окну свое место. Что-то не вязалось у реставраторов, казалось - вот быть здесь еще одному окну, а его нет. Пошевелили штукатурку, отбили кусок, другой - в кирпичной кладке обозначился вертикальный шов, по обеим сторонам которого кирпичи заметно разные. Закладка! Искомое окно! Окно было заложено искусно, ровно, гладко. Странное дело - закладка "гудела", словно за слоем кирпича была пустота. Так и оказалось. Но пустота не пустая - открывшееся пространство заполняли... иконы. Старые иконы, с позолотой и почерневшие, без окладов, без оберток, составленные как книги в шкафу. Установили, что спрятаны иконы давно, возможно, не один век пролежали они в кирпичном плену. И понятно, Пскову не раз угрожали осады, были бойни внутри города, Псков долго жил жизнью прифронтовой крепости.
Знаменитный издревле Верхотурский Николаевский монастырь, место российского паломничества и поклонения мощам праведника Симеона Верхотурского. Судьба его в большевистское время была запрограммирована на раззор и унижение. Постройки, к тому же добротные, есть, хозяйство есть, стены есть. Вот что главное – стены, по которым если пустить проволоку с колючками, то получится великолепное узилище – опора и символ большевистской власти. Так и получилось. В стенах Николаевского монастыря на долгие десятилетия разместилась колония малолетних преступников, ухитрившаяся изгадить даже купола уцелевших храмов.
С времен революционной смуты 1917 года монахи были готовы к разорению. Все, что имелось по-настоящему ценного, словно растворилось еще задолго до первого грабежа церквей и монастырей. В храмах монастыря осталось самое необходимое и простое: иконы без драгоценностей, золоченая и серебряная утварь с медной основой, книги без дорогих окладов. Осталась серебряная рака с мощами Симеона Праведного. Серебром реквизиторы интересовались мало, за серебро западные покупатели российских сокровищ не давали сколько-нибудь значимой цены. Мощи вывезли уже в тридцатые годы, да слава Богу, сдали в музей, где они и долежали до благоприятных дней нового обретения. Итак, ценное растворилось. Это мы так говорим, если не знаем точно, куда делось, где осело. Конечно, не растворилось. Вот случай, определяющий один из адресов подевавшегося имущества.
Как-то во время моих верхотурских исканий я выбрал день и стал обходить местных краеведов. Меня интересовали обстоятельства находок монастырских подземных сооружений. Встречи с краеведами обладают свойством некоей цепной реакции – с одним поговоришь, а он дает тебе два-три адреса своих коллег, которые якобы владеют интересными фактами, а то и вовсе были участниками находок. Так и шло. Получил я адрес Шалакова Андрея Ивановича. Он не то, чтобы краевед, но человек, всегда интересовавшийся жизнью своего города. И из этой жизни знает много деталей, кои давным-давно забыты, а то и просто были запрещены к упоминанию. Андрею Ивановичу много лет, и он хорошо помнит конец двадцатых и все тридцатые годы. С молодости Шалаков стал классным мотористом. Знал все системы самых хитрых двигателей, умел их ремонтировать и запускать в действие. Это и привело к нему нежданных посетителей. Как и было этим людям положено, явились ночью. С нетерпеливым стуком. Трое в форме страшного в те годы ведомства – НКВД. Андрей Иванович, застегивая рубаху, быстро проигрывал в голове: за что? Поводов не нашел. Их тогда не находил никто. - Вы нам нужны, Шалаков, - сказали, возьмите с собой инструмент, нужно починить насос... Отлегло. Насос – это мы мигом.
Ночным Верхотурьем прошли до Николаевского монастыря. Там, за стеной у юго-восточной башни, где был Святой колодец – его Андрей Иванович прекрасно знал – горели два тусклых фонаря "Летучая мышь", стояли двое в такой же форме, поблескивал тихий насос. Мягкий хобот насоса – трехдюймовая труба – уходил в черную глубь колодца. "Американец" – определил моторист. Где-то в Тагиле приходилось с таким возиться. – Сделать нужно быстро, у нас нет времени, – снова сказали ему.
Насос Андрей Иванович запустил, но вернуться домой ему не позволили – будете обслуживать двигатель до конца работы. А конец отдалялся – насос откачивал святую воду, но в колодце ее вроде и не убавлялось. Сильны были пластовые течи, трудно их перебить. Утром вокруг колодца возвели деревянную щитовую ограду, чтобы ни один взгляд не упал на творимое. Андрея Ивановича покормили, но велели сидеть у насоса. Сидел он так трое суток, успевая кое-как подремать. Энкаведешники дежурили попарно, исчезая время от времени в монастырские покои. Водные течи не справлялись с постоянно работавшим механизмом, наступил момент, когда показалось, что воды в колодце уже мало. Туда полез человек. Через некоторое время он попросил веревки. Спустили веревки. И вот из устья Святого колодца появилось Искомое – два (а может быть, больше – Андрей Иванович точно не помнит) тюка. Что-то было плотно завернуто в ткань и перевязано. Чувствовалась тяжесть.
Шалакова отпустили домой, как только найденное в колодце и насос погрузили на телеги. В спину сказали, чтобы все забыл лет на сто вперед, а не то... Знал Андрей Иванович, о чем идет речь, молчал долго, да и не было нужды рассказывать о монастырской поклаже – больно темные наступили времена, потом война, фронт. А теперь не к чему держать тайну...
