УРАЛЬСКАЯ СОКРОВИЩНИЦА
Всеволод Слукин. ПОТЕХИНСКОЕ ЗОЛОТО
Чей металл, золото? Всякий скажет, что сатанинский, бесовский. Металл темных сил, колдовства, магии и прочего, прочего. Сразу вспоминается мефистофельский смех, сопровождающий знаменитую арию о том, как люди гибнут за металл, как этим самым радуют беса. Лежит золото втуне, в толще горных пород, в жилах и занорах, в речных песках и каменных осыпях - и нет его как бы. Тихо лежит, как усыпленный зверь. Но вот его расшевелили, вынули из привычного места, испохабили лежанку шахтами, штольнями, дудками, драгами - и пошло, поехало. Соприкоснувшись с человеческими руками, почувствовав слабость человеческого духа в выборе Добра и Зла, узнав тайну человеческой страсти сотворения кумира, освобожденное золото словно исторгло какое-то дъявольское поле. И человек над ним стал не властен. Отсюда – непредсказуемые поступки, нравственные катастрофы, безумие целей и кровь, кровь, кровь.
Но вот его снова собирают в горшки, кубышки, сундуки, мешки и возвращают в темень подземелий, в черные провалы ям, в непроглядный ил водоемов, в тайники построек. Его "усыпляют" заговорами, заклинаниями, магическими знаками и разным бесовством – ведь металл-то чей? И опять золото лежит тихо. Но искушает сильнее: найди меня, человек, найди, что тебе стоит, зато станешь богат и властен, найди. Не знаешь где искать? Узнать просто – только душу надо заложить, а зачем она тебе, если все у тебя будет, найди... Нет, в самом деле дьявольский металл. Только вот почему самые праведные праведники иногда устремляются к золоту? Что видят они в нем, что связывают с ним? Ответы сложны, они лежат в Бог знает каких глубинах человеческой сущности, куда и забраться может быть не дано.
На Урале самыми праведными считались, да и теперь считаются староверы. Всяко их называли: старообрядцы, кержаки, раскольники. Звучало по-разному - с пренебрежением, с завистью, с раздражением, с удивлением. Удивляться было чему. Оставшись в той вере, которая, как считают сами приверженцы, точно наследует учение Христа и его апостолов и соответствует нравственным устоям первых веков христианства, староверы столетиями не меняют уклада жизни и образа мыслей. Не любят староверов людишки: пьяницы - за отказ от рюмки, лентяи - за страсть к труду, лжецы - за правду, сребролюбцы - за то, что денежку, кем-то оброненную, не поднимут: не я терял, не мне и брать, сопливые да слюнявые - за то, что не дадут из своей посуды есть и пить. Вот и припечатали староверов - хуже некуда, что-де жлобы и жмоты, сквалыги и скопидомы, зимой снега не выпросишь. А за всеми этими оплевками виделись люди необыкновенно твердые, упорные, бескомпромиссные, которые могли и жизнью пожертвовать в порыве. Во многом их трудами и создано то, что называется теперь отечественной промышленностью, отечественным предпринимательством, а может быть и отечественной культурой.
Особенно на Урале. Возьмем знаменитых Демидовых. Все управляющие их заводов, все приказчики и многие из мастеров были староверами. В своих заводских вотчинах Демидовы давали тайный приют сотням и тысячам приверженцев старой веры, нещадно преследуемым по всей России. Скрывали беглых с опаской, но и с пользой для себя – беглый бесправен, его и поприжать можно, заставить работать так, что смерть покажется избавлением. И тогда тоже все ясно, концы всегда в воде – нет и не бывало такого человека, нигде не числится. В XIX веке управляющие – староверы руководили заводами: Саранинским, Артинским, Сылвенским, Камбарским, Рождественским, Верхнейвинским, Каслинским, Кыштымским. В Перми долгое время бургомистрами избирались купцы-староверы Суслов и Соколов. Словом, очень заметны были дела уральских староверов, заметны и они сами. Но что же? Они, отвергающие дьявольские златолюбие, вдруг оказываются, как говорится, в первых рядах золотознатцев, золотоискателей, золотодержателей! "Золотая лихорадка" начала XIX века на Урале захватывает староверов. К многим из них, кого называли заводчиками и управляющими, пристает новое определение – золотопромышленники. На добыче и продаже золота вырастают знаменитые екатеринбургские промышленные кланы Казанцевых, Тарасовых, Зотовых, Рязановых, Харитоновых. Все это старообрядческие семьи.
