НЕИЗВЕСТНОЕ ОБ ИЗВЕСТНЫХ ДЕМИДОВЫХ

Алексей Мосин. ПАВЕЛ НИКОЛАЕВИЧ ДЕМИДОВ: ПОРТРЕТ В ПЕРВОМ ПРИБЛИЖЕНИИ

Не судите, да не судимы будете...

Евангелие от Матфея. 7,1

    Биография Павла Николаевича Демидова до сих пор не написана. Единственную попытку дать портрет П.Н. Демидова, скорее психологический, предпринята И.М. Шакинко в очерке "Портрет роковой Авроры", посвященном жене Павла Николаевича, Авроре Карловне.

    Высоко оценивая трудолюбие, энергию и масштаб личности первых Демидовых, И.М. Шакинко отказывает в этих качествах позднейшим представителям знаменитого рода: "Их потомки, получив в наследство колоссальные богатства, не унаследовали деловых талантов и мощи характера своих предков. Более того, прослеживая историю рода уральских магнатов, мы явственно видим, как от поколения к поколению происходит ослабление фамильной энергии и вырождение династии. И жизнь Павла Николаевича - убедительный тому пример".

    "Павел Демидов был уже не созидателем, а расточителем. Нет, если проследить его "внешнюю" биографию, то он покажется довольно деятельным человеком", - продолжает автор очерка и перечисляет ряд широко известных факторов из жизни П.Н. Демидова. Но все это не делает образ Павла Демидова в его глазах хоть сколько-нибудь привлекательным. "Он вроде бы занимался и делами своих Тагильских заводов и даже однажды приезжал туда на несколько дней, - пишет далее И.М. Шакинко. - Он выписывал для своих заводов европейских профессоров, посылал тагильских мастеровых за границу, давал умные советы мастерам, подписывал сотни солидных деловых бумаг... и не имел при этом почти никакого реального представления, как получают на его заводах чугун, железо, сталь, из которых отлит фундамент богатства и могущества Демидовых..."

    Автор очерка пишет образ портретируемого уверенными, широкими мазками: "Павел Демидов жил в основном за границей. Его странные и сумасбродные "деяния" свидетельствуют о том, что часто он просто-напросто не знал, что же ему делать со своим колоссальным состоянием. Богатство развратило его, не дав созреть и его личным дарованиям, если они были. Любое его желание, вплоть до самых странных и дорогостоящих, осуществлялось почти без малейшего усилия с его стороны. Наступила пресыщенность, пропал вкус к жизни, ослабли воля, интеллект, чувства, появились психические расстройства, "нервная тоска", проявляющаяся в диких приступах необузданного "русского самодурства".

    Возможно, жесткость оценок, явно односторонних и пристрастных, вызвана симпатией автора очерка к его героине. Описание бракосочетания Демидовых сопровождается колоритными подробностями: "Тридцативосьмилетний жених Авроры настолько поспешил пожить до брака в свое удовольствие, что к свадьбе истратил почти все свои физические и душевные силы и вынужден перед брачными церемониями несколько месяцев поправлять свое весьма подорванное здоровье на курортах Баден-Бадена. (...) По свидетельству очевидцев, церемония бракосочетания представляла самое жалкое зрелище. Рядом с цветущей невестой находился полупарализованный жених, который оказался настолько слаб, что во время венчания не смог сделать и шагу и его пришлось нести вокруг аналоя в кресле".

    "У супруга оказался сквернейший характер, - продолжает сочувствовать своей героине И.М. Шакинко. - В нем (...) странным образом уживались самые противоречивые качества. То он бывал любезным, внимательным и приятным собеседником, то вел себя грубо и оскорбительно бесцеремонно. Его видели добрым, отзывчивым и щедрым человеком, которому в минуты сентиментального настроения ничего не стоило пожертвовать сумасшедшие деньги на больницы для бедных и детские приюты, то вдруг он становился мелочно скуп и бесчувственно жесток, с упрямством избалованного ребенка добивался исполнения своих желаний и прихотей, не считаясь ни с чьим мнением и противореча иногда даже самому императору, чем и вызывал его неудовольствие".

    Автор талантливого очерка несомненно знаком с документами демидовских архивов, хотя и не дает сносок на архивные материалы. Он пишет скорее художественное произведение, чем историческое исследование. И.М. Шакинко пытается быть объективным, но это ему не удается, он явно пристрастен. Он буквально очарован своей героиней, светлый образ которой так заманчиво было еще более оттенить мрачной фигурой мужа. Сыграла свою роль и сознательная установка автора на расхожее противопоставление ранних и поздних Демидовых: энергичных тружеников, талантливых созидателей - и бездеятельных расточителей родового состояния. Глядя на Павла Демидова глазами жены и близкого светского окружения, автор не пытается проникнуть во внутренний мир этого человека, не стремится понять его. И.М. Шакинко и не ставил перед собой такой задачи: П.Н. Демидов в качестве типичного представителя "вырождающегося поколения" Демидовых не был ему интересен, его образу в очерке отведена второстепенная, вспомогательная роль. Тем не менее, образ получился яркий, запоминающийся.

    Вопрос в том, насколько объективен такой портрет Павла Демидова, насколько справедлив вынесенный автором очерка вердикт этому человеку, всему его жизненному пути? Можно ли считать приведенные в очерке оценки обоснованными и окончательными? И вообще, что за человек был Павел Николаевич Демидов?

    Предлагаемая вниманию читателей портретная зарисовка не претендует на то, чтобы дать исчерпывающие ответы на эти вопросы. Задача автора скромнее: опираясь на архивные материалы, на свидетельства современников, хорошо знавших П.Н. Демидова, на его собственные письма и иные документы, наметить некоторые штрихи будущего объективного портрета этого несомненно незаурядного человека, которые послужат в дальнейшем для написания подробной его биографии. При этом говорить будет не столько автор, сколько сами документы.

Детство. Молодые годы

    Павел Николаевич Демидов родился 6(17) августа 1798 г. в Москве. Отец его, Николай Никитич Демидов (1773-1828), был одним из богатейших людей России: ему принадлежали восемь горных заводов на Урале, приносивших владельцу до четверти миллиона рублей годового дохода. Мать, Елизавета Александровна (1779-1818) - урожденная баронесса Строганова. Таким образом, Павел Демидов - потомок основателей двух крупнейших династий уральских промышленников.

    Павел был не первым ребенком в семье. Старшая сестра Александра умерла в январе 1800 г. на четвертом году жизни. Несколько месяцев спустя умер младший брат Николай, не проживший и года. В течение многих лет Павел оставался единственным ребенком Демидовых, пока 12(24) марта 1813 г. не родился Анатолий, будущий князь Сан-Донато.

    Самые ранние детские впечатления Павла Демидова были связаны с Москвой. До начала XIX в. именно здесь находилась главная резиденция Демидовых, хотя официально для управления их обширным хозяйством существовала Главная контора в Петербурге. Семейная жизнь родителей была далека от идиллической1. Елизавета Александровна фактически жила самостоятельно, получая регулярно из Петербургской конторы установленное ей мужем содержание. Сын жил с отцом, с 1806 г. - в Вене, где Николай Никитич, "тайный советник, действительный камергер и командор", находился на дипломатической службе. Весну и лето 1807 г. Демидовы провели в России, но к осени снова отправились в Вену. После подписания Тильзитского мирного договора и улучшения отношений с Францией (видимо, в 1808 г.) отец и сын Демидовы переезжают в Париж.

    Воспитание Павла Демидова было традиционным для детей из дворянских семей. Помимо обычных наставников и учителей, при нем находился специально вывезенный из России мальчик, чтобы было с кем говорить по-русски.

    Сохранилось стихотворение, если не написанное самим Павлом Демидовым, то во всяком случае переписанное его рукой в Вене 2 мая 1806 г., характеризующее направленность его воспитания и имеющее, если можно так выразиться, "программное" значение:

    Heureux l'enfant qui d'amour filial

    Se fait citer comme un modele.

    Sur le trone, sous la chaumiere,

    Dans la fortune ou la misere,

    La vertu la plus belle,

    C'est l'amour filial.

    P. Demidoff. Vienne le 2 Mai 18062.

    Можно предположить, что стихотворение, аккуратно переписанное на специально разлинованном отдельном листе бумаги и бережно сохраненное среди важных документов демидовского архива, было поднесено Павлом отцу ко дню ангела, приходившемуся на 9 мая.

    В Париже Павел Демидов был принят в Наполеоновский Лицей, где и обучался вплоть до возвращения в Россию. Именно в годы жизни в Париже приобщился он впервые к светской жизни, предполагавшей обязательное посещение театра, балов, светских салонов и т.д.

    В 1811 - начале 1812 г. отношения между Россией и Францией заметно ухудшились, и Николай Никитич стал подумывать о возвращении на родину. Еще летом 1811 г. он писал в Петербург своему управляющему, что по причине болезни не сможет приехать в ближайшее время, "но коли Богу угодно будет, то непременно будущей весной приеду".

    Отъезд Демидовых из Парижа был назначен на 2 мая 1812 г., за 15 дней, с учетом остановки в Меце, они рассчитывали добраться до Вены. Значит, прибыть в Россию они могли не ранее начала июня - за несколько дней до того, как войска наполеоновской Франции и ее союзников пересекли границу Российской империи и двинулись к их родной Москве.

    Оказавшись на родине в годину испытаний, Николай Никитич Демидов самым активным образом участвовал в отражении вражеского нашествия. Он не только сформировал и экипировал за свой счет полк Московского ополчения, но и принимал личное участие в боевых действиях. В рапорте на имя главнокомандующего русскими армиями князя М.И. Кутузова, генерал Л.Л. Беннигсен сообщал: "Находящиеся при мне в сражении 6-го числа сего октября Московского ополчения шеф 1-го Егерьского полка тайный советник Демидов, с безстрашием подвергал жизнь свою опасности, исполняя в точности поручения мои". По этому ходатайству за Дмитровское сражение Н.Н. Демидов был представлен к ордену св. Владимира 3-й степени. Ранее он, по представлению командующего Московским ополчением графа И.И. Маркова, был удостоен ордена св. Анны 1-й степени.

    "Гроза двенадцатого года" круто изменила жизнь Павла Демидова: кончилось детство, начиналась самостоятельная жизнь, полная трудов и забот. В то время, как его сверстники, царскосельские лицеисты, с волнением следили издалека за ходом военных действий, Павел Демидов принял в них непосредственное участие. Первая запись в его послужном списке датирована 1 августа 1812 г.: "В службу вступил Московского ополчения в Егерский полк юнкером". Служение Отечеству Павел Николаевич Демидов начал в четырнадцать лет на поле битвы. Как оказалось, он связал свою судьбу с воинской службой почти на пятнадцать лет.

    Первым серьезным испытанием на воинском поприще для Павла Демидова, как и для многих его соотечественников, стало Бородино. Испытание это он выдержал с честью. Это засвидетельствовано в послужном списке П.Н. Демидова: "был в сражениях противу французских войск Августа 26-го под селом Бородиным, за отличие награжден чином". После боевого крещения Павел Демидов вступил уже в ряды регулярных войск - был произведен в прапорщики и переведен в Перновский гренадерский полк.

    Дальнейшая армейская карьера П.Н. Демидова складывалась достаточно благополучно. В апреле 1815 г. он был командирован из Петербурга в Главную квартиру императора Александра I, вместе с нею следовал до Парижа. В августе того же года участвовал в смотре российской армии под городом Вертю, на котором, согласно все тому же послужному списку, "удостоен всеобщим высочайшим благоволением", а в сентябре зачислен в состав корпуса графа М.С. Воронцова.

    За годы воинской службы Павел Демидов сменил немало родов войск и должностей. 1 сентября 1817 г. он был произведен в подпоручики и переведен в свиту императора по квартирмейстерской части, с 30 марта 1818 г. он уже поручик Тверского драгунского полка, а в мае 1819 г. переведен в Елизаветградский гусарский полк. В декабре Павел Демидов становится штабс-ротмистром того же полка, а месяц спустя переводится в лейб-гвардии конно-егерский полк, с назначением адъютантом московского генерал-губернатора, генерала от кавалерии князя Д.В. Голицына. В январе 1822 г. П.Н. Демидов уже штабс-ротмистр лейб-гвардии кавалергардского полка, в июне 1826 г. получает звание ротмистра с сохранением прежней должности.

    Места прохождения службы также менялись. Сохранившиеся письма Павла Демидова отцу за март-сентябрь 1817 г. отправлены из города Мобёж, что на севере Франции. Возможно, после этого какое-то время он провел в Париже, где в последние годы жизни жила, а в марте 1818 г. скончалась его мать, Елизавета Александровна. Не позднее лета 1819 г. он возвращается в Россию, письма отцу отправляются из Петербурга, Москвы и Ярославля.

    С августа или сентября 1819 г. до января 1820 г. Павел Демидов живет во Владимире. В это время он активно переписывается с Московской конторой Демидовых, которая снабжает его всем необходимым, и начинает понемногу приобщаться (очевидно, по желанию отца) к решению вопросов хозяйственной жизни и управления. Вот характерный фрагмент его письма управляющим Московской конторы, датированного 12 сентября 1819 г.: "До сведения моего дошло, что некто в Москве порочил французам моим (слугам. - А.М.) прикащика Поликарпа Петровского, описывая его с самой худой стороны, как в поведении, так и насчет верности; но как я знаю, родитель мой разумеет об нем очень хорошо, да и Петровский многими опытами уже доказал свою службу и во всем исправность - то и хочу, чтобы вы узнали, кто об нем так несправедливо говорил, и тот час донесли бы мне. Притом - даю вам заметить, что родитель мой никогда не назначит в услугу для меня человека с пороками".

    Из Московской конторы П.Н. Демидов получал и ежемесячное содержание, назначенное ему отцом. Судя по всему, молодой офицер не стеснял себя в расходах, и получаемой суммы, несмотря на ее значительность, едва хватало до следующего срока платежа. По-видимому, этим объясняется резкий тон его письма в контору, не торопившуюся с присылкой денег:

    "Удивляюсь я, как смела Московская контора пойти против приказания моего батюшки, который приказал ей мне ежемесячно выдавать по 3000 руб., кои перво я получил с 15 сентября по 15 ч. октября, но теперь уже 20 ч. второго месяца, следовательно 5 дней просрочено, а как я барин сим деньгам и не должен их заслуживать, стало быть должен их получать в начале месяца, а не в конце, и поэтому посылаю Шорникова к вам за деньгами; но как контора одна виновата, что я их по сие время не получил, то я оставляю на щет ее прогоны, кои издержаны будут Шорниковым в дороге, в Москве и обратно, и приказываю, чтоб без остановки были выданы три тысячи рублей, о чем я известил и управляющего Павла Данилова" .

    Добившись своего, Павел Демидов писал московским управляющим уже в более спокойном тоне: "Резоны, прописанные вами в донесении своем от 25 октября относительно неприсылки ко мне в свое время денег, я уважаю, после чего надеюсь, что Кантора будет присылать их всегда в срок тому назначенной и не доведет себя до того, чтоб в каждой раз посылать за ними нарочного, чрез что избавит как меня от больших неудовольствий, так равно и себя от изыскания средств в оправдание свое. Для меня разницы никакой не составит, естьли деньги будут присланы одним днем ранее или позже, однакож не неделей, как это случилось недавно".

    Раздраженный, капризный, высокомерный тон многих ранних писем в Московскую контору молодого хозяина, едва достигшего совершеннолетия, да к тому же проведшего большую часть жизни в армейской среде, свидетельствует о том, что он к тому времени совершенно не умел вести дела, и деловую переписку в частности. Вот еще один характерный образчик его эпистолярного творчества той поры:

    "Последнею посылкою, состоящею из зеркала, мною полученного, я так огорчен, что с нынешнею же почтою жалуюсь моему батюшке, поелику я требовал от Канторы присылки ко мне простого зеркального стекла, а не зеркала, которое ко мне прислано, и эти слова, написанные в письме во вместительном знаке (в скобках.- А.М.), должны быть для всех и каждого понятны, это раз! Во-вторых, самое даже и зеркало куплено совсем не по мерке, которая для того послана, отчего и не годится, а потому, посылая его обратно, предоставляю в полное Канторы распоряжение, ибо как она одна тому виновница, то и деньги я не намерен платить; впротчем даю заметить, что естьли бы я был в Москве, то покупателя стекла, кто бы он ни был, сам собой бы наказал, однакож он не останется, я надеюсь, без оштрафования, ибо жалоба моя, как выше сказал, пойдет к батюшке, а потому после сего кто будет покупать подобные вещи, побоясь моего гнева и наказания, будет осмотрительнее".

    Став в начале 1820 г. адъютантом московского генерал-губернатора князя Д.В. Голицына, Павел Демидов перебирается в Москву. Сначала он снимал флигель в доме самого князя, в Тверской части города, но осенью купил в этом же районе Москвы, в Газетном переулке, у купца Лаврова каменный дом с надворными постройками и садом. Этот дом и стал на ближайшие годы московской резиденцией П.Н. Демидова.

    Представление о домашнем хозяйстве, круге связанных с ним забот и некоторых личных склонностях и пристрастиях Павла Демидова в те годы можно составить по письму управляющему, написанному перед отъездом за границу в апреле 1822 г. В нем предписывалось "иметь бдительное смотрение за сохранностию моего дома, и коль скоро я отправлюсь, в то же время все комнаты запереть и запечатать канторскою печатью, ключи иметь у себя". Далее, следовало "почасту осматривать остающихся при конюшне моих пять лошадей, дабы кучера имели их в надлежащем порядке и чистоте, снабжать их сеном и соломой, овса же достаточно заготовлено до июля месяца, следовательно до того времени не нужно будет покупать". Не забыл хозяин распорядиться "приказать взять из моего дому для хранения в канторе два сундука обшитые кожей с серебренною и фарфоровою посудою, которые должны оставаться там до моего возвращения, восемь ящиков с винами, запечатанные моею печатью; сии последние поставить в такое место, где б вина не могли попортиться". Подробно указывалось, кому из слуг за какое время сколько выплачивать жалованья, когда и какие работы следует оплатить, и так далее. В заключение устанавливался порядок фиксирования всех расходов, включая самые мелкие: "Все вышеописанные расходы и кроме оных могущие быть по мелочам, как то: покупка песку на усыпание тротуаров, в табельные дни плошек, перековка лошадей и тому подобные, вести как можно аккуратнее и с ращетом без всякого излишества, записывать их в особо заведенную тетрадку впредь до моего приказания". Во всем этом при желании можно увидеть мелочность, но можно расценивать и как проявление хозяйственности, не знающей мелочей, которая несомненно была родовой чертой Демидовых.

    Одними из самых значительных в московский период жизни П.Н. Демидова были расходы на театр. Абонирование ложи в итальянской опере на 1824 г. стоило ему 24 тысячи рублей ассигнациями. Неизвестно, как часто бывал он в театре, иметь свою театральную ложу требовали светские приличия, но, так или иначе, это давало возможность время от времени приобщаться к лучшим произведениям итальянских композиторов, с творчеством которых Павел Демидов впервые мог познакомиться еще в Париже.

    К 1820 г. относится первый известный нам опыт благотворительной деятельности П.Н. Демидова: в Ерахтурской вотчине Николая Никитича, находившейся в Касимовском уезде Рязанской губернии, по его инициативе открылось сельское приходское училище для крестьянских детей на 24 места. Круг изучаемых предметов был достаточно широк, вплоть до английского языка. Тем самым, вероятно, предполагалось повысить культурный и образовательный уровень будущих демидовских служащих. Дело это увлекло Павла Николаевича: он сам разработал устав училища и заключил договоры о найме на работу с учителями М.Н. Нестеровым и М.А. Быстровым.

    Известно, что в те годы была у Павла Николаевича и личная коллекция минералов, но в этом следует видеть не столько собственный его выбор, проявление индивидуальности, сколько следование определенной семейной традиции: очевидно, у представителя рода Демидовых просто не могло не быть собственного минералогического собрания.

    Личная жизнь молодого Павла Демидова окутана некоей романтической таинственностью. Можно лишь с уверенностью утверждать, что он всерьез намеревался жениться. Некоторые недоговоренности в переписке Николая Никитича, обеспокоенного таким поворотом дел, с управляющими в Москве и Петербурге, а также с родными и друзьями, не позволяют заключить, кто была избранница его сына, вероятно, речь шла об Аннет Боден, о которой подробнее будет рассказано ниже.