Нет сомнения в том, что Святой колодец хранил монастырские сокровища. Где-то ведь они должны быть. Наверняка в руки НКВД попал кто-то из держателей тайны, облегчил себе участь "признанием", а может, наоборот, ускорил свою гибель.
Совсем недавно прошел слух – на территории ныне действующего монастыря найден клад церковных предметов. Нашли хозяева. Слух-то слухом, а приметочку все же сделаем...
Сейчас бы в самый раз возвратиться в суксунские веси, да еще одна "монастырская" история просится на перо. Рассказал ее екатеринбуржский краевед Василий Константинович Некрасов. В детстве жил он на Вознесенском проспекте, где раньше был спуск с Вознесенской горки к Мельковке.
Дом приютил двух монахинь ликвидированного Ново-Тихвинского женского монастыря. Они часто беседовали с бабушкой Василия Константиновича, шептались, замолкали, когда входили взрослые. Вот на парнишку внимания не обращали – да что он поймет! Парнишка играл в комнате в свои игры и ненароком слушал тихие разговоры. А детская память, известно, очень цепкая, может быть, что-то и пропустит, но самую суть удержит обязательно и надолго.
Вот что вспомнил Василий Константинович в очень зрелом возрасте, услышав когда-то беседу монахинь. За передачу ее существа можно ручаться.
В Екатеринбурге утверждались большевики. Прошло месяца три после отступления белых частей, шли аресты, расстрелы, реквизиции. Монастырь еще не трогали, но в воздухе висело ощущение тревоги. В один из дней ранней осени под вечер из Собора Александра Невского вышла похоронная процессия. Чего-либо особенного в этом факте конечно не было, поскольку случалось часто. Но опытный наблюдатель мог бы отметить некоторые странности. Православный ритуал воздерживается от похорон под вечер. Необычно большой гроб из сосновых строганых досок несли люди в церковном облачении. Их было десять человек, но ноша казалась тяжелой и для такого количества. Оттого, видимо, шли медленно. За гробом двигались два-три человека с свечами. Процессия огибала многочисленные надгробия еще существовавшего старого некрополя, охватившего Собор полукругом. В этой части кладбища давно никого не хоронили. Вскоре шествие потерялось среди теснившихся высоких памятников: обелисков, крестов и скульптур благословляющих ангелов. Если кто-то со стороны и заинтересовался бы происходящим, то уже не мог ничего увидеть.
Итожа описание похорон – наверняка это удалось лучше, чем мне по чужим словам – старушки-монахини уверенно говорили о том, что не гроб с покойником несли вглубь некрополя, а гроб с монастырскими и храмовыми ценностями. И что настанет время востребования скрытых сокровищ. Но время не настало. Монастырь разорили, насельниц разогнали, священников и епархиальных деятелей пересажали и постреляли. Место потерялось. К тому же территорию монастыря быстро заняла военная часть, и чужих пускать перестали. В послевоенных сороковых годах на территории проводились большие земляные работы. Возможно, они были связаны с устройством резиденции для командующего Уральским военным округом, которую вскоре занял маршал Г.К. Жуков. Но не исключено, что эти работы просто провоцировались желанием находок в могилах и склепах некрополя. О находках говорила вся округа. Золотые кресты, ювелирные изделия, золотое шитье, литые иконки и медальоны – все это будоражило и толкало к гробокопательству. За высоким забором можно было делать безнравственное. Как знать, не рылись ли на кладбище "насельники" в погонах, прослышав про сокровища соснового гроба? Нашли? Сомнительно. Ведь не наткнулись же на склеп Таисии, знаменитой игуменьи Ново-Тихвинского монастыря, творительницы его расцвета. А думается, что очень хотелось.
Далеко увела нас история с кладом в Тисовской церкви. Пора возвращаться. Суксунцы извели свой роскошный собор, который так украшал застройку и был противовесом взметнувшемуся вверх дому Каменских. На старых открытках они соседствуют, но собор все равно побеждает "новоявленного гордеца". Теперь его нет, и над панорамой властвует только дом-замок. А вот небольшая церковь на горе, что при въезде в Суксун, на открытки не попала, хотя по-своему живописна. Гора, а вернее, скала, которая держит храм, где-то в глубине "изъедена" карстовыми полостями. Суксунские старожилы считают, что подвалы церкви соединены с естественными пустотами, и вот именно в этих пустотах сокрыты все мыслимые и немыслимые сокровища Суксуна. Как знать, может есть хотя бы маленькая правда в таких утверждениях. Тем более, что наличие пустот под храмом достоверно установлено. Проходящий вблизи транспорт вызывает сотрясение грунта и легкий гул. Однажды в эту гору чуть не "ушел" весь суксунский пруд. Под самым берегом образовалась карстовая протока, вода устремилась в полость и... пропала. Словно стала наполнять какой-то бездонный земной резервуар. Утекавший пруд снова "вышел" в речку через километр, вырвавшись из подземного лабиринта. Тревога охватила весь поселок. В провал сыпали щебенку, строительный мусор, даже металлическую стружку. Забутили. Утихомирили зев ненасытной подземной пустоты.
А как сокровища под церковью? Разметала, небось, подземная струя ящики и сундуки, увлекла за собой, что полегче, понесла по извилистым норам и вертепам свою ношу, да и выкатила на песчаные отмели в том самом месте, где вернулась в родную речку. Вдруг на такой отмели и заискрится бусинка или граненый камешек с вцепившимся в него золотом.
Приедете в Суксун, походите по округе, поглядите под ноги хорошенько, чего доброго и попадается на глаза самая малая толика суксунских сокровищ. Вполне может оказаться, что мифических.