Гонимые и преследуемые на протяжении жизни многих своих поколений староверы нашли свой философский камень безопасности и сохранения. Золото. Дьявольский металл стал неким гарантом религиозной и личной свободы.
Золото затаивалось в тайниках молелен, за божницами в домашних углах, в окладах старых икон, словом там, куда рука вора или любого реквизитора под страхом немедленной Божьей кары не рискнула бы дотянуться. Кроме Антихриста. Антихриста ждали не скоро. Рудознатцы, старатели, мелкие скупщики, другой староверческий люд оставляли себе на случай - кто золотого песку, кто самородочек, кто империалы с царским профилем, выменянные на тот же песок. Маленькие затаенки множились, передавались по наследству, иногда оседали и в общине. Казалось не было человека старой веры, так или иначе не причастного хоть малость к желтому металлу. Так и шло от века к веку: золотопромышленники богатели, их вера уже не только не препятствовала жизни и делу, но становилась даже гордостью и завистью остальных православных. Но богатея, они не забывали общество, стоящее на нижних ступеньках - строили церкви, приюты, сиротские дома, открывали учебные заведения и библиотеки, отсыпали "золотой песочек" на все богоугодные цели. Староверы попроще и делами помельче укреплялись на земле, строили крепкие дома, стремились дать образование детям, поддерживали общины, иконописные и книгописные мастерские, содержали в порядке храмы, молельни, кладбища. Так шло, так бы и пошло. Но Антихрист явился до всякого срока. И мир стал рушиться.
Северная окраина Невьянска носит неофициальное название Быньговского поселка. Там испокон веков селились староверы. До сей поры стоят здесь дома, которым по сто пятьдесят и более лет. А что за дома! Из бревен вполобхвата, только потемневших от времени, но не растрескавшихся или загнивших, ибо сосна выбиралась неподсочная, налитая смолой, а то и вовсе рубили из лиственницы. Много построек двухэтажных: вверху – семейное жилье, внизу – мастерские, лавки, кухни, подклетные кладовые. Среди деревянных нередки совсем респектабельные: низ – каменный, верх – деревянный. Вот к такому дому, что на улице Тульской (название-то было дано еще Акинфием Демидовым), в одну из слякотных и непроглядных ночей двадцать первого года приблизились две тени и сразу слились с темным деревом ворот. За воротами ждали. Без стука щеколды и скрипа петель калитка открылась и так же беззвучно затворилась за вошедшими. Хозяин что-то тихо буркнул и направился вглубь двора к флигелю. Закрытые ставни скрывали слабый огонек прикрученного фитиля керосиновой лампы. Огонек не усилили, в его свете лица лишь чуть различались. Но различать и не нужно было – все друг друга давно и хорошо знали. Прошептав молитву и перекрестившись, люди присели на лавки.
- Ефрем, - обратился к хозяину один из ночных гостей, - Аргишка сказывал, завтра будут шарить и отбирать остатнее. Ежели в храм сунутся – там Богородица в золоченной ризе, да Никола в литой серебряной, да поменее окладов много... Глаза гостя сверкнули, он перекрестился и продолжал, - а у людёв добра сколько... на молитву да помин души припасено... Архипыч слезился - возьми, говорит, Христа ради, может Ефремушка-то и схоронит... Мне, говорит ничего уже не надо, да бесам отдавать жалко...