    Наиболее откровенно об этом щекотливом предмете писал жившему в Италии Н.Н. Демидову управляющий Петербургской конторой П.Д. Данилов 14 февраля 1820 г.:

    "После долговременного суждения о предмете женитьбы сына вашего г. Павла Николаича я принимаю смелость изложить вашему превосходительству мысль свою; по всем известным законам родительская власть над детьми есть не ограниченна, следовательно, в собственной воле вашей должно состоять, позволить или нет сыну вашему жениться вне отечества, к сему, по мнению моему, нужно только твердость духа объявить той фамилии, коя может иметь каковое-либо требование на сына вашего, что вы, не давав никогда согласия, ныне решительно сыну изволите запрещать, а им отказывать. Я знаю, что дело сие крайне деликатно и нужно (подчеркнуто П.Д. Даниловым. - А.М.) поступить с осторожностию, но сие есть единственное средство к достижению цели; мне отчасти известно содержание писем Павла Николаича, есть некоторые статьи, кои нужно бы для всякого случая хорошенько пообдумать, а против родительской власти идти ему невозможно".

    В заключение письма П.Д. Данилов выражал готовность действовать решительно: "Был бы у вас отказ, а прочее здесь дело наше и, надеюсь, все пойдет наилутчим образом".

    Не менее интересно в этой связи письмо, отправленное Н.Н. Демидову неизвестным корреспондентом 24 февраля: "Павел твой премилой маладой человек и генерально здесь поведением своим заслужил о себе хорошее мнение. К.Г. (князь Д. В. Голицын. -А. М.) любит его как сына. Куда бы друг мой хорошо зделал, кабы кончил его дело в Париже, развязавши ему руки там, нужно бы подумать о исполнении твоих намерениев касающеся до предбудущего его состояния. Мы были у него на вечеринке, очень приятной и веселой. Меня он ласкает и обо всем у меня спрашивается. Ты можешь судить, от доброго ли я сердца ему говорю".

    Тот же корреспондент (возможно, это муж младшей сестры Н.Н. Демидова - Марии Никитичны - Дмитрий Николаевич Дурново) снова возвращается к этому вопросу в письме из Царского Села 9 июля того же года:

    "Я очень рад, друг мой, что начало зделано к преведении к концу дела Павла. Но я несогласен с тобою, и никак не полагаю, чтоб уже все кончено было. Надо бы, что ответ был на письмо Павла, в таком смысле, что они сожалеют, что не(со)гласие отцовское принуждают их пресечь с ним все сношении. Просили бы его возвратить переписку и доставили бы ему его. Ты ничего не можешь иметь против фамилии, кроме того что натурально желаешь, чтоб сын твой избрал в жену себе рускаю, и основался бы в отечестве своем. Жаль очень жребий сына, что же делать, повиноваться нада. Мое мнение, быть на учтивой ноге, разумеется что когда прервется связь, тогда и знакомство малу помалу пресечется. Остарожну очень надо тебе быть в употребляемых агентов"3.

    Из последнего письма особенно ясно видно, какой сетью интриг был опутан молодой Демидов, надеявшийся, по-видимому, устроить личное счастье собственными руками. Нарушить волю отца Павел Николаевич, как послушный и почтительный сын, не мог, чего бы это ему ни стоило. Не последнюю, быть может, роль в принятии им окончательного решения играла и материальная зависимость от отца. В апреле 1822 г. Павел Демидов взял четырехмесячный отпуск, продленный позднее еще на четыре месяца, и отправился за границу. Побывав летом в Италии, где, конечно же, виделся с отцом, он к осени уехал в Париж и оставался там до конца года. Главной причиной его задержки во Франции была Аннет Боден, принадлежавшая к семье торговцев металлом и демидовских комиссионеров по сбыту меди (торговый дом "Братья Боден и комп." в Лионе). Несомненно, Аннет стала бы женой Павла Демидова, если бы это зависело исключительно от его воли. Родившийся у них сын был назван Николаем - разумеется, в честь Николая Никитича, но он так и не получил права носить фамилию отца.

    В 1835 г. П.Н. Демидов составил завещание, которым обеспечивал будущее своего сына. "По особому расположению к воспитаннику моему Николаю Павлову сыну Демидову, - говорилось в прошении, поданном П.Н. Демидовым в опекунский совет Петербургского воспитательного дома, - назначаю я в пользу его капитал, могущий выручиться из продажи количества трех сот тринадцати тысяч пудов полосного железа Нижнетагильских заводов, (...) с тем, чтобы он, воспитанник мой, после кончины дней моих, воспользовался половиною сего капитала, с могущими на оный течением времени нарастать процентами, а другую половину оного получила бы в то же время воспитательница его, французскоподданная госпожа Аннета Боден..."

    П.Н. Демидов стремился не только материально обеспечить на будущее своего незаконнорожденного сына, но и дать ему определенное положение в свете. С этой целью он заручился согласием графа Ипполита д'Эспеншаля на усыновление ребенка, причем окончательно решить вопрос об усыновлении могла только мать Николая. Неизвестно, был ли он усыновлен графом, - возможно, нет, так как впоследствии Николай Павлович носил фамилию Дубовейер.

    Николай Никитич, в последние годы жизни полупарализованный и прикованный к инвалидному креслу, жил в Италии - в Лукке, Флоренции, а затем на приобретенной им вилле Сан-Донато под Флоренцией. Сознавая силу своей родительской власти, он тем не менее не всегда был доволен поведением сына, не во всем мог на него положиться и, по-видимому, беспокоился о судьбе заведенного им порядка и отлаженного хозяйства после его кончины. Во всяком случае, он предпочитал более существенные гарантии, чем заверения сына в безусловном послушании:

    "Зная твое ко мне сыновнее почтение и доверенность, кою ты имеешь к моему хорошему правлению имением, посему, по непослушанию и по многим причинам, коих не нахожу нужным здесь вписывать, я отрешил бывшего первым прикащиком Матвеева, с тем чтоб никогда его к сей должности не определять, тебя же прошу и заклинаю, чтоб то же исполнить после моей кончины, уверен бывши в твоем послушании, я тебя прошу подписать на сем письме, что ты оное будешь соблюдать свято и ненарушимо".

    В ответ на это Павел Николаевич писал отцу 15 марта 1826 г.:

    "Любезный родитель! Видя истинно родительское попечение ваше не только обо мне и о брате моем Анатолие, но и об имении вашем, нам достаться долженствующем, несомые вами труды, родительское - можно сказать - вместе и дружеское обхождение с нами, все сие вынуждает меня излить пред вами чувства истинной моей признательности и благодарности, и с тем вместе удостоверить сим, что я вполне чувствую все благие намерения в пользу мою и брата моего, равно умею ценить чинимые вами по имению вашему распорядки, клонящиеся единственно к прочности и благонадежности оного".

    Уверяя отца, что будет всячески поддерживать сделанные им распоряжения, Павел заключает: "Одним словом, из истинной моей сыновней преданности, за особенную обязанность вменяю себе, не нарушать ни в каком случае ваших распорядков".

    О том, что со старшим сыном его связывают не только родственные, но и дружеские чувства, писал и сам Николай Никитич. Посылая в октябре 1823 г. в Петербургскую контору дополнение к своему завещанию, которым распоряжался выделить своему воспитаннику, внебрачному сыну И.Н. Романовичу, дополнительно сто тысяч рублей, Н.Н. Демидов выражал уверенность, что это решение не встретит возражений:

    "Я остаюсь очень уверен в дружбе моих любезных детей и знавши весьма коротко своего большаго сына Павла Николаевича, с которым вел себя не так как отец, но как друг, и по всякому его отношению мой кошелек всегда был ему открыт; равномерно он знает, каких мне стоило трудов и хлопот дойти до такого положения, в коем по милости Всевышнего ныне нахожусь, почему надеюсь, что мою волю выполнит без всякого противоречия с полным удовольствием".

    И все же Николай Никитич, видимо, имел причины быть недовольным не только старшим сыном, но и самим собой, считая, что не проявил достаточной требовательности и строгости в его воспитании. Судить об этом можно по письму приказчику Петру Макарову, написанному им за несколько недель до кончины:

    "Истинно скажу, что тебе честь делает воспитание твоего сына; ибо должно думать, что ты его не по головке гладил. А я имел такую слабость с большим моим сыном от лишней привязанности. Хотя и про себя говорю, но скажу, что сие совершенная глупость. Он не глуп, почтителен и учен, но взял такие странные привычки, что ни себе, ни людям не будет полезен. Я сам теперь по оному в отчаянии, но поздненько..."

    Николай Никитич поощрял службу сына в армии. В недатированном прибавлении к письму, написанном где-то в конце 1821 г., он советовал сыну не торопиться с переходом в гвардию, чтобы не потерять старшинства, важного для получения очередного чина, а под конец решительно высказал свое принципиальное отношение к воинской службе:

    "При этом запрещаю тебе без моего позволения отнюдь выходить из военной службы - это одна кариера, где дворянину должно служить".

    Однако пять лет спустя, когда состояние здоровья Н.Н. Демидова заметно ухудшилось и он всерьез был обеспокоен обеспечением преемственности в управлении своим хозяйством, он уже не возражал против выхода старшего сына в отставку, а может, и сам просил его об этом. Так или иначе, 27 декабря 1826 г. Павел Демидов оставляет воинскую службу с получением внеочередного гражданского чина - коллежского советника, что по табели о рангах соответствовало званию полковника.

    Павел Николаевич Демидов вступал в новую полосу жизни, полную обязанностей и забот, неведомых для него прежде.

Во главе демидовского хозяйства

    Понимая, что рано или поздно старшему сыну предстоит принять из его рук бразды управления хозяйством, Н.Н. Демидов в последние шесть-семь лет старался понемногу приобщать его к ведению дел, насколько позволяла служба Павла в армии. Живя в Москве, Павел Николаевич выполнял отдельные поручения отца, утверждал решения Московской конторы, учился ведению деловой переписки, вникал в суть хозяйственных проблем. Теперь пришла пора подключаться непосредственно к управлению всеми делами - начиная с производства металла и кончая финансами и кредитом.

    Уехав в Италию летом 1827 г., Павел Демидов провел при отце последние месяцы его жизни. Николай Никитич Демидов скончался 22 апреля 1828 г. Отныне Павлу Николаевичу предстояло принять на себя главный груз ответственности за состояние и развитие многообразного и разветвленного демидовского хозяйства. Младшему брату, Анатолию, едва исполнилось пятнадцать лет, до его вступления в совершеннолетний возраст оставалось шесть лет, а пока его имущественные интересы представляли опекуны - дядя Дмитрий Николаевич Дурново и старший брат Павел.

    В первом же своем официальном послании Петербургской конторе, написанном на следующий день после смерти отца, П.Н. Демидов распорядился временно приостановить все намечавшиеся покупки имений и закупки товаров впредь до окончательного прояснения состояния дел по имуществу и финансам. С этого времени начинается его регулярная переписка с управляющими и приказчиками, комиссионерами и банкирами, министрами и губернаторами, ответственными чиновниками и частными лицами. Это и была главная его работа, быть может, не очень заметная для других, но державшая его в постоянном напряжении до конца жизни.

    Главным средством приведения в действие механизмов управления была деловая переписка. Все нити управления демидовским хозяйством вели в Главную контору в Петербурге: отсюда рассылались распоряжения другим конторам, отдельным приказчикам и служащим, осуществлялись связи с деловыми партнерами, банками, министерствами и другими государственными учреждениями. Главная конторы поддерживала постоянную связь с заводовладельцами, без согласования или прямого распоряжения которых не решался ни один сколько-нибудь важный вопрос. Отсюда понятно значение, которое придавал погрузившийся с головой в дела П.Н. Демидов аккуратному ведению деловой переписки. В этом вопросе он был особенно требователен и к себе, и к другим.

    Оценка личного вклада сыновей Н.Н. Демидова в управление делами практически у всех авторов, затрагивавших этот вопрос (В.С. Виргинский, И.М. Шакинко, Н.А. Мезенин и др.), совершенно однозначна и весьма невысока. В качестве примера можно привести цитату из книги Н.А. Мезенина "Лауреаты Демидовских премий Петербургской Академии наук": "Вначале в управлении заводами фактически участвовал лишь Павел, так как брат был слишком молод. Но и позже оба наследника мало разбирались в заводском хозяйстве и в основном полагались на своих управляющих и приказчиков. Павел Демидов постарался отгородиться от своих "подданных" бумажной стеной, высылая из столицы свои распоряжения".

    Подобная точка зрения далеко не бесспорна. То, что автору представляется "бумажной стеной", при ближайшем рассмотрении оказывается надежным мостом, соединявшим центры демидовского производства и управления, причем в системе последнего фигура заводовладельца традиционно играла ключевую роль. Чтобы такое утверждение не выглядело голословным, необходимо самым подробным образом ознакомиться хотя бы с одним примером заинтересованного отношения П.Н. Демидова к хозяйственным и организационным вопросам.

    Направляясь в октябре 1829 г. в Париж, Павел Демидов останавливался в Риге, где знакомился с организацией продажи демидовского металла, вникал в проблемы повышения конкурентоспособности изготовлявшихся на Нижнетагильских заводах кос, получал очередные доношения из Петербурга и с Урала и слал свои распоряжения и запросы. Круг интересовавших его вопросов виден из письма П.Д. Данилову от 18 октября:

    "Прошу вас еще донести мне еликовозможно обстоятельнее и яснее о следующем:

    По заключении мира с Портою Оттоманскою, какие принимаются меры Одесскою конторою на сбыт и отправку за границу металлов и товаров, в наличности у нее имеющихся?

    В каком виде находится в прошлом годе купленная земелька на Южном берегу Крыма и что в ней сделано хорошего и полезного с того времени, как она куплена?

    По случаю окончания войны с турками каким манером лучше, выгоднее и приличнее поступить с собственными нашими кораблями и мореходными судами, при Таганрогском порте находящимися, исключая кораблей: "Николай 1-й" и "Императрица Александра", которые я желаю оставить в нашей собственности навсегда, и обит ли последний медью, как сие предполагалось?

    Много ли остается в заводах переведенцев (крестьян, переводившихся Демидовыми из их имений в Черниговской, Рязанской и других губерниях. - А.М.) неводворенных и скоро ли они будут все водворены? О чем прошу вас еликовозможно позаботиться.

    Когда будут составлены и присланы на мое утверждение штаты о положении жалованья служащим по всем нашим вотчинам? Кажется пора бы оные уже прислать!

    Была ли выгода от нестраховки кораблей в прошлую и нынешнюю навигацию - и не случилось ли с которыми-нибудь аварии из тех, кои я приказал послать непременно без страховки?

    Отправлены ли обратно в Руан принадлежащие мне мозаики, часы и другие подобные вещицы, о чем я вас просил лично? (...)

    Видя из последних рапортов заводской конторы, что добыча золота идет не успешно, рекомендую о сем заметить директору Любимову, и чтоб он старался оную увеличить; но разумеется не безрассудно!

    Прошу вас с обратною почтою меня уведомить о ваших успехах в отыскании по поручению моему молодого учителя, и скоро ли вы сей артикул надеетесь привести к окончанию согласно с моим желанием?"

    Казалось бы, на прямой запрос по столь важным делам П.Н. Демидов вправе был рассчитывать на скорый и обстоятельный ответ. Однако на деле вышло иначе, и выдержка его, за последние десять лет значительно укрепившаяся, подверглась серьезному испытанию.

    "Вот уже протекло десять дней тому, что я не получал ни строчки от вас и от контор наших, - извещал он П.Д. Данилова из Парижа 28 ноября. - Чему крайне удивляюсь и прошу вас с получения сего по крайней мере один раз в неделю непременно писать ко мне от себя и от конторы: ибо вы знаете, что мне весьма интересно знать, каким образом текут дела наши повсеместно".

    "Не могу надивиться, - продолжал П.Н. Демидов днем позже, - почему от вас и от конторы не получаю вот уже 13-й день ни одной строчки, за что остаюсь весьма недоволен и рекомендую объяснить мне сему причину и впредь подтверждаю присылать донесении в неделю раз непременно".

    Письмо от 2 декабря выдержано уже в гораздо более эмоциональных тонах, что отражено даже в экспрессивной пунктуации: "Вот уже и 18 дней протекли, а от вас нет ни строчки!.. Вообразите же если бы вы теперь были на моем месте, то что б подумали о сем случае?.. И имею ли я по оному достаточную причину быть в крайнем неудовольствии, не получая никаких сведений о течении дел, кои столь важны?.. Скажу вам решительно, если по отправлении сего не получу от вас донесений в течение 3-х дней, то непременно пошлю к вам курьера, дабы хотя узнать, как вы обо мне судите!.. Может быть вы в оправдание свое напишете, что не зная на верное, куда я намерен был поехать из Петербурга, а потому до получения моих писем отсюда и не могли отправлять ко мне пакетов; но - это не резон! Вы с начала чрез г. Гонтара посылали же пакеты в Париж тож не быв известны, найдут ли оные меня здесь, то почему же и в последствии сего не делали? Братец мой г. Анатолий Николаевич также не знал на верное, где я остановлюсь; но он каждую неделю присылает мне письма, и я за сие остаюсь ему весьма обязан: ибо чрез него только и знаю, что наши дела текут слава Богу благополучно!.."

    6 декабря П.Н. Демидов вновь пеняет Данилову на длительное молчание в ответ на его рижское письмо и дает конторе за это строгий выговор. Прошло еще 18 дней напрасного ожидания. "Из переписки моей вы конечно уже заметили, что я здесь живу не без дела, наслаждаясь одним только спокойствием, коего вы так усердно мне желаете; но считая строгою обязанностию заниматься усердно нашими делами, приносящими столько пользы отечеству, народу и нам самим, я всегда желал и желаю от вас получать обо всем нужном сведении и ответы на все мои предписании, однакож в ответ на рижскую почту вы и по сие время ни слова не пишете, тогда как мне весьма интересно знать, какой вы распорядок сделали на поправление замеченной мною ошибке в формулярном моем списке, к вам посланном, и скоро ли приищете и отправите сюда по поручению моему молодого учителя: молчание ваше по сим и многим другим предметам истинно ни с чем не сообразно!" Русский учитель, конечно же, предназначался для маленького сына Павла Демидова.

    Наступил новый, 1830-й год, а ответ на рижскую почту все не приходил. Проявленная Павлом Демидовым в этом деле выдержка просто удивительна, если принять во внимание, что и по истечении трех месяцев со дня отправки запроса из Риги он еще не получил на него ответа. Удивляет его то, что управляющие обходят это письмо упорным молчанием. 16 января он шлет новое увещание П.Д. Данилову:

    "Напрасно вы говорите, что только заводы, Москва и Одесса могут представлять какие-нибудь предметы к донесению; напротив - разные наши вотчины, продажи и особливо Шептаковская экономия также заслуживают, как хозяйского (так) и опекунского внимания", - поучает он управляющего, и снова и снова напоминает о необходимости аккуратности в переписке, а также об ожидаемом ответе на рижское письмо.

    Как спокойный, деловой тон этих внушений отличается от неуравновешенных выпадов в переписке того же Павла Демидова с управляющими Московской конторы десятилетней давности! Даже трехмесячное ожидание ответа на важнейшие вопросы не меняет ровного характера его обращения к своим служащим: "Подтверждаю еще оной конторе сделать мне непременно ответ на рижскую почту, - терпеливо напоминает он 22 января 1830 г. - Не получая же оного, я даже начинаю сомневаться, не потерялся ли уже пакет мой, оттуда в оную контору насланной; но если наконец я узнаю, что та почта была в свое время конторою получена и оставлена без ответа, то за сие буду ею крайне недоволен". В тот же день в письме П.Д. Данилову он дает практический совет о порядке ведения переписки: "Последние почты были от вас довольно велики от скопления разных предметов и моих предписаний, почему для удобности аккуратной переписки, прошу вас впредь лучше присылать ко мне небольшие почты почаще, нежели редко, но огромные".

    Подобные примеры заинтересованного внимания П.Н. Демидова к хозяйственным делам можно приводить еще и еще. Посвящая едва ли не ежедневно (живя в Париже, общепризнанной столице удовольствий и развлечений!) многие часы знакомству с приходящими к нему письмами и другими деловыми бумагами и подготовке собственных многочисленных запросов и распоряжений, Павел Демидов с полным основанием мог считать свой труд важным и общественно полезным. "Не сомневаюсь, - писал он П.Д. Данилову 11 января 1830 г. из Парижа, - что от беспрерывных занятий вы чувствуете уже нужду на некоторое время в отдохновении, ибо я и себя нахожу в таковом же положении; но как мы трудимся более для посторонней пользы, нежели для своего благоденствия, то зная важность и необходимость таковых трудов, желаю вам и себе в занятиях руководствоваться чистою совестию и получать чрез оную новые силы к трудам своим, подобно тому гиганту, который был по баснословию - чем более дотрагивался до Земли, тем более ощущал в себе силы".

    Для ведения переписки при П.Н. Демидове постоянно находились два секретаря - русский и французский. Но объем его корреспонденции в Париже зимой 1830 г. был так велик, что этого оказалось недостаточно, и он просил Петербургскую контору прислать ему еще одного секретаря для ведения переписки на русском языке.

    Павел Демидов был убежден, что заводчик должен активно влиять на решение вопросов управления хозяйством, подготовки квалифицированных специалистов, технического переоснащения производства. В письме управляющему Д.В. Белову он даже утверждал (пожалуй, несколько преувеличивая), что "все сделанное до сего времени при заводах наших полезное и отличное должно, можно сказать, единственно относить к попечениям и проницательности покойного любезного моего родителя: ибо если бы Черепанов не побывал в Англии, а Козопасов в Швеции, то вероятно не было бы теперь в наших заводах ни паровой ни штанговой машин, делающих столько хорошей славы Нижнетагильским заводам".

    Посылка за границу служащих и мастеров уральских заводов практиковалась еще в 1820-е гг., при Николае Никитиче. В тридцатые годы заграничные командировки молодых инженеров и техников, порой на несколько лет, стали обычным делом. Активнее шло заимствование передового европейского технического опыта, повышалась квалификация специалистов в области металлургии, механики, горнорудного дела. Именно в эти годы обучение и стажировку за границей проходили Ф.И. Швецов, М.Е. Черепанов, П.П. Мокеев и другие талантливые мастера. Нередко можно слышать, что посылать крепостных мастеров за границу П. Н. Демидова побуждало тщеславие, но польза для производства от подобной практики была несомненной, а благожелательное отношение к этому заводовладельца имело определяющее значение. Это относится и к устройству при Нижнетагильских заводах Е.А. и М.Е. Черепановыми в 1834 г. первой в России железной дороги с паровозом ("пароходным дилижанцем") оригинальной конструкции. Без активной поддержки этой идеи П.Н. Демидовым осуществление ее было бы невозможно.

    Другая традиция, заведенная при Николае Никитиче и поддерживавшаяся Павлом Николаевичем - внимание к вопросам социального обеспечения и медицинского обслуживания на заводах. Увольняемые по старости служащие получали пожизненную пенсию, составлявшую обычно половину жалованья. В июле 1829 г. П.Н. Демидов распорядился выделять ежегодно пять тысяч рублей "на пособия служателям и мастеровым в нужных случаях". В январе 1830 г. он писал в Нижнетагильскую контору из Парижа: "...из рапорта о родившихся и умерших заводских жителях замечаю, что при воспитательном доме подкидышей значится сколько родившихся, почти столько же и умерших. Сие дает мне повод думать, что в том воспитательном доме за подкидышами не имеется должного смотрения или есть в нем какие-нибудь важные неустройства и недостатки, невзирая на многократные мои предписании иметь об оном строгое попечение. Если таковое мое заключение справедливо, то прикащики оной конторы за ненаблюдение свое по сему предмету заслуживают строгого выговора: ибо не токмо должность, но и самое человеколюбие обязывает их иметь сострадание к сим младенцам".

    Управляющему Д.В. Белову поручалось подробно донести, в каком состоянии находится воспитательный дом при Нижнетагильских заводах. Зато полученные незадолго до этого от управляющего И. Шамарина донесение и ведомость о больных при Салдинских заводах были встречены с одобрением: "Приятно мне видеть из них, что число умерших в течение того времени (с 1 мая по 1 сентября 1829 г. - А. М.) было умеренное, что я и отношу к усердному твоему попечению о больных. Надеюсь, что ты впредь также будешь усердствовать по сей важной вверенной тебе части и тем заслужишь навсегда доброе мое к тебе расположение".

    Отношения со служащими носили по большей части патриархальный характер. Стремясь расположить к себе хозяина, управляющие и приказчики порой опускались до грубой лести и низкопоклонства, по-видимому, нащупав слабую струнку в сердце заводовладельца. При этом некоторые из них в своем красноречии "поднимались "до высот истинной поэзии.

    "С глубочайшим восторгом души моей имею счастие ваше высокоблагородие поздравить с благополучным возвращением в царствующий град империи Всероссийской, - приветствовал П.Н. Демидова по приезде из Италии в июле 1829 г. Михаил Белоногов. - Дай Боже, чтобы достойной вельможа царства русского учинил достойное и поданным своим: осчастливить несчастных и наказать заблудших есть дело великое и душе знаменитой особы вашей сродное!

    С тем же глубочайшим восторгом имею счастие персону вашу поздравить с высоким торжеством дня рождения вашего высокоблагородия. Молю царя царей о сохранении дражайшего здравия вашего в полном исполнении желаний ваших.

    Великодушнейший вельможа! Я в сем мире кроме вас, моего знаменитого благодетеля, никого не имею и к вам-то единым устремляю и чувства мои и надежду.

    Повергая себя к стопам особы вашего высокоблагородия противу всех интриг злодеев моих;

    с глубочайшим высокопочитанием и таковою же преданностию..."

    Непревзойденным мастером в такого рода "плетении словес" был Феоктист Улегов: "Вменяю себе в приятнейшую обязанность поздравить особу вашего высокоблагородия с прошедшим днем рождения вашего, с искреннейшим желанием особе вашей всех истинных благ, полного благоденствия, совершенного и постоянного здравия, и мирного, ничем-ничем не возмущаемого спокойствия духа; моля Всемогущего удостоить меня щастия видеть здесь в непродолжительном времени благодетельнейшую и священнейшую для меня особу вашего высокоблагородия. День вашего сюда вожделеннейшего прибытия будет для меня днем неизъяснимой радости и сладостнейшего душевного удовольствия".

    В письме Ф. Улегова речь идет об ожидавшемся летом 1829 г. приезде П. Н. Демидова на Нижнетагильские заводы. Действительно, в августе Павел Демидов побывал на своих уральских предприятиях, и хотя это посещение оказалось непродолжительным по времени, оно несомненно было полезным, а полученные в ходе его впечатления, думается, не раз сослужили заводовладельцу в будущем добрую службу.

    Бывало, что отлаженный механизм деловой переписки давал сбои, и тогда случались казусы. Когда в начале 1827 г. Петербургская контора вовремя не поздравила Павла Николаевича с присвоением ему, в связи с выходом в отставку, чина коллежского советника, он был всерьез обижен этим. Конторе пришлось оправдываться как перед Николаем Никитичем, так и перед самим П.Н. Демидовым, которому управляющие писали:

    "Переименование вашего высокоблагородия в коллежские советники мы приняли с некоторым унынием, ибо прежде того слышали, что вам желалось вместе с тем получить звание камергера, и совершенно были в недоумении, к чему приписать невыполнения сего вашего желания, а потому никак не осмелились даже проздравить вашего высокоблагородия с новым званием; сверьх того мы, как по переписке с московскими управляющими, так и по молве народной, не только со дня на день, и с часу на час поджидали приезда вашего высокоблагородия сюда, почему ежели самым безвинным образом от недоумения произшедшим причинили какое-либо неудовольствие вашему высокоблагородию, в том всепокорнейше просим нас извинить, вместе с тем быть удостоверенным, что все то, что может быть приятно вам, родителю вашему и всем ближним, мы не иначе можем принимать, как с особенным сердечьным удовольствием, тем более что мы твердо помним благодеяние родителя вашего, и всегдашнее милостивое внимание вашего высокоблагородия к нам, и все сие есть истина и отнюдь не лесть".

    Надо думать, объяснение это Павла Николаевича вполне удовлетворило.

"На пользу Отечества"

    Вступив во владение имуществом, доставшимся на его долю после смерти отца, П.Н. Демидов стал одним из богатейших людей России. Сразу после этого он занялся широкой общественной благотворительностью, что также было в традициях семьи Демидовых. Во многом благодаря этому успешно сложилась его служебная карьера, а имя Павла Демидова навсегда вошло в историю отечественной культуры. Многочисленные пожертвования на разные цели и нужды делались им на протяжении всей оставшейся жизни, но именно на 1829-1830 гг. приходятся крупнейшие из них: на вдов и сирот забалканских воинов и на присуждение Демидовских премий.

    Русско-турецкая война 1828-1829 гг. с самого начала привлекала заинтересованное внимание П.Н. Демидова. Сначала он пожелал участвовать в финансировании нужд русской армии. 14 июля 1829 г. Павел Демидов обратился с прошением на высочайшее имя, предлагая пожертвование в 100 тысяч рублей. В ответ на это военный министр граф А.И. Чернышев писал ему:

    "Его величество, отдавая всю справедливость похвальной готовности вашей споспешествовать на пользу российского воинства, изволил отозваться, что в настоящее военное время правительство не встречает надобности в подобного рода пожертвованиях. Но если впрочем, движимые чувством усердия к отечеству, вы пожелаете участвовать в снабжении действующей армии, на предлагаемую вами сумму, чугунными артиллерийскими снарядами с Сибирских ваших заводов, то таковое приношение его императорским величеством принято будет с особенным удовольствием и благоволением".

    Разумеется, Павел Демидов согласился на это встречное предложение: как сам он неоднократно подчеркивал, двуединой целью всех его пожертвований было желание быть полезным отечеству и приятным государю.

    Извещая 6 августа П.Н. Демидова, что его пожертвование принято императором, как и было обещано, "с особенною признательностию" и изъявлением высочайшего своего благоволения (что, между прочим, отмечалось в послужном списке жертвователя), А.И. Чернышев сообщал далее, что на демидовские заводы приказано отправить специального чиновника для "нужных наставлений" при отливке снарядов и для их приемки, и что изготовленные снаряды должны быть доставлены на Дубовскую пристань. К письму министра прилагалась записка с указанием, в какого калибра снарядах особенно нуждается армия.

    Война вскоре закончилась, и необходимость в доставке снарядов действующей армии вроде бы отпала, но Павел Демидов постоянно следил за тем, чтобы взятое им обязательство было выполнено в точности. 2 декабря 1829 г. он писал из Парижа управляющим Нижнетагильской заводской конторы:

    "Из донесения директора П.Д. Данилова от 20 ч. ноября я заметил, что в заводах отливка военных снарядов идет успешно, но только при сдаче оных оказывается много браковки. Зная доброту чугуна наших заводов и принятые меры к наилучшей отливке оных, я полагаю, что браковка происходит ни от чего другого, как от поспешности. А потому поставляя на замечание оной конторе, что данное время на отливку тех снарядов большой поспешности не требует, я надеюсь, что она, получа сие предписание, употребит все средства по сему предмету достигнуть цели моего желания, то есть, чтоб доставить жертвуемые мною снаряды в наилучшем виде и избежать еликовозможно справедливой браковки".

    Изготовление и доставка снарядов на Дубовскую пристань заняли больше года. 14 февраля 1831 г. А.И. Чернышев уведомлял П.Н. Демидова, что все снаряды "отлиты совершенно сходно с высочайше утвержденными инструкциями", доставлены к месту назначения и приняты артиллерийском ведомством, за что ему вторично объявляется высочайшая благодарность.

    Когда в сентябре 1829 г. в Петербург пришло известие о заключении Адрианопольского мирного договора, Павел Демидов принял решение пожертвовать полмиллиона рублей на помощь вдовам и сиротам офицеров и солдат, погибших в ходе Забалканской кампании. Поначалу предполагалась постройка с этой целью особого дома. Как всегда в подобных случаях, Павел Демидов интересовался ходом дела и деталями его выполнения. 12 октября 1829 г. он писал в Петербургскую контору:

    "Желание наше есть, когда вы положите начало постройке дома для призрения вдов и сирот забалканских воинов, то имели бы непременно в предмете выстроить оный, как можно удобнее к помещению всех таковых и потом постарались бы приобрести имение для содержания такового дома гораздо значительнее, нежели как предполагалось до сего, то есть, чтоб доход с оного мог быть достаточен не только для отопления и освещения, но и для содержания приличною пищею всех могущих поместиться в сем доме вдов и сирот. На каковой предмет позволяется вам употребить сверх назначенных 500 000 еще от 100 000 до 200 000 рублей ассигнациями. Почему и просим вас покорнейше на сей артикул обратить ваше внимание и сообщить нам в Париж, как вы придумаете лучше сие сделать? А что мы нимало не жалеем употреблять на таковые предметы деньги, то об этом говорить нечего. Следовательно вам остается только выдумывать средства, каким образом довершить наши предприятии, чтоб они могли быть ныне и впоследствии как можно полезнее и приятнее тому, для кого мы готовы жертвовать всем, что только имеем!"

    Вопрос о демидовском пожертвовании рассматривался на заседании "Комитета 18 августа 1814 года", в ведении которого находились дела, связанные с помощью раненым, инвалидам, а также вдовам и сиротам погибших солдат. Комитет признал, что целесообразнее не строить специальный дом, а капитализировать выделяемую сумму, с тем чтобы ежегодно проценты с капитала, получающего наименование Демидовского, шли на содержание вдов и сирот.

    Узнав о решении Комитета, П.Н. Демидов сообщал П.Д. Данилову, что он согласен на это, но лишь в том случае, если "перемена употребления жертвуемого мною капитала не будет неприятна государю императору".

    Ежегодный доход с Демидовского капитала составлял 25 тысяч рублей. П.Н. Демидов распределил его следующим образом: 14 вдов штаб-офицеров должны были получать по 500 рублей, 24 вдовы обер-офицеров - по 250, 24 вдовы унтер-офицеров и рядовых - по 100; кроме того, на содержание 12 воспитанниц-сирот выделялось ежегодно по 800 рублей. Поскольку деньги вносились заранее и не расходовались все сразу, то могли накопиться проценты. Демидов подумал и об этом: деньги эти решено было употребить "на выдачу в виде награждения тем воспитанницам, кои первые воспитаны будут, по вышеположенному назначению по окончании наук их".

    Монаршья награда не заставила себя долго ждать: 2 февраля 1830 г. П.Н. Демидов был пожалован в камергеры Двора его императорского величества, с изъявлением высочайшего благоволения за его пожертвование.

    Когда летом 1830 г. процентные ставки снизились с 5 до 4 процентов, Павел Демидов решил, чтобы выплаты не уменьшались, увеличить размер капитала до 625 тысяч, за что 13 августа вновь был удостоен высочайшего благоволения.

    Первые крупные пожертвования привлекли к фигуре Павла Демидова благожелательное внимание императора и придворных кругов, одновременно закладывая фундамент будущей успешной служебной карьеры. Но не прошло и нескольких месяцев, как он снова напомнил о своем существовании не только монарху и высшему свету, но и всей просвещенной России, и опять же наиболее доступным ему способом - очередным актом благотворительности.

    Намерение оказать финансовую поддержку российской науке возникло у П.Н. Демидова в Париже, куда он приехал в очередной раз, чтобы повидаться с Аннет Боден и сыном Николаем. 4 октября 1830 г. он писал императору Николаю I:

    "Поставляя себе священнейшим долгом посвящать всю жизнь свою на пользу любезнейшего Отечества и быть угодным вашему императорскому величеству, усерднеише желаю я по самую кончину дней моих ежегодно из своего достояния жертвовать в Министерство народного просвещения сумму двадцать тысяч рублей ассигнациями для вознаграждения из оной пяти тысячами рублей каждого, кто в течение года обогатит российскую словесность каковым-либо новым сочинением, достойным отличного уважения по мнению гг. членов Санктпетербургской Академии наук. Таковыми же суммами награждать за подобные сочинения в особенности по части медицины, хирургии и изящности. Зная, сколь благотворные плоды могут принести успехи по сим важным предметам, ласкаю я себя надеждою, таковым Моим приношением ежегодно споспешествовать к вящшему возвышению славы любезного Отечества по сим уже начинающим процветать отраслям".

    Прося императора принять это пожертвование, П.Н. Демидов изъявлял готовность начать вносить деньги с 17 апреля - дня рождения наследника престола Александра Николаевича.

    Очередное пожертвование Павла Демидова было принято благожелательно, а сам жертвователь указом Николая I от 24 ноября 1830 г. пожалован в кавалеры ордена св. Владимира 3-й степени. Не удовлетворившись сделанным, П.Н. Демидов 13 и 20 марта 1831 г. подписал два акта, по которым обязался ежегодно выплачивать дополнительно пять тысяч рублей для издания научных трудов, остающихся в рукописи и потому не могущих претендовать на присуждение премии, хотя они и достойны этого, а также обязывал своих наследников продолжать финансирование Демидовских наград в течение 25 лет после его смерти.

    Правомерность последнего распоряжения вызвала возражение со стороны Сената: согласно законам Российской империи, никто не вправе был обязать своих наследников продолжать подобные выплаты, за счет унаследованного ими родового имущества. Однако после смерти Павла Демидова в 1840 г. его брат Анатолий подтвердил, что воля учредителя премий будет исполнена, и последнее присуждение Демидовских наград действительно состоялось в 1865 г.

    Столь щедрое пожертвование частного лица на нужды науки стало событием огромной важности в культурной жизни России и получило высокую оценку современников. Не осталась равнодушной к нему и научная общественность: Павел Демидов был избран почетным членом Петербургской Императорской Академии наук и Академии Российской, а также почетным членом Московского и Харьковского университетов.

    Деятельность на поприще общественной благотворительности обеспечила дальнейшую служебную карьеру П.Н. Демидова: именным указом Сенату от 16 марта 1831 г. Николай I пожаловал его чином статского советника с одновременным назначением на должность гражданского губернатора в Курск.

Курский губернатор

    "Государственная власть в народном представлении от первоисточника своего - монарха разветвлялась так: первое лицо в государстве - государь, правящий всем государством, за ним второе -губернатор, который правил губерниею..." - писал в одном из своих рассказов Н.С. Лесков, большой знаток по части народных представлений о власти.

    Хорошим ли губернатором был Павел Демидов? Однозначно ответить на этот вопрос трудно. Несомненно одно: он старался быть хорошим губернатором, соответствовать тому образу настоящего губернатора, какой сложился к тому времени в его представлении, а возможно в какой-то мере отражал и представления людей его круга. Первое, что сделал Павел Демидов, вступая в должность губернатора - отказался от положенных ему жалованья и столовых денег в пользу "Комитета 18 августа 1814 года".

    В Курске он оставил по себе добрую память как о человеке с добрым сердцем, хотя и не без чудачества. Новый губернатор заботился о благоустройстве города и его украшении - в частности, на свои средства привел в порядок городской сад и сделал его общедоступным, а в 1834 г., опять же на свои средства, установил памятник на могиле поэта И.Ф. Богдановича. Он пожертвовал 20 тысяч рублей на помощь бедным: сумма была капитализирована, а ежегодный доход с нее городская дума распределяла на пособия беднейшим семействам города.

    Куряне имели возможность убедиться в справедливости и неподкупности своего губернатора, когда помещиками Льговского уезда Луниными была досмерти забита крепостная девушка. Вызванный на освидетельствование врач Лейдлов списал ее смерть на холеру, но дело получило огласку, дошло до Сената, и врача исключили из медицинской службы и посадили на шесть месяцев в тюрьму. Дворяне Льговского уезда пытались облегчить его участь и обратились с этой целью через губернского предводителя дворянства И.А. Григорьева к губернатору. В ответ П.Н. Демидов писал предводителю дворянства:

    "При всем моем желании делать все приятное для дворянства здешней губернии я, к сожалению, не нахожу возможным предпринять ходатайство о бывшем льговском уездном медике Лейдлове, ибо произведенное им свидетельство мертвому телу крестьянской девки Жмыревой, давшее случай сокрыть настоящую причину смерти ее, от побоев происшедшую, есть такое преступление, которое отнюдь не может быть оправдываемо никакими другими хорошими качествами".

    По-видимому, на первых порах П.Н. Демидову приходилось в новой роли особенно трудно. Есть основания полагать, что к началу июля 1831 г. он всерьез подумывал о выходе в отставку, о чем можно судить по его письму предводителю дворянства И.А. Григорьеву:

    "Чувствуя в глубине души всю цену лестного для меня расположения дворян и всех сословий Курской губернии, в письме их к его сиятельству г. министру внутренних дел изложенного, я прошу вас покорнейше передать им искреннейшую мою благодарность и быть уверенным, что излияние чувств их в сем случае для меня тем драгоценнее, чем выше поставляю я подобную награду, единственную цель всех трудов моих и желаний. Тем-то для меня прискорбнее, что обстоятельства принуждают меня оставить губернию, где я нашел столько приверженности и расположения. Естли чувства жителей, как я уверен, проистекают от искренности сердца, то горесть о разлуке нашей должна усладиться мыслию, что я из любви же к ним желаю искренно, чтобы в начальнике своем они имели твердую опору, в полное доверие облеченную: я не мог, несмотря на все усилия, представить им сего, и потому с радостию уступаю место мое преемнику счастливейшему и с успехом завиднейшим.