Хозяин, Ефрем, молчал. В тот, прошлый раз, обошлось малостью. Храм не тронули – сильна еще была вера. Конечно, все ценности из храма община попрятала в гражданскую, иконы да что из утвари осталось на виду – так ведь побоятся, поди, противу икон...? Прошлись тогда по списку, самых крепких, у кого лавки да подряды были, пошерстили. Но люди-то не дураки – что у себя спрятали, что в общество снесли, а в обществе лежит – кукиш вам с постным маслом, прости меня, Господи... Домогались. Никодима Нифонты ча и Василия Филофеича к стенке ставили, выкажите, мол, у народа награбленное, кровопийцы... Это Филофеич-то кровопийца? Полсостояния на школу отдал, а уж милостыни - не сосчитать. Староверов не испугаешь, мученическая смерть для них – святость. Поостереглись бесы. Не стали стрелять, отпустили стариков. Может молитва помогла, может общества поопасались. Все Бог миловал. А нынче Антихрист в силу вошел...
- Все прятать надо, Ефрем, - снова заговорил тот же из пришедших, - Богородицу-то в старый медный оклад сделать, а Николу и подменить можно...
Ефрем остановил его, подняв ладонь, - иконы трогать не к добру... Что есть, то есть. Не посмеют они иконы.
- Посмеют, Ефрем, бесы ведь, не ведают, что творят, а верховодит ими Семка Вызов, оглоед, бесштанник, сызмальства пакостник и шкода был... Мы бы с тобой сейчас в храм, а Анисим, - говоривший кивнул на товарища, - к людям, они готовы – Савелий, Василий Кроха, Никандрыч, Дормидонт Матвеич, Дождёвы братья, Архипыч, да еще кто... Одна на тебя, Ефрем, надежа. Ключ у тебя... Ефрем долгим и тяжелым взглядом, тревожно усиленным огоньком фитиля, посмотрел на своих ночных гостей. Не потому он вглядывался, что не доверял им, не потому, что могли сверлить какие-то сомнения. Нет, он знал их хорошо. За него, Ефрема, за общество, за веру эти люди пойдут на крест, на расстрел, в темницы. Но ощущение душевной тяжести от предстоящего решения, от клятвы, когда-то данной Богу, от самого момента, предрекавшего возможный поворот всей жизни и не только его жизни, породило в глазах колючие искры. Долгим и тяжелым взглядом он смотрел не на собеседников. Он смотрел на себя. Он, Ефрем Потехин, глава невьянской староверческой общины, действительно имел "ключ", о котором ему напомнили. Ключ к тайне подземного лабиринта, что находился там, в недрах под ними, сидящими сейчас в полутемном флигеле, там, под мирным поселком, замершим во сне тревожно, словно в ожидании судного дня.
Во времена преследования староверов по всему Уралу были рассеяны потайные жилища и скиты, тайники, тайные школы и монастыри. Большей частью располагались они под землей. В городах и поселках при заводах, где последователи церковного раскола составляли иногда значительную часть населения, устраивались тайные кельи и убежища в домах. По внешнему виду и внутренней обстановке нельзя было никогда заподозрить сокрытое. Простой кухонный шкаф для посуды вдруг мог легко повернуться вокруг невидимой оси и открыть за собой внутристенный проход или лестничный спуск в подземелье. Но и в нем еще не сразу можно было увидеть закиданный хламом люк, через который по приставной лесенке спускались в другой этаж подземного обиталища. Вот уже здесь блестел древними ризами иконостас, в нишах за железными коваными створками лежали старопечатные книги, слабо, словно вполсилы, горели свечи. В подземной молельне собиралось по нескольку десятков человек, шла служба, не боясь постороннего уха, собравшиеся пели молитвы. Из подземелья, где-нибудь за алтарем, выходил тоннель в сторону двора или огорода. Он мог быть двурукавным. Один рукав, короткий, подходил к колодцу, вертикаль которого вентилировала все подземелье, другой, длинный, уходил в глубину двора, к сараям и амбарам, а то и дальше, к колодцу в огороде или к глухому оврагу. Через этот рукав выбирались тайно те, кому несподручно было выходить обычным путем. Бывали конструкции и посложнее. Если, например, кроме молельни нужно было сделать и убежища для беглых единомышленников или преследуемых наставников.
Тайные жилища и скиты вне городов и поселков располагались в глухих, безлюдных местах, однако не настолько далеко от центров, чтобы затруднить сообщение. Кроме обителей откровенных пустынников и отшельников, скиты редко выходили из границ примерно 20-километровой зоны в округе от населенного пункта. Пути к ним были строго засекречены и неведомы для непосвященных.