    Столкнувшись с повсеместно распространенными в чиновничьей среде коррупцией и взяточничеством, П.Н. Демидов пытался по мере сил бороться с этим злом, отыскивая собственные, нетрадиционные пути. Сохранилось любопытное свидетельство современника - письмо некоего Ф. Кристена своей знакомой, княжне Туркестановой, датированное 14 июля 1831 г.:

    "Мне пишут из Курска, что Демидов творит там чудеса: он на свои средства оборудует больницы и кормит больных. Его же попечением создаются карантины; более того, он платит по три тысячи рублей чиновникам, оценивая в такую сумму доход, который может принести им мошенничество, но пообещав при этом, что с ними обойдутся самым суровым образом за малейшую провинность, так что приказы выполняются с величайшей точностью, и все довольны" (оригинал по-французски).

    Справедливости ради надо сказать, что чего-то подобного от Павла Демидова в обществе, видимо, ожидали. Московский почт-директор А.Я. Булгаков писал в Петербург брату Константину, петербургскому почт-директору, 21 марта 1831 г.:

    "Немало меня удивило губернаторство Павла Демидова; впрочем, деньги все устраивают. Возьми он себе знающего и честного правителя канцелярии, скажи ему: послушай, вот тебе 25 т. в год, служи мне верою и правдою, ежели через три-четыре года получу чин д(ействительного) с(татского) с(оветника) и ленту, сверх того подарю тебе 200, 300, 500 тысяч. Куда ему деньги беречь? И что для него полмиллиона, когда ими купит себе награды, благословение губернии целой и милость государя, что всего дороже на свете? Чего не сделаешь с деньгами? А Демидов не дурак и, кажется, сердце имеет доброе".

    Первые полгода пребывания в Курске были для П.Н. Демидова самыми трудными, но к осени 1831 г. он немного освоился в должности и уже не помышлял об отставке. Благодаря собственным волевым усилиям, помощи своих подчиненных и деньгам, которых он действительно не жалел, ему удалось добиться определенных успехов на новом поприще. Признанием его заслуг можно считать именной указ Николая I Сенату, по которому Демидов "в воздаяние отличных в управлении Курскою губерниею по всем частям действий, всемилостивейше пожалован в действительные статские советники и утвержден курским гражданским губернатором".

    Для Павла Демидова новое повышение имело огромное принципиальное значение. Согласно "Табели о рангах", обычным обращением к чиновнику 5-го класса (статский советник) было "ваше высокородие". К губернатору положено было обращаться "ваше превосходительство", но он был еще как бы не вполне губернатор, на что указывала и соответствующая формулировка: "в должности губернатора". Адресуемые ему бумаги надписывались обычно так: Господину состоящему в должности Курского гражданского губернатора". Теперь все становилось на свои места: высокий 4-й чин действительного статского советника (генеральский) давал право на обращение "ваше превосходительство", а именной указ императора официально утверждал П.Н. Демидова губернатором.

    В Курске, как и повсюду в других местах, Павел Демидов занимался не только повседневными, рутинными делами, которых немало было в круге забот об управлении демидовским хозяйством и губернией, но и откликался на всякие экстраординарные события. В 1831 г. было по крайней мере два таких события, на которые он не мог так или иначе не отозваться: эпидемия холеры и Польское восстание.

    Эпидемия холеры свирепствовала в Москве и Центральной России еще летом и осенью 1830 г., но в 1831 г. начался новый ее виток. Павел Демидов еще до своего назначения в Курск пожертвовал 50 тысяч рублей на оказание помощи семьям, пострадавшим от холеры в Москве, за что удостоился в очередной раз монаршего благоволения. Он получил также благодарственное письмо от своего бывшего начальника, московского генерал-губернатора князя Д. В. Голицына, в котором говорилось:

    "Получив при письме вашем ко мне от 10-го минувшего генваря монетою 50 тысяч рублей для употребления в пособие нещастным семействам, потерпевшим от свирепствовавшей в Москве холеры и доведя о сем благотворительном пожертвовании вашем до высочайшего сведения государя императора, я нахожу себя в обязанности принести вам, милостивый государь, искреннюю благодарность, и к тому присовокупить, что хорошо зная чувствования вашего сердца, совершенно в добре утвержденного, я всегда ожидал от вас подобных жертв на пользу страждущего человечества и уверен, что оное в избытках ваших всегда будет находить себе пособие".

    В Курске П.Н. Демидову пришлось иметь дело с холерой уже в качестве официального должностного лица, отвечающего за положение дел в губернии. Столкнувшись с острой нехваткой казенных средств перед лицом разгоравшейся эпидемии, он энергично принялся разворачивать сеть лазаретов, не жалея при этом собственных средств, как можно было видеть из приводившегося выше текста письма Ф. Кристена. Оценить, во что вылились для него эти расходы, пока не представляется возможным, но, судя по всему, речь должна идти о сумме, в несколько раз превышающей размеры московского пожертвования.

    Для помощи пострадавшим от холеры П.Н. Демидов пользовался любым благоприятным случаем, делая это без всякой огласки. Вот всего одно свидетельство - письмо некого И. Горюнова: "Купец 1-й гильдии Эгерман доставил мне присланные вами, милостивый государь, 200 рублей ассигнациями в пользу Дома осиротевших от холеры, за два экземпляра "Элегий", сочинения г. Шепулинского. Пользуясь сим случаем, я именем призренных упомянутым Домом бедных сирот, поспешаю принести, как Совета, попечениям коего высочайше вверены малолетные те, так и мою собственную совершенную за сие благодарность ".

    22 августа 1831 г. собравшиеся в Курске по случаю очередной годовщины коронации Николая I предводители уездного дворянства и отдельные дворяне выступили с инициативой формирования из помещичьих крестьян казачьего полка для участия в подавлении Польского восстания. Губернский предводитель официально обратился к П.Н. Демидову, прося его "о исходатайствовании высочайшего соизволения на сформирование казачьего полка из отдаваемых добровольно дворянством из крестьян своих людей, с предоставлением полку сему названия: "полк верных курчан" и мундиров казачьей формы, т.е. полукафтанье голубое по цвету поля герба курского..." Дворяне надеялись, что удастся добиться разрешения императора сформировать и офицерский корпус полка из дворян Курской губернии, находящихся в отставке, после чего полк сможет присоединиться к действующей армии, "дабы соделаться участниками в поражении изменников и прославить руское Дворянство, готовое умереть за царя".

    Павел Демидов с воодушевлением поддержал патриотический почин дворян возглавляемой им губернии и для начала пожертвовал на обмундирование для полка 25 тысяч рублей. После этого он развернул бурную деятельность, чтобы, с одной стороны, привлечь к движению как можно больше дворян, а с другой - заручиться разрешением властей на формирование курского полка. С этой целью им были написаны два письма: императрице Александре Федоровне и министру внутренних дел графу А.А. Закревскому.

    В письме императрице Демидов просил ее ходатайствовать перед императором о разрешении сформировать курский полк. "А дабы полк сей, как формирующийся примерным усердием Дворянства, отличить и поощрить к мужеству и храбрости, - писал он в заключение, - удостойте, всемилостивейшая государыня, пожаловать оному от высочайшего имени вашего штандарт, который будет блистательнейшею наградою для верных курчан, воспламенит еще более их рвение, укрепит дух геройскою неустрашимостию и быстро поведет их прямою стезею к славе и победам".

    Письмо это П.Н. Демидов приложил к другому, адресованному его непосредственному начальнику, графу А.А. Закревскому, в котором он просил министра, если инициатива курского дворянства и его собственное послание императрице будут им одобрены, содействовать получению разрешения на формирование полка. Это письмо также заключалось просьбой: "Ежели его императорскому величеству благоуюдно будет осчастливить сей полк назначением шефом оного великого князя Николая Николаевича, то дозволить украсить лядунки и медвежьи шапки козачьей формы с кутасами, вензелевыми имянами его величества и его высочества Н.Н."

    Многие дворяне горячо откликнулись на призыв инициаторов движения, но проект так и не был реализован. Причины этого изложены в письме графа А.А. Закревского П.Н. Демидову, датированном 10 октября 1831 г. Оговариваясь, что он очень высоко ценит патриотическую инициативу курских дворян и был бы готов ходатайствовать в этом деле перед императором, министр указывает на препятствия, делающие положительное решение вопроса невозможным:

    "... во-первых, что война с мятежниками Царства Польского уже прекратилась, о чем объявлено всенародно Высочайшим Манифестом 6-го сего октября; во-вторых, что предположение о сформировании полка, если бы оное сделано было и во время самой войны, требовало бы и тогда положительнейших и прочнейших мер; ибо из доставленного вами приговора гг. предводителей и некоторых случившихся в Курске дворян, видно, что по сему приговору на пожертвование людьми в казаки, подписались дворян 13-ть человек, дающих 21 казака, да 7 человек объявили желание дать 13 казаков; о прочих же дворянах имеется в виду один только отзыв курского губернского предводителя дворянства о том, что они согласны на сформирование казачьего полка; но сего недостаточно, ибо по существующим на счет добровольных пожертвований правилам, должно быть на оные согласие письменное каждого дворянина, особенно же в таком подвиге, как сформирование казачьего полка, на который потребны конечно знатные издержки; и в-третьих должно полагать, что сформирование предназначаемого полка, при производстве настоящего рекрутского набора, может быть сопряжено с большими затруднениями".

    При этом письме министр переслал обратно курскому губернатору его послание императрице, которое так и не было передано им по назначению. На этом дело и закончилось. В дальнейшем патриотические порывы П.Н. Демидова выражались в основном в актах благотворительности.

    Пожертвования на больницы делались Павлом Демидовым постоянно, и не только по случаю эпидемий или с целью привлечь к себе внимание общества внесением крупной суммы. Об одном из таких "будничных" пожертвований говорится в письме князя А. Голицына, отправленном им П.Н. Демидову 23 марта 1831 г., очевидно, еще до его отъезда в Курск:

    "Получив письмо ваше ко мне от 19 сего марта, коим уведомляете меня о пожертвовании вами в пользу глазной лечебницы ежегодно по тысячи рублей, кои будут постоянно вносимы к 1-му июля во все продолжение жизни вашей, обязываюсь изъявить вам благодарность, как за вспоможение толь благотворному заведению, так и за внимание, оказанное вами к ходатайству моему о сем чрез посредство Дмитрия Николаевича.

    Обращая внимание ваше, милостивый государь мой, на сие полезное для страждущего человечества заведение, я был уверен, что оно привлечет к себе благотворительное содействие ваше по известному расположению вашему к общественному благу".

    Пожертвования на церковь не занимали в общем объеме средств, расходовавшихся П.Н. Демидовым на благотворительность, сколько-нибудь значительного места, хотя он никогда не отказывался помогать отдельным храмам и конкретным общинам верующих, в том числе и неправославных конфессий. Вот характерное благодарственное письмо, отправленное А. Доргобужиновой 21 марта 1832 г.:

    "Пожертвованные вами 5 люидоров для церкви католической, я имела честь получить; за таковое пожертвование вменяю себе в обязанность я, и все католики, принадлежащие той церкви, принести теплые молитвы ко всевышнему, дабы он благословил все ваши предприятия; равно приймите, ваше превосходительство, истинную нашу признательность за лестное для нас ваше внимание к пансиону нашему Белгородскому, таковое ваше снисхождение дало большое поощрение детям".

    Помощь ближнему, оказывавшаяся в те годы П.Н. Демидовым, не сводилась к акциям общественной благотворительности. Наслышавшись о добром сердце и отзывчивости курского губернатора-миллионера, за вспомоществованием к нему обращались люди, совершенно ему незнакомые, в надежде на поддержку и сочувствие. И надежды их, как правило, сбывались.

    31 марта 1832 г. П.Н. Демидов получил письмо от известного литератора, поэта, автора записок о войне 1812 г. и издателя журнала "Русский Вестник" С.Н. Глинки. Судя по всему, они не были лично знакомы, однако прочно установившаяся к тому времени репутация Демидова давала Глинке надежду на успех его ходатайства, тем более что просил он не за себя. Вот текст этого письма, представляющего собой истинный памятник российской словесности:

    "Движимый чувством сострадания, обращаюсь к вам, друг и благодетель человечества!

    Около двух лет живу я в доме беднейшей сироты дворянки, Ульяны Михайловны Соколовской. За дом плачу по пяти сот рублей. Это весь ее доход. Но дом ее в закладе в двух тысячах; заимодавец берет и последние пять сот рублей. Дома никто не покупает; он разрушается час от часу более. По причине чрезвычайной глазной болезни, она ничего не может выработать. Жизнь ее исчезает в слезах и страдании. Рукою благотворительною отвлеките ее от бездны неизбежной: оживотворите ее хотя каким-нибудь пособием.

    "Vivre, c'est faire du bien!"4 - сказал Пелисон Людовику XIV, ходатайствуя за несчастного Фуке. Это правило у вас и в сердце и в делах.

    Если удостоите ответом, то мой адрес на мое имя: "в газетную експедицию московского почтамта".

    Провидение и благородное ваше сердце наградят вас за спасение от гробового истомления жертвы страдания и сироты беспокровной".

    Автор письма не был обманут в своих ожиданиях. Удостоверившись с помощью приходского священника в действительно тяжелом положении Ульяны Соколовской, Павел Демидов отдал распоряжение Московской конторе выплатить ей 500 рублей. Подтверждением получения этой суммы служат благодарственные письма С.Н. Глинки и самой Соколовской.

    Отказывал ли кому-нибудь вообще Павел Демидов в ответ на просьбу о вспомоществовании? Случалось и такое, но обычно в тех случаях, когда денег просили взаймы, причем люди его же круга.

Павел Николаевич Демидов (неизв. худ., Н-Тагильслий музей-заповедник горнозаводского дела)

Павел Николаевич Демидов (неизв. худ., Н-Тагильслий музей-заповедник горнозаводского дела)

    "В ответ на почтеннейшее письмо вашего сиятельства от 30-го числа минувшего июля, - писал П.Н. Демидов 8 августа 1833 г. в Орел графу С.М. Каменскому, - поспешаю иметь честь известить вас, с искреннею откровенностию, что, соображаясь с настоящим положением достояния и дел моих, я к чувствительному прискорбию нахожу себя в совершенной невозможности быть полезным вашему сиятельству в заимообразном одолжении просимой вами суммы денег пятнатцети тысяч рублей; а потому душевно сожалею, что на сей раз по стесненным своим обстоятельствам, не могу иметь удовольствия доставить приятность вашему сиятельству".

А.К. Демидова с сыном Павлом    "Милостивый государь Константин Давыдович! - писал он 16 июня того же года имеретинскому князю. - На почтенное письмо вашей светлости от 6-го числа сего месяца я непременным долгом себе поставляю иметь честь ответствовать с искреннею откровенностию. При всем моем сердечном желании облегчать участь справедливо нуждающихся и иметь сладостное удовольствие подавать помощь истинно угнетенным бедностию, я к сожалению нахожу, что не могу быть полезным всем вообще, коих житейские обстоятельства принуждают искать вспомоществования и относиться ко мне с просьбами о пособии. Хотя душевное мое желание всегда стремилось к благодеянию и на сей предмет было уже ознаменовано значительными от меня пожертвованиями, но входя в собственное настоящее положение дел моих, я с прискорбием должен известить вас, что совершенно не имею возможности удовлетворить просьбу вашу заимообразным одолжением тридцати тысяч рублей; а потому, возвращая к вам обратно письмо ваше, по сему предмету ко мне написанное, я остаюсь в твердой уверенности, что ваша светлость конечно изволите уважить справедливость объясненных обстоятельств, заставляющих меня по крайней необходимости лишиться удовольствия быть вам полезным в сем случае..."

    Конечно же, не "стесненность обстоятельств" была истинной причиной этих отказов: в других случаях деньги находились, причем в гораздо больших количествах. Павел Демидов понимал, что возможности его не безграничны, и чувство справедливости подсказывало ему, что те же деньги могут и должны быть израсходованы более оправданно.

    С какими только предложениями не обращались к Павлу Демидову в бытность его курским губернатором! Барон А. К. Боде, сын французского эмигранта и энтузиаст виноделия, писал 6 августа 1832 г. из Крыма:

    "По части виноделия я имел также некоторые успехи; но недостает еще нашим винам старость и известность. Блистательные доказательства, кои ваше превосходительство изволили уже дать о вашем патриотизме, не позволяют мне опасаться в вас судию пристрастного, предубежденного в пользу всего иностранного, особенно французского; и потому смею надеяться, что вы с обыкновенною вам благосклонностию изволите принять от меня отправляемый к вам ящик с пробами вин из недавно заведенного мною здесь виноградника, именуемого Образцовым, как доказательство отличного уважения, каковое я, как всякий истинный россиянин, будем всегда питать к вельможе, любящему свое Отечество и отечественное, и употребляющему достояние свое на истинную пользу родимой страны" .

    Автор письма стремился заручиться поддержкой П.Н. Демидова в надежде, что удастся сделать заказ на изготовление бондарного железа для крымских виноделов на Нижнетагильских заводах. Видимо, крымские вина Демидову понравились, как и патриотические чувства барона А. К. Боде, - во всяком случае, в дальнейшем он активно участвовал в приобретении и распространении акций Крымской винной компании, содействуя тем самым становлению отечественного виноделия.

    Другой энтузиаст, но уже музыки - князь Н.Б. Голицын, дававший благотворительные концерты в российской провинции, 3 сентября 1831 г. извещал П.Н. Демидова о получении пожертвованных им 250 рублей на бедняков города Харькова и о своем скором приезде в Курск:

    "В течение сего месяца я непременно буду в Курске, но так как я собираюсь ехать в С. Петербург в скором времени, то на пути моем остановлюсь на неделю в вашем городе, где надеюсь с содействием вашего превосходительства доставить страждущим более спомоществования, нежели в городе Харькове мне сие удалось".

    Головокружительный проект предлагал курскому губернатору в мае 1832 г. помещик Щигровского уезда М.А. Пузанов:

    "В бытность мою в Курске я не успел предложить вашему превосходительству написать в Петербург к кому-либо из таких людей, которые могли бы возбудить любопытство в министре финансов прочитать мой проэкт, без чего оный поступит к злодею-столоначальнику, который положит резолюцию: приобщить его к прочим проэктам или делам, или по принадлежности отправить его в Главное управление путей сообщения, где, конечно, будет он принят не с большою радостию: ибо в оном изображены отчасти и его слабые действия. Словом, без вашего деятельного и благодетельного соучастия для блага целой губернии дело пойдет в длинный ящик и нам долго не видать наших судов на Сейме. При вашем же сильном содействии правительство и вся Россия могли бы иметь наслаждение видеть нынешнею же осенью развевающийся на Сейме флаг Курской губернии, который, неся основу благоденствия полутора миллионов жителей, вместе с тем поведал бы славу деяний вашего превосходительства в двух противоположных морях, и если бы нужно было, то и в портах Данцигском и Кенигсбергском. Я докладываю вам это не фигурально, но действительно можно было бы отправить суда сею же осенью в Одессу и Ригу и согласно Конвенции 1825-го года с Прусским правительством в Данциг, Кенигсберг, Ельбинг и Мемель. Что касается до суммы, необходимой для сего, то на первый раз, думаю я, можно бы было сделать это за 10 или за 20 т. руб., которые без сомнения можно собрать в 2 или 3 недели".

Павел Николаевич Демидов    По-видимому, план П.Н. Демидовым вцелом был одобрен, потому что 22 сентября М.А. Пузанов писал ему:

    "Как ваше превосходительство изволили находить необходимым поспешнейшее открытие Комитета для учреждения судоходства на р. Сейм, дабы возможно было воспользоваться несколько днями, остающимися для наступления зимы, то я принял смелость покорнейше просить вас приказать известить меня, к которому числу благоугодно будет вам повелеть явиться мне".

    Справедливости ради нужно сказать, что о пользе от установления судоходства по реке Сейму еще в 1824 г. писал в журнале "Северный архив" будущий декабрист П.А. Муханов:

    "Жители Курской губернии могли бы производить большие обороты как произведениями земли, так изделиями своих фабрик, если бы она не была совершенно отдалена от всякого водного пути. Если учредится судоходство по реке Сейму и возобновится проект канала, соединяющего реки Болву и Жиздру или Оку с Десной, тогда благодетельные меры сии откроют водяное сообщение к портам Черного и Балтийского морей, облегчат внутреннее обращение произведений, умножат и усовершенствуют фабрики и доставят земледельцам новые средства сбывать свои избытки в те губернии, которые терпят недостаток".

    Проект устройства Сеймского судоходства действительно был реализован, но уже при преемнике П.Н. Демидова; впрочем, вскоре выяснилось, что затея себя не оправдывает, и судоходство было ликвидировано.

    Об интересе Павла Демидова к музыке, причем не только классической, свидетельствует приобретение, сделанное им буквально за несколько недель до получения письма Н.Б. Голицына из Харькова. Речь идет о знаменитом оркестре роговой музыки, который был нанят для Демидова его петербургским управляющим у обер-егермейстера Д.А. Нарышкина на один год (при желании срок договора мог быть продлен до трех лет) и где-то к середине сентября должен был прибыть в Курск. Для найма оркестра П.Н. Демидовым были выделены пять тысяч рублей, но П.Д. Данилову удалось заключить сделку за половину этой суммы. Музыкантов, инструменты и нотные книги должны были доставить из Петербурга на восьми протяжных тройках.

    Времени для досуга в Курске у Павла Николаевича, должно быть, оставалось немного, и вряд ли он часто брал в руки книгу, но об одной из прочитанных в те годы книг он даже составил пространный отзыв, предназначавшийся для автора, М.Н. Загоскина.

    "Последний роман ваш "Рославлев", который удалось мне прочитать в короткие часы досуга, принес мне истинное наслаждение, -писал Демидов Загоскину 12 сентября 1831 г. - Не говоря о слоге его, легком и увлекающем, сколько в нем красот, драгоценных сердцу Руского, минувший быт его среди мирного семейства, народный дух во время всеобщей годины; подробности о нашем ополчении и партизанах; комические выходки в Руском вкусе, перемешанные с неожиданными сценами, потрясающими душу и оставляющими какое-то унылое впечатление; наконец, самый ход происшествий, - дают роману вашему пальму в полной мере заслуженную. Подобное произведение и не на такой скудной почве, как Словесность наша, приобрело бы всеобщее одобрение, тем более у нас, к сожалению столь бедных еще во всех родах отечественной Литературы.

    Зная совершенно, что голос мой не прибавит ничего к славе, на поприще словесности вами приобретенной, я тем не менее поставляю себе душевным удовольствием присоединить его к всеобщей дани удивления. Пусть он естьли и не будет иметь особенной цены, то докажет по крайней мере, что я успел быть признательным к таланту, доставившему мне своим прелестным произведением столько минут полного наслаждения".

    Чтение загоскинского "Рославлева" должно было всколыхнуть в Павле Демидове воспоминания о годах детства и юности, о кампании 1812 г., в которую он вступил совсем еще ребенком. Думается, письмо, написанное под влиянием этих воспоминаний и непосредственных впечатлений от прочитанного, не оставило равнодушным автора романа, для которого мнение о его произведении не собрата-писателя, а рядового читателя, да еще участника описываемых событий, должно было иметь особую цену.

    О том, как выглядело губернаторство П.Н. Демидова и сама его колоритная фигура в глазах светских или околосветских наблюдателей, можно судить по упоминаниям в письмах Александра Булгакова брату Константину. В этих письмах реальные факты переплетаются с догадками, слухами и откровенными домыслами, но в целом картина получается впечатляющая, и становится очевидным, что личность курского губернатора привлекала к себе в то время пристальное внимание общества.

    "Мне сказал Иван Васильевич Чертков под секретом, и я тебе также сообщаю, - писал А.Я. Булгаков брату из Москвы 19 сентября 1831 г., - что в Курске открыт заговор против нашего неоцененного царя, что трое или четверо губернаторов замешаны тут и открыта переписка с Варшавою, сим разбойничьим гнездом. Говорят, что Демидов П.Н. открыл дело. Он и вице-губернатор курский наряжены в комиссию следственную; туда по имянному повелению отправился также гр. Апраксин здешний".

    Подробности открытого П.Н. Демидовым "дела" о государственной измене неизвестны, как неизвестно и то, сыграло ли это дело какую-нибудь роль в последовавшем несколько недель спустя производстве его в новый чин. В переписке Булгаковых о сути дела больше не говорится, хотя косвенно о нем упоминается в письме от 22 ноября того же года:

    "Приехавший из курского следствия жандармский граф Апраксин привез письма к гр. Нессельроду и к тебе от Демидова Павла Ник. Умирает - хочет служить в Иностранной коллегии. Я графу говорил, как бы найти ему места. Но у нашего Н. все трудности везде. Другой бы с охотою взял к себе такого матадора".

    Очевидно, осенью 1831 г. Демидов еще не оставлял надежды выбраться из Курска, а служба в коллегии Иностранных дел давала бы ему больше возможностей бывать в по-прежнему притягивавшем его Париже...

    А вот известие, подхваченное Булгаковыми, но не получившее подтверждения, что называется, из разряда сенсационных:

    "Большая новость московская, - писал А.Я. Булгаков 18 января 1832 г., - это что графиня Орлова продала славное свое имение Битюговское с еще славнейшим конским заводом. Купили Демидовы, Павел и Анатоль, за пять миллионов и 300 тысяч рублей. Все говорят, что одно имение стоит сих денег, ибо 4000 душ и 130 т. десятин земли. (...) Конный завод имеет более 2000 штук и приносит до 200 т. дохода годового. Так вот какое имение! Царское! (...) Жаль, ежели Демидовы не поддержат единственное сие заведение. (...) Смешнее всего будет, сказал я Хрущевым, ежели да все это не правда; но они уверяли, что так".

    Комментируя приобретение П.Н. Демидовым московской загородной дачи графа А.А. Закревского, А.Я. Булгаков писал брату 29 сентября 1832 г.:

    "Закревского поздравляю от души со славною продажею. Ему клад Бог дал. Тративши такую сумму как 400 т., даже и богач, как Демидов, захочет иметь дачу по вкусу своему, а не вкусу другого. Что Закревскому нравится, может не нравиться Демидову, наприм. отрадны для сердца благородного и любящего Закревского монументы Каменскому, Волконскому, Ермолову, а Демидов может быть и уничтожит их. Дом Закревского для меня игрушка, прекрасно расположен, а Демидов чудак: ему Фастов или Слободской казался прелестью, и он жил в нем несколько лет. Я чрезмерно радуюсь, что Закревский сбыл так славно эту дачу, которая бы еще более его завела в издержки".

    Вскоре и Павел Демидов убедился, что купленная им у Закревского дача Студенец приносит одни убытки, и теперь уже сам пытался, с немалыми для себя потерями, избавиться от нее.

    Колоритная фигура курского губернатора вновь и вновь появлялась на страницах булгаковской переписки. Вот красочная зарисовка, сделанная А.Я. Булгаковым со слов очевидца в письме от 13 октября 1833 г.:

    "Россилион мне сказывал, что в Торжке видел большое скопище народа перед трактиром. Что такое? Смотрят на курского губернатора Демидова, принимая его за посла Турецкого. Он путешествует в каком-то бархатном пунцовом балахоне, шитом весьма богато золотом, шапка такая же и трубка во рту. К нему пришел генерал Ник. Ник. Раевский, тут проездом случившийся и с грязными ногами. Демидов велел тотчас их вымыть. Экой чудак!"

    Не менее сенсационно, чем известие о покупке имения и конезавода графини Орловой, звучало сообщение о приобретении Павлом Демидовым знаменитого бриллианта Санси.

    "Мечников сказывал, - сообщал брату новость А.Я. Булгаков 18 октября 1833 г., - что Демидов, губернатор Курский, выиграл процесс о славном солитере, кажется в 43 карата, купленном им за 500 т.фр. у принца де-ла Паце, а ему пожалованный королевою Гишпанскою. Знатоки ценят в миллион. Демидов отдал оправить ювелиру, который бежал в Англию, Демидов судился, и теперь прислали ему этот камень, имеющий воду необыкновенную и форму сердца. Демидов сказал Мечникову: "Ту даму, на которой увидите вы камень этот, можете назвать смело моею женою!" Когда-то увидим и на ком-то увидим камень этот?"

    Как ни удивительной кажется вся эта история, похоже, что почти все в ней правда. Санси был приобретен П.Н. Демидовым через подставное лицо в один из его приездов в Париж - зимой 1829/30 или 1830/31 гг. Но привезти драгоценный камень в Россию тогда же он не смог: бриллиант был похищен, и что с ним было в следующие два-три года, неизвестно. В 1833 г. он объявился в Лондоне. Узнав об этом, владелец бриллианта поручил П.Д. Данилову списаться с демидовскими комиссионерами в Лондоне, владельцами фирмы "Harman et С-nie", чтобы они взяли коробочку с Санси из банка и передали ее российскому послу князю Ливену или секретарю посольства Ломоносову, но посредники требовали на это распоряжения самого П.Н. Демидова.

    В результате переписки с Лондоном было признано за лучшее, чтобы туда был командирован один из демидовских служащих - П.Я. Колунов, свободно владевший несколькими языками и уже побывавший в Лондоне по этому делу. Колунов отправился в Англию на пароходе 21 июня 1833 г., прибыл в Лондон 1 июля и там без всяких затруднений получил Санси, после чего благополучно возвратился в Петербург.

    Получив известие, что Санси доставлен в Россию, сгоравший от нетерпения поскорее увидеть драгоценное приобретение Павел Демидов послал 11 августа П.Я. Колунову следующее распоряжение:

    "По донесению твоему от 25-го числа минувшего июля, я остаюсь совершенно доволен оказанным тобою старанием в исправном окончании возложенного на тебя поручения касательно доставления из Лондона в С-т Петербург бриллианта Санси и за успешное возвращение сей редкостной вещи в полное мое распоряжение, имею удовольствие изъявить тебе мою благодарность; а как в непродолжительном времени я надеюсь быть в С-т Петербурге, если только на сие представится мне возможность, то по приезде моем, в то же время непреминую лично наградить тебя за усердие и труды твои от имени моего приличным подарком.

    Желая вытребовать к себе на некоторое время драгоценный Санси, я предписываю тебе по получении сего коробочку с оным, не распечатывая, вручить для доставления ко мне двум благонадежным и совершенно известным Конторе артельщикам, - коим прикажи хранить ее тщательно в дороге, сказав им, что в оной заключается вещь, стоящая пятьдесят тысяч рублей, - и отправь их из С-т Петербурга до Москвы в дилижансе, а в то же время препроводи чрез почту Московской Конторе предписание, чтобы оная предварительно вытребовала из Петровского или Сергиевского кучера с повозкою и тройкою хороших лошадей, на коих немедленно отправила бы артельщиков в Курск. Между тем, отнюдь не позволяю самому тебе предпринимать поездку сюда, для доставления ко мне Санси", - так неожиданно заключал свои детальные распоряжения П.Н. Демидов.

    5 сентября бриллиант был наконец в руках у Павла Николаевича Демидова, что подтверждалось выданной им распиской: "1833-го года Августа 22-го дня отправленная из С-т Петербурга в Курск на имя мое посылка доставлена ко мне исправно двумя артельщиками Шилинской артели Михаилом Щипуновым и Николаем Зеляниным..."

    Несколько недель спустя П.Н. Демидов, как и собирался, отправился в Петербург, но неожиданно вернулся, не доехав до столицы. Разумеется, А.Я. Булгаков не мог оставить без внимания столь примечательного события и 24 октября писал брату: "Как же не чудак Демидов Павел: не доехав до Петербурга, ворочаться в Курск! Но нельзя человеку быть Демидовым и не быть чудаком. У всякого из них своя странность".

    Однако на сей раз склонность Павла Демидова к чудачествам была ни при чем. В последнее время все сильнее давал себя чувствовать развивавшийся ревматизм суставов, приступы которого сопровождались мучительными болями. Не исключено, что болезнь носила наследственный характер. Объясняя причину своего медленного передвижения к столице и неожиданного для постороннего наблюдателя возвращения в Курск, П.Н. Демидов писал со станции Ижоры своему непосредственному начальнику, министру внутренних дел Д.Н. Блудову 20 октября 1833 г.:

    "Объявленную мне высочайшую волю предписанием вашего высокопревосходительства от 19-го числа сего октября за № 959-м о успокоении и приведении в совершенное благоустройство возвратившихся и возвращающихся с Кавказской линии жителей в Курскую губернию, всемилостивейше управлению моему вверенную, я имел честь получить и сим поспешаю доложить вашему высокопревосходительству, что хотя согласно разрешения вашего, я шестого числа сего месяца отправился из Курска на короткое время в С-т Петербург, но был в дороге постигнут сильною болезнию в ногах и руках, частовремянно и с давних лет мною ощущаемою и известною под названием: равматизм артикюлер, так что с величайшим мучением едва мог достигнуть до станции Ижоры в продолжении пятнатцети дней! Однакож несмотря на сие болезненное положение привыкши всегда свято выполнять волю августейшего монарха, без наималейшего замедления непреминую возвратиться отсюда в Курск и там на самом деле буду всеусердно стараться оправдать сделанное мне поручение, в чем и прошу всепокорнейше принять искренне мое удостоверение.

    К сему приемлю смелость присовокупить вашему высокопревосходительству, что положение здоровья моего истинно таково, что по приведении в исполнение сего вновь возложенного на меня государем императором особого поручения, я чувствую, что мне необходимо нужно будет отлучиться от должности для поправления моего совершенно расстроенного здоровья, почему и обращаюсь к вам с новою убедительнейшею просьбою о увольнении меня в то время в отпуск по крайней мере на три месяца".

    Усердие по службе было вознаграждено: 6 декабря 1833 г. император подписал указ о пожаловании П.Н. Демидову ордена св. Станислава 1-й степени, как говорилось в дипломе, "в награду отлично-усердной вашей службы, министром внутренних дел засвидетельствованной" .

    Не осталось без внимания и обращение Павла Демидова, связанное с ухудшением состояния его здоровья. 2 апреля 1834 г. в его послужном списке появилась новая запись: "Согласно прошению, по расстроенному здоровью, от должности гражданского губернатора уволен, с причислением к Министерству внутренних дел".

    Было ли довольно правительство Демидовым в должности губернатора? С одной стороны, начальство не могло не обратить внимания на его исполнительность, кое-что ему, видимо, удавалось. Согласно тому же послужному списку, 28 июля 1833 г. "Указом из Правительствующего Сената, за взыскание во вторую половину 1832 года по Курской губернии более 1/5 оклада более 2/3 объявлено ему его императорского величества удовольствие". С другой стороны, несмотря на отдельные "производственные успехи" и явно выраженное старание, правительство вряд ли могло быть полностью удовлетворено итогами трехлетнего хозяйствования Демидова в Курске, что нашло отражение в "Записках" А.X. Бенкендорфа: "Эта губерния с некоторого времени была довольно худо управляема, и хотя последний губернатор ее, богач Демидов, сыпал деньги, чтобы поправить ее положение, однако при слабом характере и малом знании дела он этими деньгами не много принес губернии пользы".

    Вот как полвека спустя оценивал местный краевед Н. Решетов состояние дел в Курской губернии, когда Павла Демидова на посту губернатора сменил М.Н. Муравьев, назначенный, как многие считали, "для поправления губернии":

    "Его предшественник, Павел Николаевич Демидов, не был деловым губернатором, но как человек очень богатый, жил в Курске роскошно и давал бесконечные балы и обеды. Рассказывали, что был у него метрдотель француз, который распоряжался его домашним хозяйством, и вместо жалованья получал 10% с затрачиваемой суммы на угощенья, причем Демидовым требовалось, чтобы гости угощались на славу. Можно себе представить, сколько тратил денег этот француз. Курские дворяне очень любили Демидова за его роскошные угощения, да к тому же он был к ним снисходителен по взысканию казенных недоимок, которые к приезду Муравьева достигли громадных размеров, ибо многие дворяне имели обыкновение никогда не платить податей, рассчитывая на милостивые манифесты, часто объявляемые по разным случаям".

    Так или иначе, Павел Демидов рад был вырваться из Курска и прибыть в столицу в ожидании нового назначения. Оно не заставило себя долго ждать: 28 апреля 1834 г. он был "по именному указу всемилостивейше пожалован в должность егермейстера высочайшего двора".

    С жизнью в провинции было покончено навсегда. Отныне Павлу Демидову предстояла жизнь при дворе.

В должности егермейстера

    Жизнь в Петербурге и служба при дворе налагали новые обязанности. Важнейшими из них были участие в придворных церемониях и выполнение отдельных поручений по ведомству Министерства Двора. Немало времени и сил должны были отнимать также участие в обычной светской жизни, хотя для Павла Демидова в этом не было ничего нового. Оставались и традиционные хозяйственные дела, надо было поддерживать дружеские и семейные контакты, участвовать в общественной и культурной жизни столицы и всей России. Нередко случалось, что формы этого участия давали новую пищу для суждений о Демидове как о неисправимом чудаке.

    Получив приглашение участвовать 30 мая 1834 г. в церемонии присуждения учрежденных им премий и извинившись, что не сможет присутствовать из-за назначенного на то же время заседания "Комитета 18 августа 1814 года", П.Н. Демидов в письме непременному секретарю Академии П.Н. Фуссу выразил свое неудовольствие в связи с изменением установленного для этого срока:

    "В 1830 году, при учреждении сих наград, согласно назначению моему, было положено раздавать оные в день рождения его императорского высочества цесаревича и великого князя наследника престола Александр Николаевича, то есть 17-го ч. апреля каждогодно. Но в последствии я заметил, что раздача сих наград отдаляется далее и далее от предназначенного мною дня. А как, в сем случае, желание мое было споспешествовать по возможности к пользе и славе отечественной литературы, а с тем вместе и ознаменовать тот вожделенный день рождения наследника престола торжественною раздачею определенных мною премий, то всепокорнейше прошу вас, милостивый государь, принять на себя труд предложить от имени моего Императорской Академии наук: не угодно ли ей будет, в особенное мне одолжение и в уважение столь убедительной причины, на будущее время принять меры, чтоб раздача тех премий была производима именно в день рождения наследника престола".

    П.Н. Фусс отвечал на это, что, "желая удовлетворить желанию вашему, Академия, при составлении высочайше утвержденного положения о премиях ваших, назначила 17-е число апреля для торжественного присуждения премий; но уже при первом присуждении должна была принять во уважение, что сей день не удобен для сего торжества, поелику оный обыкновенно бывает или на Святой или на Страстной неделе и всегда почти во время прерванного сообщения чрез Неву, так что Академия доселе принуждена была довольствоваться, 17 апреля или около сего дня назначать частное экстраординарное собрание для настоящего присуждения премий, и отложить публичное собрание к другому времени, а именно в течение майя месяца. Буде же вашему превосходительству угодно, чтобы торжественное присуждение непременно происходило в назначенный в высочайше утвержденном Положении день, то Академия удобно может удовлетворить вашему желанию. Но в таком случае Собрание не может быть публичным".

    Приведенная аргументация изменения сроков публичного присуждения наград могла убедить кого угодно, но только не Павла Демидова. В ответном письме П.Н. Фуссу он настаивал на своем:

    "Видя из оного, что на присуждение учрежденных мною премий в день рождения его императорского высочества великого князя цесаревича и наследника престола Александра Николаевича, никаких особенных препятствий не предстоит, кроме случайного неудобства к публичному собранию, и полагая, что таковое собрание пользы, проистекающей от раздачи тех наград, увеличить не может, я всепокорнейше прошу вас, милостивый государь, предложить Императорской С. Петербургской Академии наук на будущее время производить присуждение учрежденных мною премий за успехи на поприще отечественной литературы в тот торжественный день - в собрании гг. членов и профессоров Академии, если не будет возможности открыть для сего публичное заседание, чем будет достигнута вполне та цель, с какою я сделал сие пожертвование, и вместе с тем исполнится высочайшая воля государя императора, на сие воспоследовавшая".

    Павел Демидов добился своего: 6 июля 1834 г. П.Н. Фусс известил его, что в дальнейшем присуждение Демидовских премий будет происходить 17 апреля, "исключая токмо того случая, ежели сей день падет на страстную пятницу или на светлое Христово Воскресенье".

    Проявленное в этом случае Павлом Демидовым удивительное упорство объясняется скорее всего не пустым капризом, а дальновидным расчетом: в течение всей жизни П.Н. Демидова и еще 25 лет после его кончины наследнику российского престола (а значит, будущему императору!) в день его рождения должны были напоминать об очередном присуждении Демидовских премий. Конечно же, это было только на пользу наследникам учредителя наград и их хозяйству.