Неужели гонимые староверы зарывались в землю только из страха перед светскими и церковными властями? Ведь по свидетельству современников, староверов запугать было непросто - шли в Царство Божие, не попускались своими принципами. Нет, по-видимому, не только страх толкал приверженцев старой веры устраивать подземные обиталища, или, как называли их противники, гнездилища. Что-то было и другое.
Давайте заглянем в одну старую книгу, в которой дается обзор причин появления раскольников на Урале, их понимания "истинной веры", их обычаев и способов борьбы с ними. Книга эта так и называется - "Обозрение Пермского раскола, так называемого староообрядчества, составленного А.П. Санкт-Петербург. 1863". А.П. - это видный церковный просветитель, борец и гонитель раскола, архимандрит Палладий, а в миру – Александр Пьянков. Можно попытаться ответить на этот вопрос так.
Во-первых, подземное строительство староверов вызывала сама их религиозная идеология. Главный догмат гласил: спасение души может быть только в пустынях, то есть в удаленной от прочих людей среде, бессуетной и негласной. Этому вторила принятая как закон фраза, якобы сказанная когда-то гласом с небес: "Рабы мои истинные, православные христиане, могите потерпите, а не можете, бегайте и убегайте в мои святые горы и вертепы, в расседины земные". "Расседины земные" - это и комментировать не надо. Сюда подпадает не только высеченное в земле природой, но и вырытое руками человеческими. А слово "вертеп" в старину трактовалось однозначно: пещера.
Во-вторых, подземной деятельности способствовали некоторые обычаи и обряды, принятые в староверческой среде. А именно: обязательно скрытно; тайно, секретно от всех прочих, без постороннего глаза исполнять службы и моления. Палладий - Пьянков пишет: "Есть обычай у староверов собираться ночью из религиозных и других побуждений. Эти собрания делаются очень скрытно, с большими предосторожностями. Расходятся с рассветом секретными путями...". Секретные пути. Здесь, пожалуй, нет двойного толкования.
Немалую роль в устройстве подземных скитов и убежищ, "особенного жилья", сыграло подражание знаменитым Иргизским скитам, этому настоящему гнезду иерархов и наставников религиозного явления, слово которых было определяющим и решающим для их уральских последователей.
Как попасть в подземные обиталища Быньговского поселка, знал один Потехин. "Ключом" для лабиринта могло служить малоприметное одноэтажное здание в огородной части потехинской усадьбы. Стены его сложены из старого "демидовского" кирпича и имеют толщину до полутора метров, что для небольшого по объему здания необъяснимо и совсем нелогично. Если войти в это строение, а мне в свое время удалось побывать внутри, правда, в период его разгрома и разрухи, то увидишь сводчатый потолок одного из помещений и чугунную литую дверь, закрывавшую проход между помещениями. Странное здание. Но только на первый взгляд. Разыскивая следы Быньговского подземного лабиринта, я долго не мог выйти хотя бы на одного очевидца или свидетеля истории этой удивительной постройки. Малосведущие люди лишь утверждали, что по слухам в этих стенах была древняя старообрядческая молельня. И все же повезло. После одной из публикаций в "Уральском следопыте", в которой я как-то боком упомянул о загадочном сооружении в старой невьянской усадьбе, пришло письмо из далекого Ставрополя. Написала его Ольга Степановна Хайдукова, ветеран труда, учитель естествознания, дочь геолога, работавшего вместе с Клером - так она отрекомендовалась.