    Внимание Павла Демидова к наследнику престола не ограничивалось установлением дня присуждения Демидовских премий, свидетельство чему - письмо, отправленное по поручению Александра Николаевича его дежурным адъютантом А.А. Кавелиным 8 сентября 1834 г.:

    "Его императорское высочество государь наследник цесаревич, имев удовольствие получить накануне тезоименитства своего 29-го прошлого августа, врученный ему при письме от имени вашего превосходительства самородный штуф платины весом в 19-ть фунтов и 20-ть золотников, найденный в принадлежащих вам Нижнетагильских горных заводах, почтил меня поручением изъявить вам, милостивый государь, искреннюю благодарность свою, как за столь необыкновенный в произведениях природы подарок ваш, обогащающий собрание минералогического его кабинета, так и за приятные для него выраженные в письме вашем чувствования".

    Тогда же, в сентябре 1834 г., Павел и Анатолий Демидовы решили, что пора сделать что-то для почтового ведомства, от надежной работы которого в немалой степени зависел успех всей их деятельности, - тем более, что принадлежавший им в Перми дом перестал быть нужным, и надо было как-то им распорядиться. П.Н. Демидов от имени обоих братьев обратился к петербургскому почт-директору К.Я. Булгакову с таким предложением:

    "После покойного родителя нашего достался нам в наследство каменной 2-этажный дом с довольно обширным местом, состоящий в губернском городе Перми, который, по случаю перевода горного правления в Екатеринбург, нам теперь не нужен, и мы располагались пожертвовать оный в казну, но не находили такого предмета, для которого бы дом сей мог полезнее употребиться. Ныне г. губернский почтмейстер Игнатович письмом из нас к первому, прописывая о ветхости и неудобности дома, почтовою конторою занимаемого, просит нас о пожертвовании нам принадлежащего, как ваше превосходительство подробнее изволите усмотреть из препровождаемого при сем в оригинале письма его г. Игнатовича. Желая со своей стороны воспользоваться случаем быть полезными почтовому ведомству, под началом вашего сиятельства состоящему, неусыпным действием коего мы сами толико пользуемся, мы всепокорнейше просим ваше превосходительство приказать принять вышесказанный дом наш, в Перми состоящий, во всегдашнее ведомство почтового департамента, и ежели в сем нашем приношении, как мы ожидаем, не встретится никакого препятствия, то по первому извещению вашему, мы немедленно дадим приказ на сдачу того дома с принадлежащим к нему строением и усадьбою, кому будет назначено".

    Перебравшись из Курска в Петербург, Павел Демидов не изменил своему обыкновению периодически устраивать праздники себе и окружающим, - разве что приглашаемая публика стала более изысканной, да средств приходилось тратить намного больше, чем живя в провинции. Впрочем, о последнем обстоятельстве П.Н. Демидов заботился так же мало, как и прежде.

    Об одном из таких праздников, состоявшемся 17 июля 1835 г., сохранилось свидетельство одной из его участниц - Екатерины Гончаровой, сестры Н.Н. Пушкиной, писавшей брату Дмитрию из Петербурга:

    "17 числа мы были в Стрельне, где мы переоделись, чтобы отправиться к Демидову, который давал бал в двух верстах отсюда, в бывшем поместье княгини Шаховской. Этот праздник, на который было истрачено 400 тысяч рублей, был самым неудавшимся: все, начиная со Двора, там ужасно скучали, кавалеров нехватало, а это совершенно невероятная вещь в Петербурге, и потом этого бедного Демидова так невероятно ограбили, один ужин стоил 40 тысяч рублей, а был самый плохой, какой только можно представить..."

    На описанном Е.Н. Гончаровой демидовском празднике был император, о чем свидетельствует запись за 17 июля в камер-фурьерском журнале:

    "В 10 часов вечера государь император отбыли из дачи Александрии к Павлу Николаевичу Демидову, проживающему в даче бывшей генерал-лейтенанта Балабина от Петергофа на пятой версте, куда по прибытии изволили присутствовать у него на бале, а также и кушали за вечерним столом".

    Вряд ли стоит сомневаться, что праздник был устроен именно в расчете на высочайшее посещение. Был на этом празднике и А.С. Пушкин, в память о чем оставил запись на одной из книг своей библиотеки.

    Среди наград, которых в разные годы удостаивался П.Н. Демидов, были и иностранные, полученные за пожертвования на благотворительные цели. Чтобы носить эти ордена в России, надо было получить особое разрешение Николая I.

    Еще в 1829 г. великий герцог Тосканский Леопольд II наградил П.Н. Демидова орденом св.Иосифа, несколько месяцев спустя было получено и "высочайшее соизволение носить сей орден". Но когда в ноябре 1833 г. Демидов обратился с просьбой о разрешении носить пожалованный ему королем Франции Луи-Филиппом орден Почетного Легиона, то получил отказ: Франция в то время не входила в число дружественных России государств, а легитимность Луи-Филиппа получала при российском дворе далеко не однозначную оценку.

    Получив вторично орден Почетного Легиона, Павел Демидов 8 декабря 1835 г. обратился за содействием в столь щекотливом деле к министру Двора князю П.М. Волконскому:

    "Быв снова удостоен от его величества короля французов офицерским знаком Почетного Легиона, я приемлю смелость обратиться к вашей светлости, как непосредственному моему начальнику с покорнейшею просьбою о исходатайствовании мне всемилостивейшего его императорского величества разрешения возложить на себя сей знак отличия. Всегдашнее милостивое ко мне внимание вашей светлости льстит меня надеждою, что вы не изволите отказаться сим ходатайством обязать меня..."

    Получив вместо разрешения носить орден высочайше санкционированное предписание дать соответствующие разъяснения, Демидов писал:

    "Особенных причин к получению мною нового знака отличия от его величества короля французов, я не нахожу. Могу только доложить, что образ жизни моей во время моего пребывания в Париже и тогда же некоторые малозначительные денежные помощи, оказанные мною заимообразно в пользу Национального театра французского и впоследствии мною не востребованные, могли обратить на меня внимание правительства французского, и уже в 1833 году в августе месяце я удостоился получить меньший знак Почетного Легиона, как небезизвестно вашей светлости, хотя впрочем в то время я должен был по званию моему в отечестве моем получить знак сей высшей степени, но по французским законам никто не может быть офицером Почетного Легиона, не быв прежде кавалером сего ордена.

    Смею надеяться, что полная откровенность моя, как пред вашей светлостью, так и пред августейшим монархом, пред коим, как истинный русский дворянин, не имею никаких причин таить чувств моих, будет принято с благосклонностию".

    Если Павел Демидов и надеялся на благоприятный для него исход этого дела, то напрасно: 18 декабря им было получено отношение светлейшего князя, "коим извещает, что на всеподданнейшую просьбу его превосходительства о всемилостивейшем дозволении возложить на себя пожалованный от его величества короля французов офицерский знак Почетного Легиона государь император не изъявил на сие высочайшего соизволения".

    Между тем, состояние здоровья Павла Демидова снова ухудшилось, и в январе 1836 г. он вынужден был подать прошение на высочайшее имя:

    "По увольнении меня от должности Курского гражданского губернатора, я всемилостивейше пожалован был в апреле 1834 г. в должность егермейстера Двора вашего императорского величества, в коей и продолжаю службу мою. Но будучи подвержен с давнего времени расстройству в здоровьи своем, которое при северном, непостоянном климате, дошло наконец до того, что я теперь нахожусь в совершенной необходимости поспешить к баденским и другим минеральным водам, за границею находящимся и могущим содействовать мне к избавлению себя от одержимой болезни. Почему и приемлю смелость всеподданнейше просить, дабы высочайшим вашего императорского величества указом повелено было сие мое прошение в Министерстве Двора вашего императорского величества принять и меня по болезни вовсе от службы уволить, с дозволением отлучиться за границу".

    К тому времени в течение уже девяти месяцев П.Н. Демидов фактически руководил егермейстерским ведомством, и поездку за границу для поправления здоровья пришлось отложить еще на некоторое время. Но в апреле 1836 г. он снова обратился к П.М. Волконскому с той же просьбой:

    "Небезъизвестно вашей светлости, что я, для поправления здоровья своего, имел нужду отправиться за границу с самого еще возвращения моего из Курска. Но в прошедшем году, по случаю отлучки г. Дмитрия Васильевича Васильчикова, ваша светлость, согласно высочайшей воли, изволили поручить мне управление егермейстерским ведомством - и я отложил свою поездку до того времяни, когда во мне не будет предстоять особой надобности по службе и покуда в состоянии буду переносить претерпеваемый мною недуг.

    Ныне, желая воспользоваться наступившим благоприятным времянем, я приемлю смелость обратиться к вашей светлости как достопочтеннейшему начальнику с покорнейшею просьбою, исходатайствовать мне высочайшее дозволение на отъезд за границу для пользования себя минеральными водами.

    Светлейший князь! Вам небезъизвестна также всегдашняя моя верноподданническая готовность к выполнению высочайшей воли и вместе искреннее желание быть полезным своему Отечеству, и потому я не означаю времяни просимого мною отпуска, оставляя ограничение оного на волю вашей светлости. Дозвольте однакож мне, милостивый государь, присовокупить, что если б по принятии минеральных вод, мне можно было будущую зиму провести в благорастворенном климате, то сие могло бы много содействовать к упрочению здоровья моего на будущее время, но и в сем случае совершенно предоставляю себя благорасположению вашему".

    17 мая долгожданное разрешение наконец было получено: князь П.М. Волконский сообщал П.Н. Демидову, что государь утвердил увольнение его "в отпуск за границу на год, для излечения болезни".

    Готовясь к длительной заграничной поездке, Павел Демидов проявлял озабоченность в связи с состоянием дел по управлению Нижнетагильскими заводами, где не все обстояло благополучно. Беспокойством проникнуто его письмо П.Д. Данилову от 4 марта 1836 г.:

    "Невнимательность к делам и совершенное бездействие директора А.А. Любимова превосходят терпение и дают повод думать, что если не оказывалось обоюдного усердия и со стороны заводских управляющих к занятиям по общему кругу дел и водворились между ими личности и нерадение к своим обязанностям, то наверное от его же худого примера. Вам из опыта известно, что от неусыпного обоюдного попечения, согласия и беспристрастия правящих заводами зависят собственное наше благосостояние и благоденствие нескольки тысяч народа. Известно вам также и то, что обстоятельства вынуждают нас озабачиваться об улучшении и вместе об усилении выковки железа, требуются весьма важные заводские поправки и перестройки, разыскание новых земных сокровищ и даже устройство нового завода! Но возможно ли ожидать успешного выполнения столь важных предметов, после представленных мне на вид примеров невнимательности нынешнего заводского правления к распорядкам нашим? По истинне я в подобном затруднении ничего лучше не мог придумать, как обратиться к вам; поелику постоянное усердие и приобретенная вами, при здравом и образованном рассудке, опытность в делах заводских, мне коротко известны. Итак, Павел Данилович, прошу вас не отказаться довершить вашу всегдашнюю готовность быть нам полезными, изъявлением согласия принять на себя труд и звание нашего заводского директора года на два и отправиться туда с наступлением предстоящего летнего пути! Собственная ваша уверенность в пользе, которую может принести ваше там пребывание, служит мне ручательством, что вы не откажетесь принять делаемое мною предложение. Убежден, что отнюдь не интерес (корысть. - А.М.) может склонить вас на это, но заслуги ваши давно требуют со стороны нашей доказательства внимательности к оным, и я пользуюсь сим случаем сделать вам не в пример другим следующее назначение, оставаясь в полной уверенности, что и брат мой Анатолий Николаевич апрабует оное с удовольствием, а имянно: за службу вашу заводским директором производить в год жалованья 15 000 р.ас., в случае же оставления оной чрез 2 года производить вам ежегодной пеньсии пять тысяч рублей, сверх могущего вами получаться оклада жалованья, если вы рассудите продолжать опять службу здесь. Сия пеньсия после кончины вашей переходит сполна жене вашей, а в случае смерти ее половина оной, то есть 2 500 р., обращается в пользу дочерей ваших до выхода в замужество последней. Остаюсь в полной уверенности, что вы, довольствуясь представленными вам выгодами сим назначением, которые впрочем не могут быть причиною к поощрению вашей к нам преданности, не оставите также и на сем поприще доказать нам, как вы поняли сей новый знак нашей к вам доверенности.

    Касательно нового заводского правления, при вашей там бытности, мне желается знать ваш образ мыслей. Я же с своей стороны полагаю директора А.А Любимова уволить совершенно от службы с приличною пеньсиею; на управление же заводами доверенность дать на имя ваше с званием директора и на имя Д.В. Белова и Ф.И. Швецова с званием управляющих. Готов даже согласиться уполномочить только вас и Д.В. Белова, если вы сочтете сие небесполезным для удобнейшего действия по заводским распорядкам, и в таком случае Д.В. Белов наименовался бы вашим товарищем. Впрочем, рекомендую вам статью сию обсудить хладнокровно и в ответ на сие изложить мне по оной ваше мнение, сообразясь с коим, я уже сделаю от себя в контору решительное по сему предмету предписание, для сообщения оного на рассмотрение брата моего г. Анатолия Николаевича".

    Поглощенный заботами столичной жизни и угнетаемый приступами болезни, Павел Демидов не оставлял своей привычной уже для всех широкой благотворительности. Отвечая 4 января 1836 г. на письмо врача И.Ф. Рюля, он писал: "Убеждаясь в пользе, могущей проистекать от предложенного вами и уже высочайше конфирмованного временного учреждения здесь в С. Петербурге, для страждущего человечества, умственными болезнями, я с удовольствием готов принять в сем благом деле участие, препровождением при сем двух тысяч руб.ас., которые покорнейше прошу ваше превосходительство принять от меня с благосклонностию, как сумму хотя и малозначительную, но усердно мною приносимую".

    Совсем уже собравшись отбыть за границу, он писал 30 мая Н.П. Новосильцеву:

    "Имел я честь получить почтенное письмо вашего превосходительства от 26-го сего мая и в ответ поспешаю доложить, что оное достигло до меня в ту самую минуту, как я уже сделал окончательные денежные распорядки, по случаю отъезда моего за границу для поправления расстроенного здоровья, но в уважение ходатайства вашего и в доказательство всегдашней готовности моей быть приятным вам, милостивый государь, я поручил однакож вручителю письма сего Павлу Даниловичу Данилову, директору здешней моей конторы, поднести вашему превосходительству от имяни моего сумму пять тысяч рублей ас-ми для вспомоществования в сооружении вновь предназначенного строения при здешнем Коммерческом училище. Всепокорнейше прошу ваше превосходительство сие хотя и малозначущее, но усердно мною делаемое приношение принять с благосклонностию, тем более, что я в настоящем положении моем не имел возможности на предмет сей сделать более".

    Патриотические чувства Павла Демидова отзывались на всякую инициативу, связанную с увековечением памяти россиян, имена которых прочно вошли в отечественную историю. 20 января 1836 г. он писал костромскому губернатору А.Г. Приклонскому:

    "Изъявляя полную мою готовность принять участие в сооружении памятника знаменитому Сусанину, спасшему родоначальника благотворящих Россию великих государей наших, я препровождаю при сем с своей стороны на сей предмет пять сот рублей ас. ..."

    В ответ на предложение министра внутренних дел Д.Н. Блудова участвовать в финансировании сооружения в Тобольске памятника Ермаку Павел Демидов писал 11 апреля 1836 г.: "... в апреле истекшего 1835 года, по приглашению начальника Хребта Уральского г-на Андрея Ивановича Дидрихса, со стороны Нижнетагильских моих и брата моего горных заводов было уже оказано вспомоществование на перевоз в Тобольск с Горнощитского завода мраморной пирамиды, воздвигаемой там в память завоевателя Сибири Ермака. Ныне, по приглашению вашего высокопревосходительства, поспешаю при сем препроводить со стороны тех Нижнетагильских заводов моих и брата моего три тысячи рублей ассигнациями, для вспомоществования в устройстве чугунной решетки, около сада, предположенного сделать при сем монументе..."

    В тот же день он отдал соответствующее распоряжение Петербургской конторе, добавив при этом: "Господину же Анатолию Николаевичу донести о сем без замедления, поясня, что сие учинено без испрошения, предварительно, его согласия потому, что таковое пожертвование и в подобном случае необходимо, ибо оное касается до чести наших заводов и сделано соразмерно с другими заводовладельцами Хребта Уральского".

    Не менее патриотичной по духу своему была инициатива, проявленная уже самим Павлом Николаевичем, но, к сожалению, не встретившая понимания и поддержки у высших должностных лиц государства.

    Суть предложения П.Н. Демидова изложена им в письме на имя князя П.М. Волконского 7 апреля 1836 г.:

    "В прошедшем 1835 году, при Нижнетагильских моих и брата моего Анатолия Николаевича горных заводах, в Меднорудянском руднике, открыт в значительном количестве малакит, из числа коего в начале самой разработки встретилась такая масса, которая по примерному местному исчислению по сию пору уже может простираться весом с лишком на 2000 пуд. Штуф сей есть единственный в целом мире, как по огромности, так плотности и цвету. Но как оный находится на 36-й сажени глубины того рудника, то для извлечения на поверхность земли хозяйская расчетливость требует разделить массу сию на несколько частей, ибо иначе понадобилось бы над оною пробивать новую шихту особенной величины, с употреблением на сие значительного кошта. Однакож, не приступая к сему, я и брат мой сочли за непременную себе обязанность обратиться к вашей светлости, как к ревностному покровителю всего отечественного редкостного - с покорнейшею просьбою, принять на себя труд предложить г(осударю) и(мператору): не благоугодно ли будет его величеству высочайше повелеть, массу сию приобресть во всей величине ее для отечественной славы, с назначением оной стойности соразмерно могущего оказаться весу, к коей также должны быть причислены и расходы, могущие потребоваться на извлечение с 36-й сажени глубины? Препровождая при сем рисунок сему редкостному малакиту, имею честь доложить вашей светлости, что недавно возвратившийся из путешествия в Сибирь г. начальник Штаба горных инженеров, Константин Владимирович Чевкин, может вам сделать о сем малаките удовлетворительный отзыв, поелику он, проездом, почтил наши заводы обозрением в подробности и сам лично был в Медном руднике и удивлялся сей недавно открытой в оном редкости".

    Ответ князя П.М. Волконского, сделанный по поручению императора, процитирован в письме П.Н. Демидова Петербургской конторе: "Его величество, изъявляя вам и братцу вашему признательность свою за предложение ваше уступить правительству означенный штуф малакита за сумму, какая может причесться по весу оного, не изволит признавать нужным воспользоваться сим предложением, а высочайше предоставляет вам сделать из сего малахита употребление по собственному вашему усмотрению..." Но лучше всего суть дела сформулирована в кратком пересказе содержания письма светлейшего князя в "Журнале входящих бумаг П.Н. Демидова": "Государю императору не было угодно изъявить высочайшую волю на приобретение редкостной, единственной в мире массы малахита для отечественной славы". Крупнейшая в мире глыба малахита была обречена и через несколько лет перестала существовать.

    Незадолго перед отъездом за границу Павел Демидов побывал на одном из первых представлений гоголевского "Ревизора". Результатом этого явилось его письмо непременному секретарю Петербургской Императорской Академии наук П.Н. Фуссу, написанное 11 мая 1836 г.:

    "Небезызвестно вам, что цель пожертвования моего двадцати пяти тысяч каждогодно в Российскую императорскую Академию наук есть споспешествовать пользе и славе отечественной на поприще литературном.

    Поприще сие ныне украшено новым произведением г. Гоголя под названием "Ревизор, комедия в пяти действиях". Нельзя не отдать полной справедливости точнейшему описанию нравов поставленных им на сцену лиц и национальности изречений. Словом: по живописанию характеров сие сочинение г. Гоголя в своем роде может считаться образцовым. Это уже и подтверждается тем восторгом, с каким оно принято публикою, а еще более вниманием государя императора, удостоившего первое представление сей комедии своим присутствием.

    Мне весьма бы желалось, милостивый государь, чтоб сие творение г. Гоголя было увенчано одною из золотых медалей, учрежденных на счет суммы, мною ежегодно жертвуемой в Российскую императорскую Академию наук, и потому я всепокорнейше прошу вас сделать о сем предложение Академии, которая, приняв в соображение достоинство сего сочинения, а равно и просьбу мою, как учредителя премии для награды успехов в отечественной литературе, конечно, не сочтет мое желание и ходатайство неуместным и невозможным к исполнению".

    Оценивая "литературное поприще" с максимально широких позиций и включая сюда как труд ученого, так и произведения писателя, П.Н. Демидов, видимо, не очень ясно представлял себе, кому и за что присуждаются в действительности учрежденные им премии. В ответном письме П.Н. Фусс напоминал ему, что, согласно "Положению" о наградах, соискателем не может выступать автор художественного произведения, за публикацию которого выплачивается гонорар, а медали предназначены для награждения ученых, приглашаемых Академией со стороны для составления отзывов на сочинения, участвующие в конкурсе. Поэтому, заключал П.Н. Фусс, "при всем желании угодить вашему превосходительству, Академия видит себя в невозможности назначить от своего имени какую-либо премию г. Гоголю за сочиненную им пиэсу "Ревизор"..."

    Огорченный этой неудачей Демидов тем не менее написал Гоголю:

    "Из препровожденных при сем копий, с предложения моего здешней императорской Академии наук, и с ответа ее на оное вы изволите усмотреть, милостивый государь, как я ценю драматический талант ваш, доказанный вами новым сочинением пиэсы - "Ревизор". Сожалея, что не мог достигнуть исполнения моего желания, я по крайней мере удовольствуюсь извещением вас об оном".

    Гоголь откликнулся на это письмом "с изъявлением живейшей благодарности за внимание к сочинению его новой пиэсы "Ревизор" (так пересказано содержание этого ненайденного пока письма в демидовском делопроизводстве).

    Тогда же Павел Демидов обратился к известному живописцу Карлу Брюллову с предложением написать для него большую картину на сюжет из русской истории. Имя Брюллова сделалось особенно популярным в обществе после того, как была выставлена в Петербурге его картина "Последний день Помпеи", заказанная Анатолием Демидовым и поднесенная заказчиком в дар императору. Быть может, в этом был какой-то элемент соревнования, даже вызова, причем Павел Демидов, в свойственной ему манере, особенное значение придавал патриотическому звучанию сюжета.

    "Желая украсить здешнюю столицу новым произведением кисти вашей, - писал он К.П. Брюллову 15 мая 1836 г., - обращаюсь к вам, милостивый государь, с покорнейшею просьбою посвятить несколько трудов ваших на написание для меня картины. Любя искренне все клонящееся к славе отечественной, я истинно гордился бы иметь для украшения небольшой своей домашней галереи картину искусства вашего, столь уже известного всей просвещенной Европе. Если вам угодно будет, в особенное мне одолжение, принять таковое мое предложение, то мне приятно бы было иметь картину, изображающую Димитрия Донского после достославной битвы на Куликовом поле, не упустя из виду нечаянной сего встречи с Ксениею. Почему и прошу вас, милостивый государь, почтить меня на сие ответом, можете ли вы принять на себя труд сей, и если можете, то в сколько времени надеетесь окончить и какое вам угодно будет положить за оный возмездие.

    К сему присовокуплю вам еще, что мне желается, чтоб фигуры на картине были изображены в натуральном виде, а потому определить величину оной, сообразно сюжета, оставляю на волю вашу".

    Ответное письмо Брюллова пока не найдено, но известно, что картина не была написана. Возможно, отказ художника от столь выгодного предложения объяснялся тем, что в это время он приступал к работе над другой картиной, и тоже на сюжет из русской истории - "Осада Пскова", которая была ему заказана самим императором.

    Можно предположить, что попытка заказать картину модному в свете художнику была связана с предстоящей свадьбой П.Н. Демидова. По-видимому, решение жениться Павел Демидов принял именно весной 1836 г. Избранницей его стала фрейлина императорского Двора, славившаяся красотой и привлекавшая внимание поэтов и художников Аврора Шернваль.

    Первое известное нам упоминание об А.К. Шернваль и предстоящей свадьбе содержится в письме П.Н. Демидова Е.А. Нарышкиной, сестре его матери, отправленном из Риги в Москву 20(8) июня 1836 г. Из него видно, какие большие надежды возлагал Павел Демидов на будущую семейную жизнь и какого высокого мнения он был о своей будущей жене:

    "Не имея возможности написать вам из Петербурга, дорогая тетушка, по причине моего поспешного отъезда, более похожего на бегство, поскольку пора уже было отправиться на воды в Баден-Баден в Швабии, чувствую необходимость, зная вашу привязанность ко мне, сообщить вам по крайней мере отсюда об обстоятельстве, которое составит счастье всей моей жизни. Одним словом, достаточно сказать вам, что я собираюсь жениться на Авроре Шернваль, фрейлине ее величества императрицы, которая украсила двор и столицу своим умом, добродетелями и красотой. Их величества изволили засвидетельствовать мне свое полное удовлетворение по случаю этой свадьбы. Позвольте же мне, дорогая тетушка, просить вас перенести на Аврору все те добрые чувства, которые вы питаете ко мне, и поручить ее благосклонности почтенного дядюшки и нежной дружбе моих кузин и кузенов" (оригинал по-французски). Таким образом, к лету 1836 г. Павел Демидов заручился не только согласием на свадьбу Авроры Шернваль и ее родных, но и высочайшим соизволением. В свете такого рода новости распространялись с чрезвычайной быстротой. 21 июня бывший в это время в Париже Павел Дурново, двоюродный брат П.Н. Демидова, записал в своем дневнике:

    "Из Петербурга пишут, что кузен Павел Демидов женится на девице Шернваль, бывшей невесте камергера Муханова. Он умер в то время, когда собирался жениться на ней. Ее сестра замужем за графом Пушкиным. Это красавица"5.

    Не прошло месяца, как они встретились, и П.Д. Дурново смог узнать некоторые подробности о предстоящей свадьбе из первоисточника. 19 июля он записал в дневнике: "Видел кузена Павла Демидова в гостинице "Россия". (...) Павел уезжает послезавтра в Баден-Баден: в ноябре он отправится в Гельсингфорс, где женится, не заезжая в Петербург, и сразу же после свадьбы уедет в Италию. У него отпуск на шестнадцать месяцев. Как странно все, что он делает". Еще два дня спустя он замечал: "Павел отправился в Баден-Баден. Кажется, он болен".

    Как всегда, в Бадене жила целая русская община. Весть о предстоящей свадьбе Демидова уже облетела общество, которое и раньше в массе своей не очень благоволило ему: репутация чудака с непредсказуемым характером установилась за ним к тому времени весьма прочно. Сказочное богатство человека, не принадлежащего к старинной родовой знати, но быстро сделавшего карьеру, многих раздражало, а теперь появился новый повод для злословья.

    В июле 1836 г. А.О. Смирнова-Россет, также бывшая в то время в Бадене с мужем, писала в своих автобиографических записках, обращаясь к Н.Д. Киселеву: "Кроме того, его расстраивает другое: говорят, есть три очень красивых создания, но самую красивую заграбастал Павел Демидов - не знаю, помнишь ли ты этого бледного и злого плута. Ну так вот, Смирнов эту отбивает, и они уже не раз ссорились, и по вечерам играют также у Демидова, тоже на мелок". Если верить Смирновой-Россет, дело чуть не дошло до дуэли между Н.М. Смирновым и П.Н. Демидовым. По словам автора записок, С.С. Киселева говорила ей о ее муже: "Но, дорогой друг, он очень тревожится, вы знаете его историю с Демидовым. Он должен был драться с ним, и это Платонов, одна из ваших жертв, помешал дуэли на пистолетах" (оригинал по-французски). Демидов пробыл на курортах Германии до ноября, но улучшение в состоянии здоровья не наступало. 7 ноября П.Д. Дурново записал в дневнике: "Павел был очень болен с 28 по 29-е, и свадьба была отложена".

    Бракосочетание П.Н. Демидова и А.К. Шернваль состоялось в Гельсингфорсе 21(9) ноября 1836 г. В официальном свидетельстве по этому поводу сказано:

    "Двора его императорского величества, состоящий в должности егермейстера, г-н действительный статский советник и кавалер Павел Николаевич Демидов, с дочерью умершего выборгского ландсгевдинга, Двора ее императорского величества фрейлиною девицею Авророю Шернваль, с разрешения их императорских величеств, сочетались законным браком. Поручителями были по женихе: отставной капитан и кавалер граф Владимир Алексеевич Мусин-Пушкин и директор Финляндского банка и кавалер Густав Федорович Шернваль. По невесте: отставной подпоручик лейб-гвардии Павловского полка Карл Карлович Шернваль и камер-юнкер Двора его императорского величества барон Август Карлович Маннергейм".

    Для высшего света в женитьбе Демидова было немало интригующего: и то, что свадьба состоялась не в столице, и состояние здоровья жениха, и его роскошные подарки невесте, самым дорогим из которых оказался, конечно же, бриллиант Санси.

    Осуществить первоначальный замысел - не заезжая в Петербург, сразу уехать в Италию - Павлу Демидову не удалось. Проведя большую часть зимы в Гельсингфорсе, супруги Демидовы в феврале 1837 г. перебрались в Петербург, где их ожидал великолепный особняк на Большой Морской улице, только что выстроенный по заказу Павла Николаевича архитектором О. Монферраном и поражавший современников роскошью отделки интерьера из малахита, золоченой бронзы и различных пород мрамора.

    Приходилось отдавать многочисленные визиты и принимать гостей у себя. Один из таких выходов в гости 9 апреля зафиксирован в дневнике П.Д. Дурново: "Обед у моего тестя для Павла и его жены..." Дурново был женат на Александре (Алине) Волконской, дочери князя П.М. Волконского, который, таким образом, был не только начальником Павла Демидова по службе, но и приходился ему родственником.

    Тогда же, зимой-весной 1837 г., Карлом Брюлловым был написан портрет Авроры Карловны Демидовой - тот самый портрет, которому посвящен очерк И.М. Шакинко.

    Уехать за границу Павлу Демидову и его жене удалось только к лету 1837 г. Покидая Россию, Павел Николаевич не мог знать, что возвратиться на родину при жизни ему не суждено. Начинался заключительный период его жизни - быть может, самый горький и мучительный.

Последние годы жизни

    Лето и осень 1837 г. Демидовы провели в Германии: сначала жили в Берлине, в августе на некоторое время останавливались в Карлсбаде, но к концу месяца уже были в Теплице, и только в ноябре через Мюнхен отправились на юг, в Италию.

    К тому времени Павел Демидов, видимо, уже осознал, что мечтам его о тихом семейном счастье не суждено сбыться. Неистребимое желание привыкшей к всеобщему поклонению Авроры нравиться мужчинам, воспринимаемое другими как "естественное желание красивой женщины" (И.М. Шакинко), возбуждало ревность мужа, и оба понимали, как мало у них общего в жизни. Отчужденность супругов оказалась настолько явной, что не была секретом для окружающих. 21 июля в дневнике П.Д. Дурново появляется запись: "В городе говорят, что Павел бросил жену - эта новость требует подтверждения". Известие не подтвердилось, формального развода не последовало, но сохраняемые внешне приличия не могли скрыть от любопытствующего взгляда посторонних неблагополучия в семейных отношениях Демидовых.

    Семейные неурядицы не мешали, однако, Павлу Демидову внимательно следить за ходом дел на уральских предприятиях и активно в них вмешиваться. Примером может служить его реакция на открытие П.П. Аносовым нового способа получения золота путем плавки золотосодержащих песков с чугуном, который был воспринят Нижнетагильской конторой с неоправданным, как ему казалось, недоверием.

    "Я показал зубы, - писал он брату из Карлсбада 25(13) августа, - послал пространное письмо нашей сибирской конторе с сегодняшней почтой, потому что наши господа управляющие недооценивают метод полковника Аносова, который, по моему мнению, мог бы удвоить наше состояние. Я надеюсь, что они позаботятся устроить все наилучшим образом и извлекут, в наших интересах, всю возможную выгоду, какую должно извлечь из столь огромного открытия" (оригинал по-французски).

    В ответном письме, написанном также по-французски, Анатолий Демидов сообщал брату, что послал золотоносные пески для проверки опытов Аносова в лабораторных условиях в Стокгольм знаменитому химику Берцелиусу и в Париж инженеру Лепле. "Будь уверен, - заключал он, - мы дойдем до основания в этом вопросе, столь важном для наших общих интересов".

    Между тем недовольный промедлением заводской конторы в этом деле П.Н. Демидов писал П.Д. Данилову и тагильским управляющим:

    "Должен сказать вам, что для меня весьма удивительно показалось мнение, или лучше сказать, решительное заключение ваше о невыгодности нового открытия г-на Аносова, по плавке золотосодержащих песков - тогда как он получил за оное монаршую награду и впоследствии обещана еще другая гораздо важнейшая, и тогда как вам известно, с какою осмотрительностию даются подобные награды со стороны высшего правительства. Вы говорите, что начали производить опыты по его методе, получили несколько фунтов чугуна, но оный еще не разложили в кислотах, чрез химические же исследования Ивана Никерина в малом виде, нашли важное количество золота, содержащегося в песках. То как же могли сказать, что открытие сие не представляет возможности ускорить или увеличить получение золота из песков, а будет только служить поддержанием добычи оного, существовавшей по сию пору?... Таковое заключение ваше не может быть признано основательным и тогда, когда бы вы разложили уже в кислотах полученный чрез плавку песков металл и ничего не нашли. Это скорее можно бы было отнести к неудачному опыту и недостаточным познаниям в сем деле тех лиц, коим поручена была плавка: ибо коль скоро в малом виде пески показывают важное содержание, следовательно открытие г. Аносова оным вполне оправдывается и нужно только уметь дойти до того, чтоб и в большем виде результаты были соответственные. Если бы г. Аносов, ограничиваясь одними учеными или на опыте приобретенными рассуждениями, не занялся многократными и различными опытами, то конечно не открыл бы того, чему теперь удивляется целая Европа. И вам также следовало бы прежде приняться за оные с жением и надеждою на успех, а не распространяться доказательствами о том, чего еще сами не знаете, поручив притом сие важное исследование Гаврилу Белову и Ив. Федорову Макарову, тогда как следовало бы сделать оное под строгим и непосредственным наблюдением из вас Швецова, воспитанников Ерофеевых и Никерина, как обучавшихся теоретически горной части и могущих сделать основательнейшие замечания о ходе сего процесса с начала до конца, как это было сделано самим г. Аносовым, но я замечаю, что вы не признали почему-то это дело заслуживающим особенной консультации и точнейшего наблюдения, тогда как можете остыдить себя неосновательными и неверными показаниями результатов, которыми интересуются не токмо владельцы золотосодержащих россыпей, но и все ученые люди, не позволяющие себе делать об оных заключений прежде времяни, основываясь на одних своих рассуждениях, как сие сделали вы. Словом, холодным и сухим донесением вашим по сему предмету я остаюсь весьма недоволен, и естьли вы до получения сего ограничились таковыми же опытами, то строго приказываю возобновить оные надлежащим образом и продолжить до 1-го генваря предстоящего 1838-го года. При сем поставляю в особенное ваше внимание, что если до того времяни на котором-либо из соседственных заводов получат желаемый успех прежде вас, то вы крайне помрачите славу опытности и просвещения, столь давно приобретенную при наших заводах, чем конечно ни от меня, ни брата моего спасибо не заслужите. О ходе сего важного дела я буду ожидать с каждою сибирскою почтою подробных сведений. С своей же стороны не буду вам писать ни одной строки до тех пор, покуда не получу удовлетворительного от вас донесения. Зная из опыта, сколько вы дорожите моим к вам вниманием, я надеюсь, что сие побудит вас также к скорейшему удовлетворению моего желания. Я не могу требовать, чтоб вы выдумывали или изобретали, но могу заставлять, чтоб выдуманное или изобретенное старались перенять - коль скоро доказана или очевидна польза оного".

    Не ограничившись этим распеканием, сделанным словно на одном дыхании, П.Н. Демидов столь же энергично требовал самой добросовестной проверки опытов П.П. Аносова в письмах Петербургской и заводской конторам, отправленных из Теплица 30(18) сентября. Лишь после официального заключения, что повторенные в присутствии главного начальника горных заводов хребта Уральского генерала В.А. Глинки опыты Аносова не принесли подтверждения объявленных ранее результатов, П.Н. Демидов писал из Мюнхена 23(11) ноября проявившим в этом деле завидную волю и упорство управляющим, что "с удовольствием готов переменить гнев мой на милость", не упуская, впрочем, и в этом случае возможности для нравоучения: "Но должен однакож заметить еще, что если бы я не сделал строгих замечаний по сему предмету, то и по сию пору не имел бы основательных, достоверных сведений по оному, а вынужден бы был довольствоваться разными посторонними слухами".

    Еще до отъезда в Италию Демидов позаботился о том, чтобы продлить отпуск, а вместе с тем и пребывание за границей, до октября 1838 г. С этой целью он написал из Теплица князю П.М. Волконскому:

    "Вашей светлости небезизвестно, в каком состоянии было здоровье мое до отъезда из С. Петербурга. Теперь же могу доложить, что от принятия Карлсбадских минеральных вод в оном последовала большая, счастливая перемена, но чтоб воспользоваться этою переменою и упрочить здоровье на будущее время, по отзывам всех опытных медиков, к которым я обращался за советами, необходимо нужно, проведя наступающую зиму в благорастворенном климате, в течении весны и лета будущего года снова пользоваться различными целебными источниками, для чего и должно будет остаться мне за границею до 1-го октября предстоящего 1838 года.

    Ваша светлость конечно не усумнитесь, что, упрочив здесь здоровье мое и возвратясь в свое любезное отечество, я с прежнею ревностию буду изыскивать случаи соделать дни жизни моей по возможности полезными и тем оправдывать милостивое ко мне внимание Августейшего монарха. Смею надеяться, что в сем убеждении Вы, светлейший князь, не изволите отказаться снова обязать меня исходатайствованием мне всемилостивейшего дозволения Его императорского величества остаться необходимое время за границею, то есть: до октября месяца будущего 1838-го года, по вышеизъясненной причине, без сомнения и в Вашем мнении заслуживающей уважения".

    Необходимое согласие на продление отпуска было получено, и на зиму Павел Демидов с женой перебрались в Италию.

    Прежде чем покинуть Германию, Демидов вынужден был еще раз обратиться за содействием к своему начальнику. В августе 1837 г. ему стало известно о новом знаке внимания со стороны герцога Тосканского.

    "Его императорское и королевское высочество герцог Тосканский, в ознаменование своего особенного ко мне благоволения, изволил пожаловать меня знаком и титулом командора Ордена святого Иосифа Тосканского, - сообщал он князю П.М. Волконскому, соблюдая установленный порядок. - Поставляю себе долгом довести о сем до сведения Вашей светлости и всепокорнейше просить особу Вашу исходатайствовать мне высочайшее соизволение его императорского величества всемилостивейшего государя моего на принятие и ношение сего ордена".

    Полученный ответ заставил Павла Демидова послать князю Волконскому новое письмо, продиктованное им в Мюнхене 23(11) ноября 1837 г., в котором за нарочитой почтительностью сквозит понятное и оправданное раздражение:

    "Имел я честь получить предписание вашей светлости из Алубки, что в Крыму, от 25-го сентября за № 3109-м, с объявлением мне высочайшей воли его императорского величества. Если я замедлил несколько выполнением оной, то благоволите, светлейший князь, принять во внимание ваше, что единственною сему причиною была снова постигшая меня болезнь и одержавшая, с большим мучением, в течение всего октября. Теперь же, освободясь от оной, спешу доложить вашей светлости, что для получения знака и титула командора Ордена св.Иосифа Тосканского мною не сделано никаких подвигов, как угодно изъясняться вам, милостивый государь! Если я сделал что-либо в жизни моей такое, что может назваться подвигом или быть достойно столь высокого названия - так это конечно для пользы своего любезного отечества и из искреннего желания быть угодным своему Августейшему Монарху. В чужих же странах, светлейший князь, я ничего более не делал как творил и творю милостыню бедным и помогаю сирым и убогим по неотъемлемому праву каждого. Если его императорское и королевское высочество великий герцог Тосканский удостоил меня таковым отличием, то могу отчасти отнести ее к тому, что я старался иногда, в случаях того заслуживавших, делать в пользу богоугодных флорентийских заведений некоторые приношения от избытков своего благосостояния, поставляющего мне в обязанность быть по возможности полезным человечеству сколь в своем отечестве, а также и в других местах. Не смею однакож мыслить, чтоб чрез сие приобрел я право на получение вышеизъясненной награды великого герцога Тосканского, но не менее того, его императорскому и королевскому высочеству благоугодно было удостоить меня оною при самых лестных выражениях из внимания к стремлению моему на благо общественное, как угодно было его августейшей особе изъясниться. Поистинне, светлейшей князь, таковый отзыв великого герцога для меня лестнее, чем всякое другое отличие, но получа вместе с оным и знаки командора Ордена св. Иосифа, я не мог дозволить себе отказаться от принятия, а вместе и принять, не испросив на сие высочайшего соизволения государя императора. Вот, светлейший князь, все, что я могу по чистой совести доложить вам на сделанный мне вопрос по высочайшей воле его импер(аторского) величества. Льщу себя надеждою, что вы, милостивый государь, сие искреннее объяснение мое изволите повергнуть к стопам всемилостивейшего августейшего государя, с свойственною особе вашей благосклонностию".