Родилась Ольга Степановна в Екатеринбурге, там же прошли ее детство, юность и первые годы самостоятельной жизни. Эти годы пришлись на смутное время революций, переворотов, гражданской войны и утверждения большевистской власти. А причем тут Невьянск? Давайте, почитаем письмо: "Мой брат Николай Степанович был отправлен на работу в Невьянск, где вскоре женился на Марии Ефремовне Потехиной, учительнице одной из невьянских школ. Мне приходилось бывать у брата еще до революции...". Вот причем тут Невьянск. И не только это. Оказывается О.С. Хайдукова была ни много, ни мало, а родственницей того самого Ефрема Потехина и, похоже, посещала его дом не один раз. Но обратимся снова к письму:
"Брат с семьей жили в маленьком домике на огороде. Домик этот стоял почти на берегу реки Нейвы, а за рекой было старое кладбище. Брат говорил мне, что домик не простой, это первая кержацкая (так в письме – В.С.) молельня Невьянска, что из нее есть подземный выход под рекой на кладбище, а может быть еще куда-то... В углу двора его (Потехина - В.С.) основного дома всегда лежал ворох соломы. На одном и том же месте. Не копна, не стог, а огромный ворох. И что интересно, Потехины скотину не держали...". Это уже слова очевидца. Ольга Степановна много раз подчеркивает в письме - пишу только о том, что видела сама и слышала от близких. Что же под соломой? Замаскированный под погреб или колодец вход? Выход? Какой-то непременный объект подземного лабиринта? Вот об этом Ольга Степановна не свидетельствовала. Не знала, не видела.
Пришелся ли ей по душе ее родственник Ефрем Потехин? Конечно, нет. Активистка женского движения, общественница, глубоко преданная делу пролетариата, она не жалеет красок и "революционного" запала в описании "чуждого элемента".
"... Был то страшно скупой и жестокий старик с мрачным взглядом злых глаз... Смотрел свирепо, был всегда угрюмый. Свои старообрядческие порядки соблюдал строго. Дочь считал отступницей, так как она вышла замуж за православного. Жена, Татьяна Федоровна, жестоко обиженная им в молодые годы, ненавидела мужа. Сыновья, уж сами взрослые люди, боялись отца, как огня. ... Суп в печку ставил сам и вынимал сам, зорко глядел, не украли ли мясо из горшка..." И далее в том же духе. Но интересны упоминания, чем же занимался Ефрем Потехин. Мы знаем, что был он главой старообрядческой общины. А в миру? Ольга Степановна Хайдукова называет два его дела. Оказывается, Ефрем Потехин был классным мастером по пошиву дамской обуви. Но не просто сапожником, а скорее модельером. Его знали далеко и приезжали с заказами. Второе дело - скупка драгоценных металлов. По случаю. Наверное, случалось такое нередко.
Может быть я не вполне точен, но будто бы есть такое понятие – генная память. В генах поколений откладывается и закрепляется какое-либо свойство, дающее возможность выживать. Гонения на староверов, наверное, закрепили в их поколениях повышенную сторожкость, скромную неприметность, терпеливость, скрытность и предельную замкнутость. И это помогало. Никто из непричастных не видел в ту ночь ни малейшего движения в Быньговском поселке, не слышал ни одного звука, но дело было сделано. Задолго до свету выбрался Ефрем Потехин из тайнохранилища и занялся привычной работой. Реквизиторы во главе с Семкой Бызовым приехали к полудню - пока собрались, пока опохмелились. Шныряли по домам, хватали стариков за грудки, матерились и угрожали, перевернули все - только проку было мало. Сунулись в Храм - там заголосили старухи, держали непрошенных гостей за полы шинелей, падали на колени, молились. Какой-то старик, стукая палкой об пол, угрожающе пророчествовал: "Смотри, Семка, Господь истребит до седьмого колена твой род...".
Да и нечего было реквизировать в церкви. Это будет потом, когда храмы начнут закрывать, тогда и загребут все до нитки. Развязка истории с потехинским золотом наступила позднее, когда на смену семкам бызовым, у которых кроме "ленина в башке и нагана в руке" никаких понятий и умений не было. Пришли люди умные, хитрые и безжалостные. Пытками и расстрелами не пугали, а просто пытали и расстреливали.