    В переписке П.Н. Демидова с Петербургской конторой сохранилось его письмо из Карлсбада от 26(14) августа 1837 г., из которого яснее становится причина благосклонности к нему герцога Тосканского:

    "Даю сим знать оной конторе к сведению, точному и непременному выполнению следующее:

    По просьбе моей банкиры Мондольфи и Ферми во Флоренции приняли на себя производить от имяни моего:

    1-е две тысячи франков каждогодно, начиная с 1-го генваря сего года, в продолжении двадцати лет, то есть: по 1857-й год, но не далее - в пользу тамошнего дома трудолюбия, и 2-е двести флорентийских франческоней, с 9-го июля нов(ого) ст(иля) сего же 1837 года и продолжать в течение всей жизни моей для какового-либо другого богоугодного заведения, по усмотрению тамошнего начальства".

    Так Павел Николаевич продолжал традицию демидовской благотворительности во Флоренции, начало которой было положено его отцом: дом трудолюбия для детей-сирот был построен на средства Н.Н. Демидова.

    Еще в начале 1836 г. по распоряжению Павла Демидова и за его счет были начаты работы по поискам золота в Восточной Сибири, причем ожидаемый от этого доход инициатор поисков намерен был употребить на улучшение быта ссыльнопоселенцев. Здесь уместно будет вспомнить, что к тому времени число ссыльнопоселенцев активно пополнялось за счет декабристов, отбывших срок каторги. Воспитание в духе любви и преданности своему монарху, вся система взглядов и убеждений Павла Демидова не позволяют заподозрить его в сочувствии идеям декабристов, но тем более высоко должно быть оценено движение души, склонившее его к этой гуманной акции.

    Живя летом и осенью 1837 г. в Германии, П.Н. Демидов живо интересовался ходом поисков золота в Сибири. В сентябре он писал только что назначенному военным губернатором Восточной Сибири генерал-лейтенанту К. И. Руперту:

    "Известился я, что ваше превосходительство, по высочайшей воле его императорского величества, призваны к важным и многотрудным государственным занятиям военного губернатора Восточной Сибири. По каковому случаю приемлю смелость утрудить вас, милостивый государь, покорнейшею просьбою о неоставлении вашим начальническим покровительством поверенных моих купцев Федора Петровича Соловьева и Тимофея Петровича Макарова в делах по предприятию моему на пользу Сибирского края, апрабованному государем императором в 17 день апреля сего года, о коем, конечно, ваше превосходительство изволите быть известны".

    С той же почтой П.Н. Демидов писал Ф.П. Соловьеву в Томск:

    "Зная всегдашную готовность вашу быть мне приятным и усердие ваше содействовать мне в предприятии, имеющем целию быть полезным отечеству, в особенности в Сибирском краю, я остаюсь совершенно уверен, что вы употребите всевозможное старание, чрез набранных вами на Урале людей, сделать в течении лета и осени сего года по поискам золотоносных россыпей все, что только будет возможно. Что же касается до направлений, данных вами для сих поисков, то по отдаленности мне неудобно судить об оных, и я предоставляю вам совершенную волю действовать по местному усмотрению и сообразно тем сведениям, какие вы получите в разных местах".

    Получив очередное доношение от Ф.П. Солоевьева уже из Иркутска, Демидов отвечал ему в ноябре 1837 г. из Мюнхена:

    "Повторяю вам мою благодарность за сделанные вами экстренные распорядки на отыскание золота в Восточной Сибири в пользу тамошних ссыльнопоселенцев. Не сумневаюсь, что по случаю позднего времени составление поисковых партий и рассылка их по предназначенным вами местам стоило больших трудов, но в столь важном деле избегнуть оных нельзя, и чем затруднительнее предприятие, тем славнее успех оного. И так желаю вам только поскорее получить хороший счастливые последствии от сделанных вами распорядков, ибо достигнув оных, все беспокойства легко будут забыты и ожидающие вас награды подкрепят ваши силы к продолжению сего многотрудного предприятия".

    В дальнейшем поиски золота в Восточной Сибири приносили одни убытки и были прекращены после смерти П.Н. Демидова. На финансирование их ушло до двухсот тысяч рублей.

    Живя за границей, Павел Демидов летние и осенние месяцы проводил на курортах Германии, а на зиму и весну уезжал в Италию. Круг общения везде был достаточно устойчив, помимо соотечественников, отдыхавших и лечившихся на водах или осматривавших достопримечательности европейских городов, это были представители местной знати и владетельные особы (например, в Мюнхене - король Баварский и его семья, с которой П.Н. Демидов состоял в дружеских отношениях), а также деятели культуры. И здесь проявлялась всегдашняя склонность Демидова ко всему русскому. Весной 1839 г. он заказал художнику Федорову копию еще с одной картины К.П. Брюллова, о чем писал брату - это была жанровая картина, "представляющая женщину в купальне с негритенком, прекрасно исполненная" (оригинал по-французски).

    Среди знакомств и встреч с соотечественниками в ту весну выделим контакты с Н.В. Гоголем, который жил в Италии и писал "Мертвые души". Гоголь просил Демидова материально поддержать чешского поэта Яна Колара, но тот проявил осторожность из опасения возможного, по его мнению, неприятного международного резонанса. Огорченный этой неудачей Гоголь писал 5 мая из Рима М.П. Погодину:

    "Ничего я до сих не сделал для Колара. Виделся наконец с Демидовым, но лучше если бы не делал этого. Чудак страшный! Его останавливает что бы ты думал? Что скажет государь? Что мы переманиваем австрийского подданного. Из этого-де могут произойти неприятности между двумя правительствами. Я толковал ему, что мы не переманиваем, но что это вспоможение, которое оказать никому не может быть воспрещено, но заметил, что мои убеждения были похожи на резинный мячик, которым сколько ни бей в стену, он от нее только что отскакивает. Словом, это меня рассердило, и я не пошел к нему на обед, на который он меня приглашал на другой день".

    В Италии супруги Демидовы, как и в Германии, не жили на одном месте подолгу, а переезжали из города в город. О маршруте их перемещений можно судить по письмам Павла Николаевича, отправлявшимся в январе 1839 г. из Болоньи, в феврале и марте - из Неаполя, в апреле и начале мая - из Рима, затем из Флоренции, пока наконец летом Демидовы снова не уехали в Германию.

    Августовская и сентябрьская корреспонденция отправлялась П.Н. Демидовым из Киссингена, затем Демидовы переехали во Франкфурт-на-Майне, где 9 октября у них родился сын Павел - будущий наследник всех демидовских владений и князь Сан-До-нато (этот титул он унаследует от своего дяди Анатолия, оставшегося бездетным). Узнав о предстоявших Авроре родах, король Баварский поручил своему министру во Франкфурте поднести ей от своего имени орден св.Терезии.

    После рождения ребенка Демидовы, остались во Франкфурте на зимние месяцы. В марте 1840 г. Павел Николаевич и Аврора Карловна ездили ненадолго в Брюссель. Возвращаясь из этой поездки, П.Н. Демидов неожиданно скончался.

    Откликов на смерть Павла Демидова, как официальных, так и неофициальных (в письмах, дневниках разных лиц) было немало. Павел Дурново записал в дневнике 3 апреля: "Мой кузен Павел Демидов скончался в Майнце 23 марта/5 апреля, в 6 1/4 часа. Он возвращался из Брюсселя во Франкфурт. С ним была только его жена. Все остальные были во Франкфурте с его ребенком. Я еще не знаю подробностей о его смерти".

    Откликнулся на это скорбное событие в своем дневнике и В.А. Муханов, брат первого жениха Авроры Карловны, который не мог не сочувствовать вновь постигшему ее несчастью:

    "Я только что прочел в газетах о смерти Павла Демидова в Майнце. Я думаю, что жена его, несмотря на все то, что рассказывалось о чудачествах ее мужа, должна быть удручена этим событием. Едва минуло шесть лет, как она потеряла своего жениха в то самое время, как должна была соединиться с ним навсегда. Она могла не любить своего мужа и, выходя за него, переносить свои думы в прошлое; но тяжело сознавать, что достаточно соединить свою судьбу с другим, чтобы увидать его похищенным" (оригинал по-французски).

    Официальные некрологи отдавали в большей мере должное самому Павлу Николаевичу и его заслугам перед отечеством. В качестве примера можно привести публикацию в "Сыне отечества":

    Павел Николаевич Демидов, егермейстер двора его императорского величества, владелец знаменитых Сибирских заводов, потомок незабвенного Н.А. Демидова, скончался в Майнце, 25-го марта. Имя его, на ряду с другими Демидовыми, основателем Воспитательного дома, благотворителем Московского университета и основателем Ярославского лицея, останется в памяти русских. Как человек добродетельный и верный слуга царский, он памятен жителям Курска, где был несколько времени губернатором. Как гражданин, употреблявший на добро богатства, Богом ему дарованные, он останется в летописях благотворения и просвещения. Комитет инвалидов, детская больница, приют для бедных, премии академические, Общество садоводства были его жертвованиями означены. Да и где не участвовал Демидов, когда дело шло о добре и чести отечества, о страдании и утешении ближнего? Там где другие, может быть, не менее его богатые, едва давали сотни рублей, Демидов жертвовал сотнями тысяч. Теперь, на могиле его, смело должен возвыситься сей отзыв благодарных соотечественников, с благословением памяти незабвенного согражданина, столь рано нами утраченного..."

    19 июля 1840 г. тело П.Н. Демидова было привезено в Петербург и спустя четыре дня погребено в Александро-Невской лавре. В 1875 г. его сын, Павел Павлович Демидов, решил перезахоронить в родовой усыпальнице Демидовых в Нижнетагильском заводе тела отца и своей первой жены Марии Елимовны, урожденной княжны Мещерской, скончавшейся в 1868 г. и похороненной в Вене. Гроб с телом П.Н. Демидова совершил путешествие на Урал через Москву и Нижний Новгород поездом, затем по Волге и Каме до Перми, оттуда по Каме и Чусовой до Ослянской пристани и далее сухим путем до Нижнетагильского завода. Здесь в августе 1875 г., рядом с прахом отца, и было погребено тело Павла Николаевича Демидова.

Вместо послесловия

    Из портретов Павла Николаевича Демидова более других известен тот, что хранится в фондах Нижнетагильского музея-заповедника. Неизвестный художник изобразил его вельможей в парадном мундире, при орденах, в торжественной и немного самодовольной позе, но глядящие из-за стекол очков глаза и готовые улыбнуться губы придают лицу выражение доброты и какой-то беззащитности. Наверное, так выглядел бы Пьер Безухов в сорок лет.

    Чем больше знакомишься с жизнью Павла Демидова по документам демидовского делопроизводства и свидетельствам современников, тем чаще приходит мысль, что сходство его с обаятельным толстовским героем не ограничивается внешней похожестью (высокий рост, чрезмерная полнота, очки), но каким-то удивительным образом распространяется и на отдельные черты характера, и на многие обстоятельства жизни. Вспомним, что Пьер Безухов десять лет жил и воспитывался за границей, в Париже, и возвратился в Россию в 1805 г., незадолго до того, как ухудшение отношений между Францией и Россией привело к открытой войне между ними; до смерти отца, екатерининского вельможи и графа, он получал на содержание 10 тысяч рублей в год, но после его кончины сделался владельцем многомиллионного состояния и столкнулся с необходимостью заниматься делами своего обширного хозяйства; женился на светской красавице и через несколько месяцев после свадьбы решил оставить жену, хотя позднее, ради соблюдения приличий и следуя своим масонским принципам, снова жил с нею в одном доме; стрелялся на дуэли из-за жены; слыл чудаком, служил мишенью светского злословья и осуждения; в целом будучи человеком слабохарактерным, был подвержен порой вспышкам неукротимого гнева, и т.д. Наконец, Пьер был незаконнорожденным сыном графа Безухова (вспомним о свидетельстве Ю.Я. Зек)...

    Разумеется, бросаются в глаза и весьма существенные отличия. Пьер, которому после смерти отца "нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем-то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть", "не имел той практической цепкости, которая бы дала ему возможность непосредственно взяться за дело, и потому он не любил его и только старался притвориться перед управляющим, что он занят делом. Напротив, Павел Демидов относился к своему участию в управлении делами как к важной миссии, видел в этом большой смысл и сознавал всю меру ответственности за состояние дел в своих владениях, хотя, быть может, пришел к этому не сразу, а в результате большой внутренней работы и под влиянием жизненных обстоятельств.

    Вспоминая отзыв Н.Н. Демидова о старшем сыне, так и кажется, что к нему, во всяком случае в молодые годы, можно применить слова, сказанные автором "Войны и мира" о Пьере Безухове: "Он любил хорошо пообедать и выпить и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал". А фраза, завершающая описание обстоятельств женитьбы Пьера, напоминает известные нам обстоятельства бракосочетания П.Н. Демидова вплоть до мельчайших подробностей: "Через полтора месяца он был обвенчан и поселился, как говорили, счастливым обладателем красавицы жены и миллионов в большом петербургском, заново отделанном доме..."

    И все же дело не в совпадении тех или иных деталей биографии двух людей - реально жившего и явившегося плодом фантазии великого русского писателя, а в некоем внутреннем подобии, родстве душ, одиноких и неудовлетворенных своим существованием, что вызвало схожесть поведения в определенных ситуациях и близость оценок со стороны окружающих.

    Духовные искания Пьера активнее, что выразилось в его вступлении в масонскую ложу. Став масоном, Пьер "давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, насколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны". "Часто, собирая милостыню и сочтя двадцать-тридцать рублей, записанных на приход и большею частью в долг, с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещается отдать все свое имущество для ближнего, и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться".

    Как и Демидовы, меньше всего оглядывась на других, Пьер "почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге". Узнав в дни наполеоновского нашествия о том, что граф Мамонов на свои средства формирует полк, Пьер тут же объявил, что жертвует тысячу человек с обеспечением содержания - примерно то же сделал отец Павла Демидова. Они и на Бородинском поле оказались оба, хотя выступали в разной роли - еще одно "странное сближение", пользуясь удачным определением А.С. Пушкина.

    Энергично споря со скептически настроенным князем Андреем Болконским, Пьер отстаивал свое право на милосердие: "Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дни и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?"

    И Пьер Безухов, и Павел Демидов были людьми, принадлежавшими по своему происхождению и положению к одному слою общества - к высшему свету. И свет судил их, судил по своим законам, порой жестоко, часто несправедливо, потому что они не вписывались в обычные представления о том, что значит быть comme il faut. Что касается Пьера, то лучше всего это выражено в письме княжны Жюли Курагиной своей подруге, княжне Марье Болконской: "... с тех пор как молодой человек, которого мы все знали под именем просто Пьера, сделался графом Безуховым и владельцем одного из лучших состояний России - я забавляюсь наблюдениями над переменой тона маменек, у которых есть дочери - невесты, и самих барышень в отношении к этому господину, который (в скобках будь сказано) всегда казался мне очень ничтожным". В ответ на это княжна Марья, лучше знавшая и понимавшая Пьера, писала:

    "Я не могу разделять вашего мнения о Пьере, которого знала еще ребенком. Мне казалось, что у него было всегда прекрасное сердце, а это то качество, которое я более всего ценю в людях".

    Быть может, то же самое сказали бы и о Павле Николаевиче Демидове люди, близко знавшие и сумевшие понять его.

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА:

    РГАДА. Ф. 1267. Оп.2. Д.141,555; Оп.5. Д.388-392; Оп.10. Д.299, 327, 328, 331; Оп.13. Д.10; Оп.17. Д.78.

    РГИА. Ф.733. Оп. 12. Д. 421; Оп.13. Д.2.

    ПФА РАН. Ф.2. Оп.1-1833. № 1.

    ИРЛИ. Ф.244. Оп.18. № 273. Т. 1-3.

    ГНБ. Ф.291. № 75.

    ГАСО. Ф. 102. Оп.1. Д.67,100,102,155,160,178,179,201,202,208,209,214,222,227, 234, 242, 259, 275, 279, 282, 307, 436; Ф.643. Оп.1. Д. 778.

    ГАКО. Ф.ЗЗ. Оп.2. Д. 1962.

    Булах А.Г., Абакумова Н.Б. Каменное убранство центра Ленинграда. Л., 1987.

    Быченкова Л. "Роковая Аврора"//Российская провинция. 1994. № 4. С. 44-48.

    Виргинский В. С. 1) Фотий Ильич Швецов. М., 1977; 2) Ефим Алексеевич и Мирон Ефимович Черепановы. М., 1986.

    Головщиков К.Д. Род дворян Демидовых. Ярославль, 1881.

    Демидов П.А. Родословная рода Демидовых. Житомир, 1910.

    Демидовы: Родословная роспись/Сост. Е.И. Краснова. Екатеринбург, 1992.

    Лесков Н.С. Однодум//Лесков Н.С. Собрание сочинений в 12-ти т. М., 1989. Т.2.

    Мезенин Н.А. Лауреаты Демидовских премий Петербургской Академии наук. Л., 1987.

    Модзалевский Б.Л. Библиотека А.С. Пушкина. (Библиографическое описание). СПб., 1910 (Репринтное переизд.: М., 1988).

    Мосин А.Г. Механик Нижнетагильских заводов Павел Петрович Мокеев. (Материалы для биографии)//Демидовский временник. Екатеринбург, 1994. Кн. 1. С. 295-321.

    Мосин А. 1) Два желания Павла Демидова//Уральский следопыт. 1985. № 4. С. 53-54; 2) "Недаром помнит вся Россия..."//Наука Урала. 1982. Сент.; 3) "Малахитовые" короли//Известия (урал. вып.). 1995. 4 марта; 4) "Жить - значит делать добро"//Там же. 1995. 3 июня; 5) В Англию - за знаниями и опытом//Там же. 1995. 17 июня; 6) Как коллежский советник российскую науку финансировал//Там же. 1995. 21 июля.

    Муханов П.А. Сочинения и письма. Иркутск, 1991.

    Пешкин И. Павел Петрович Аносов. М., 1954.

    Решетов Н. 1) Как взыскивал недоимки курский губернатор М.Н. Муравьев// Русский архив. М., 1885. Кн. II; 2) Сеймское судоходство//Там же.

    Русский архив. М., 1876. Кн. I; М., 1884. Кн. III; М., 1897. Кн. I; М., 1902. Кн. I.

    Рыжова М. И еще о Санси//Уральский следопыт. 1994. №8. С. 2-6.

    Семенов В.Б. Малахит. Свердловск, 1987. Т.2.

    Смирнова-Россет А.О. Дневник. Воспоминания. М., 1989.

    Степанов В. Меценат//Курская правда. 1993. 23 апреля.

    Сын отечества. 1840. С. 644.

    Черейский Л.А. Пушкин и его окружение. Изд. 2-е, дополнен, и перераб. Л., 1989.

    Черейский Л. За строкой поэта//Правда. 1985. 8 июня.

    Черкасова А.С., Мосин А.Г. "На благо любезного отечества"//Демидовский временник. Екатеринбург, 1994. Кн I. С. 246-275.

    Шакинко И. Портрет "роковой Авроры"//Шакинко И. Загадка уральского изумруда: Исторические очерки. Свердловск, 1980. С. 173-232.

 

    ---------------------------

    1 По свидетельству сотрудницы Эрмитажа искусствоведа Ю.Я. Зек, в одном из писем мужу Елизавета Александровна писала о Павле: "Это не ваш сын". Если это было действительно так, то неизвестно, знал ли об этом сам П.Н. Демидов.

    2 Счастливо дитя, которое образцом для себя выбирает сыновнюю любовь; на троне и под крышей хижины, в богатстве и в нужде самая высокая добродетель - сыновняя любовь. П. Демидов. Вена, 2 мая 1806 г. (франц.).

    3 В обоих письмах сохранены особенности орфографии оригинала.

    4 "Жить - значит делать добро" (франц.)

    5 Здесь и далее записи из дневника П.Д. Дурново приводятся в переводе с франц. яз.

Главная страница