Великое дело – тайна, да только не нами сказано, что всякое тайное становится явным. Вряд ли кто из участвовавших в сохранении сокровищ проговорился. Просто это висело в воздухе в виде намеков, недомолвок, догадок, словом, в виде того, что называют "сорока на хвосте носит". В узилища таскали всех, били, садили в углы с крысами и парашей. Кто-то сгинул вовсе. Не обошла чаша и Ефрема Потехина. По-видимому, он не проходил как главная фигура, как держатель всех "ключей" к тайне сокровищ, иначе его сразу бы растерли в порошок, но тайну добыли. Шел наравне со всеми - ведь знали, что золотишко скупал да общиной верховодил - отсидка за отсидкой. Там и осталось здоровье крепкого еще мужика Ефрема Потехина. Однажды вернулся, чтобы умереть и передать "ключ" к подземельям. Кому? Своим. Старшему сыну Андрею Ефремовичу. Человек уже в возрасте, Андрей Потехин не следовал строго канонам отцовской веры, покуривал махру, увиливал от постничества, словом, кремнем его не назовешь. Факт смерти Ефрема Потехина не ускользнул от зорких глаз и чутких ушей. Андрея взяли, как говорится, с парой белья. Что было там, в гепеушных кабинетах и подвалах, никто не знает и не скажет, хотя может быть и существуют какие-то бумаги на полках все еще засекреченных и неоткрытых архивов, в которых есть простые и страшные ответы. Только вот "ключ" оказался в чужих руках.
Андрея Ефремовича привезли на место - показывай! Свидетелей не боялись - пусть видят, как работают в ГПУ, никому не удастся ничего утаить и замазать. В доме на Тульской была родня. Они все и видели, все и пережили. А случилось вот что.
Обратимся снова к переписке О.С. Хайдуковой, которая со слов родственников свидетельствовала:
"Сотрудники НКВД (по-видимому, ГПУ - В.С.) стали выносить из подземелья драгоценности: ведро золотых колец с дорогими камнями, ведро с золотым песком и платиной, золотые вещи из старообрядческих церквей, в том числе из Екатеринбурга, личные драгоценности екатеринбургских золотопромышленников и заводчиков, разные ценности двора царя Николая Второго..." Вот тебе на! Вещи расстрелянной императорской семьи? Что это? Домысел, прибавка для красного словца, инерция перечисления? А вещи золотопромышленников? Просто фантастика! Так я примерно и реагировал на это описание. Но дальше, дальше... А вот тут...
"... Когда ценности выставили во дворе, Андрей стал внезапно оседать и рухнул на землю - разрыв сердца (так раньше диагностировали смерть от инфаркта - В.С.). Мне удивительно одно. Я знала Андрея, он не был скупым и жадным. Отчего же так? От огорчения? Вот что я запомнила. А потом все связи мои с Невьянском были утеряны. Видимо, органы НКВД (ГПУ - В.С.) знают вход в подземелье..."
От огорчения... Нет, милая Ольга Степановна, одного огорчения тут мало, все значительно сложнее и, наверное, страшнее. Не выдержал, стал причиной гибели намеленных надежд, сдал клятву бесам, ощутил безвыходность, страх и ненужность. Есть что-то, куда как дороже целой груды золота. Говорят, что в таких случаях Душа сама рвется из тела.
Трудно принять на веру, что в "потехинском сокровище" были вещи екатеринбургских богатых людей, связанных со старообрядчеством, и тем более драгоценные предметы, принадлежавщие царской семье. Это требует доказательного расследования, а сохранились ли документальные свидетельства, которые позволили бы проследить путь ценностей в Невьянск? Возможно, но сомнительно. Уже установлено, что драгоценности царской семьи были собраны после расстрела из оставленного в комнатах имущества, содраны с обшареных трупов (правда, кое-что защитники революционной идеи успели рассовать по своим карманам) и отправлены в Москву. Другое дело - вещи повседневного использования: посуда, одежда, безделушки. Куда-то это подевалось. Ясно, что могло быть растащено, разграблено, уворовано. А может быть, кому-то продано. Это нельзя исключить. Ведь после революций и переворотов в 1917 году повседневные вещи из царских дворцов продавали за бесценок и даже раздавали за услуги. Вспомните, дорогой читатель, знаменитый рассказ Михаила Зощенко "Царские сапоги". В одной екатеринбургской семье мне довелось видеть тщательное сохраняемое платье императрицы. Откуда оно? Из Зимнего или из Ипатьевского дома? Посуда не попадалась. Хотя, впрочем... Но это уже другая история.